И правит мысли нашей мера

№ 2006 / 28, 23.02.2015

Предлагаю читателям фрагмент одного из разговоров с Сергеем Сергеевичем Аверинцевым (1937 – 2004), в котором он размышляет о своём старшем коллеге по филологическим штудиям, выдающемся русском философе Алексее Фёдоровиче Лосеве (1893 – 1988).

– Сергей Сергеевич, прошу вас рассказать о ваших взаимоотношениях с Алексеем Фёдоровичем, рассказать нечто такое, что вкладывалось бы в некое Слово о Лосеве…
– Первое, что чувствовал человек, навстречу которому из своей комнаты выходил Алексей Фёдорович, первое, что чувствует читатель, когда раскрывает его книги, – это то, что мы встречаемся с некой силой. У Алексея Фёдоровича в высокой степени было это качество силы.
Я предпочёл бы не ограничивать, не уточнять понятие силы, не говорить ни о силе интеллекта, хотя таковая, конечно, была; ни о силе характера, хотя таковая также в высшей степени ему присуща.
И телесная сила Алексея Фёдоровича была для нас очевидной; как иначе вынести такую жизнь и оставаться работоспособным в таком истинно легендарном возрасте. Для этого надо было иметь от природы ещё и нелегко поддающееся ударам судьбы тело и жизненную энергию.
– А как-то ещё более развёрнуто содержание этой жизненной мощи, отваги, устойчивости, которые вы в совокупности назвали силой, не попытаетесь раскрыть, обрисовать, преподнести?..
После паузы С.С. Аверинцев продолжает размышлять:
– Но вот – сила. Очень таинственная вещь. Сила, не сводима ни к силе ума, ни к силе воли, ни тем более к телесной силе. Это скорее что-то вроде сана, который кто-то от природы имеет, а кто-то не имеет. Сила, которая проявляется в человеке, подобна силам природы. Причём не всегда, – не гарантированно, – что она будет небезопасной.
Переживание встречи с силой – всегда довольно трудное переживание.
Настоящая сила – не невинная вещь. Но вот саму эту силу даёт Бог, даёт природа. Она либо у человека есть, либо её в человеке нет.
Её можно не всегда употребить на благо. Но чего нельзя, чего никому не дано – это подделать, имитировать силу. Мы чувствуем её сразу же: дано этому человеку говорить с властью, думать из глубины своего существа, или он просто разыгрывает перед нами зрелище. Но зрелище-то опытный глаз легко сможет различить.
Помню, как слушал один из последних докладов Алексея Фёдоровича рядом с одним очень хорошим сообщением одного из лучших наших исследователей. Мне было обидно, как мало слушали того, второго докладчика. Все были привлечены, подавлены впечатлением от выступления Лосева. Но потом я понял, что это не просто действие имени, известности, знаменитости…
Если бы никто из присутствующих никогда не слышал о Лосеве, может быть, тогда присутствующие были бы возмущены и даже скандализированы ситуацией… Они обязательно бы насторожились, стали бы внимательно слушать. Даже полудремавшие – сразу бы проснулись и оживились, потому что воздействие силы, прорыв силы – это как непреодолимое воздействие стихии.
Алексей Фёдорович был человеком, который говорил и писал о самых абстрактных материях как о кровном деле, где мыслимы интонации горя, радости, смертельной обиды, задора и так далее. Впрочем, он настаивал на том, что самые отвлеченные понятия, это в конечном счёте самое духовно-конкретное, что мы имеем.
В нём было всё то, что в нём было. Колоссальная опытность в делах отвлечённой мысли, да и в жизненных делах.
И наряду с этим в нём проявлялась резкость и жизненная сила; реакции, которые присущи нам обычно в отрочестве; присущи мальчику. Взрослый человек их обычно теряет.
У Алексея Фёдорович всё это было именно так, в целостном единстве.
– Сергей Сергеевич, а бывали ли между вами споры, разница взглядов, в подходах к тем или иным явлениям бытия, в трактовке сущностных понятий?
– Вспоминается следующее. Я только что написал для четвёртого тома «Философской энциклопедии» статью под названием «Православие». Чуть ли не первую мою статью на такие сюжеты… Или уж во всяком случае – первую – для печати. Да, увы, она готовилась для печати. И была написана таким языком, чтобы возможно меньшее число людей могло понять, что там говорится. Это, стало быть, 60-е годы…
Алексей Фёдорович очень оживился. Наш разговор кипел до часу ночи или до половины второго, затем я всё-таки ужаснулся, что отнимаю силы, ночные часы у человека столь преклонного возраста и почтительно распрощался. Но затем – сначала из прихожей, а потом уже с лестницы возвращался, возвращаемый его требовательными возгласами:
«Сергей! Вернись! А ты читал такую-то статью?»
«Сергей! А ты внимательно прочитал Флоренского?»
Так повторялось несколько раз. Я возвращался, садился за стол, и беседа продолжалась… Мы расстались глубокой ночью. И если бы не энергичное вмешательство Азы Алибековны Тахо-Годи, разговор грозил продлиться, может быть, до рассвета…
– Но это был разговор единомышленников, или у вас было разное понимание в трактовке столь важной темы энциклопедической статьи?.. Спорные точки обозначились?
– При том нашем разговоре не помню почвы для спора. Он просто хотел меня максимально подготовить, оснастить материалом для написания такой важной статьи.
Но мы не являлись абсолютными единомышленниками во всех вопросах.
Должен сказать, что я в моей жизни встречал и встречаю людей, у которых мне хочется учиться; людей, которыми хочется восхищаться.
Я встречал и встречаю, – слава Богу! – единоверцев. Это другой вопрос. Но полных единомышленников, пожалуй, пока что в моей жизни просто не встречалось.
Единомышленниками мы не были, хотя при обсуждении этой моей статьи не упомню, чтобы у нас обнаружились расхождения.
– И всё-таки когда-то ведь споры возникали… Из-за чего, каких проблем и мнений?
– Однажды был не то чтобы спор, но очень длинный монолог Алексея Фёдоровича. Но, во-первых, монолог, однажды услышанный, рискованно пересказывать. Во-вторых, разговор все-таки был весьма доверительный и даже теперь…
…Здесь для меня есть нерешённые вопросы. Мы живём в такую эпоху, когда уже несколько веков мемуаристы позволяют себе – и чем дальше, тем больше – пересказывать самое интимное. Я из-за этого сильно сомневаюсь, буду ли когда-нибудь писать мемуары…
Самым общим образом Алексей Фёдорович склонен был в большей степени связывать идентичность православия с найденной, наличной, переданной в предании формой и формами, вплоть до мелочей. В какой-то момент разговора он мне сказал: «А ты знаешь, я считаю, что старообрядцы правы».
И всякое изменение отчасти неизбежное в движении во времени представлялось ему не только печальным, не только некоей убылью, потерей, но и просто разрушением, после которого говорить не о чем, которым идентичность православия как православия уничтожается.
С этим я не могу так легко примириться.
Вот вам моё стихотворение, которое как-то навеяно лосевскими реалиями.

Да, в хрустале разумном ока
Огонь пылает, но ведь он
Над нашей головой высоко
Уж был от века разожжён.

Сойди в глухие колыханья
Осенних вихрей, – и дыши,
Колебля волнами дыханья
Круговращения души.

Ведь округлённый череп-сфера,
Где мук вершится поворот,
И правит мысли нашей мера
И рост камней, и токи вод.

Тех волн морских, чья соль от века
Струится по извивам жил,
Чтоб в утлом теле человека
Весь мир расчисленный ожил!

На такой вот поэтически возвышенной ноте завершился один из разговоров с Сергеем Аверинцевым, в котором он размышлял и вспоминал об А.Ф. Лосеве.
Другие суждения – в другой раз.Юрий РОСТОВЦЕВ