Олег ЕРМАКОВ. ШЕФ, или Сила мечты

№ 2018 / 2, 19.01.2018, автор: Олег ЕРМАКОВ (г. Смоленск)

При встрече сотоварищей вопрос о нём всегда звучит так: «Как дела у Шефа?» Это как пароль. Новичок, спускался в подвал краснокирпичного старинного здания купца Будникова, немного блуждал в лабиринте, оказывался в комнатах клуба, общался с ребятами и наверх уже выходил с этим паролем: «Шеф».

 

Дом купца Будникова

 

В этот подвал новичков приводили слухи и неуёмная жажда отрочества – жажда странствий. Вспоминаю, как сам оказался под крылом у Шефа. Занимался спортивным ориентированием у отличного тренера Юрия Владимировича Мальцева, грузного на вид, но лёгкого на подъём и неутомимого бегуна по пересечённой лесной местности. Тренировки наши проходили в различных помещениях, в выходные – только в лесу. Однажды теоретические занятия шли в доме купца Будникова, во Дворце пионеров. Я поинтересовался, что это за фотографии всюду с ребятами на байдарках, у костра, возле палаток. Мальцев, слегка заикаясь – была у него такая особенность, – объяснил, что здесь иногда заседает туристский клуб «Гамаюн», а вообще-то каюты этого клуба в подвале. И ещё он заметил, что летом «Гамаюн» собирается на Урал. Занятия наши продолжились. А я нет-нет да посматривал на фотографии…

На озере. Гамаюния. Фото из архива клуба

Посвящение. Фото из архива клуба

 

Урал? Горы? Тайга? Нынешним подросткам, наверное, это покажется странным, – сейчас мобильность населения достаточно высока, школьники колесят на автобусах по стране и выезжают в римы да парижи, а тогда – тогда Урал, горы представлялись сказочными.

И однажды я спустился в подвал и распрощался со спортивным ориентированием.

«Каюты» там были освещены электрическим светом. Чувствовалось, что топят изрядно. Ребятам я сказал, что хочу записаться в клуб.

– Пошли к Шефу, – ответили мне.

И вскоре я увидел невысокого мужчину в очках с толстыми линзами.

– Владимир Иванович! Вот парень хочет к нам.

Владимир Иванович кивнул… Не помню уже, о чём был разговор. Но так я узнал ключ «Гамаюна» и осенью отправился со всеми в псковские леса, на замёрзшие уже в ноябре озёра Ордосно, Сиверстское. Правда, вёл нас в этом походе не сам Шеф, а его помощник. Но дух «Гамаюна» был уже мне ведом. И запомнились костры в ельниках, лесные деревеньки, одинокий охотник, коротавший осеннюю ночь на обочине просёлка вместе с собакой, радушный лесник под хмельком, который зазвал всю нашу братию к себе в гости, и девчонки с ребятами заполонили избу, спали на полу, на печке, кто где, пили чай с земляничным, черничным вареньем, слушали рассказы хозяина…

А зимой в путь мы выступили уже с Шефом. Шли от Рибшева, того самого Рибшева, в котором когда-то любил бывать молодой корреспондент областной газеты Твардовский, – здесь поэт подолгу жил, общался с председателем колхоза Дмитрием Прасоловым и написал отличную документальную повесть «Дневник председателя», а ещё и эти строчки:

 

Расстоянья сделались короче,

Стали ближе дальние места,

Грузовик из Рибшева грохочет

По настилу нового моста…

Обряд в Рибшево

 

Из Рибшева мы ушли в глухие заснеженные леса. Зима выдалась суровая… Обычная фраза тех лет, по-моему. Сейчас таких зим не бывает в наших краях. Снега были высокие. Через деревенские плетни легко перескакивали собаки.

На лыжах под рюкзаком было тепло. Но к вечеру мороз усиливался, жал. И вот наш отряд остановился в лесу, и мы скинули рюкзаки… Остывали… И тут-то взяла оторопь: а что же дальше?

Над еловыми макушками загорались беззвучно звёзды, мороз не просто обжигал лица, но с треском рвал когтями кору на беззащитных деревьях.

Да уже слышался бодрый голос Шефа, и мы принялись рубить лапник, дрова. И вскоре среди ёлок пылал костёр, в больших котлах таял снег, вставала брезентовая палатка. В общем, Шеф не особенно-то и распоряжался, так, подсказывал кое-что. Ребята-старички уже сами знали, что и как делать. Но, конечно, тон всему задавал он, Шеф, Владимир Иванович Грушенко. И если Шеф от души смеялся чему-либо, то его смех тут же подхватывали остальные. Вскоре и сам я был на одной волне со всеми.

В.И. ГРУШЕНКО

 

Ещё в первую встречу Шеф напомнил мне почему-то Пришвина. Не из-за очков, а по тону. У него был какой-то такой Пришвинский настрой. Точно также Пришвина мне напоминал и Профессор, он же Радиоволшебник, из остроумной и весёлой передачи «Радионяня». Не слышал голоса живого Пришвина, но кажется, что у него голос этого Радиоволшебника, а ещё и нашего Шефа. Короче, таким голосом не отдают приказы, такому голосу все подчиняются сами.

И в тот раз этому негромкому голосу покорствовала сама лесная январская миллионнозвёздная трескучая ночь. И в палатке, наполненной благоуханием смолы и хвои, мы сидели на своих спальниках в одних футболках и трико. Было даже жарко. Железная печка яро гудела, краснея боками. А за тонким брезентом также яро полыхали звёзды, сверкали снега и взрывалась кора на деревьях. И это было поистине волшебством противостояния человека природе, противостояния почти детей, подростков.

 

Шеф с детьми

 

Шеф вёл наш отряд, как опытный капитан корабль – по волнам снегов, лавируя среди буреломов. Иногда мы выходили в деревню. И одна деревня запомнилась на всю жизнь. Её я узнал в музее Тенишевой – на картине Айвазовского «Зимний обоз в пути». Всё было точно так: заледенелый колодец, высокое древо и позади другие заиндевелые деревья, сонное зимнее солнце. Ну, только вместо обоза – цепочка лыжников с рюкзаками. В этой деревне мы рассыпались по хатам: собирать воспоминания стариков о войне. Ведь край этот был партизанским.

В походах клуба всегда была сверхзадача. Грушенко чётко разграничивает понятия «турпоход» и «экспедиция». И нас этому учил. А сейчас других ребят учит. Турпоход – это преодоление каких-то препятствий, любование красотами земными, песни у костра. У экспедиции ещё и другие цели – исследовательские. В группе всегда есть тот, кто ведёт дневник. В одном из походов – по весенней речке Ипуть, среди мартовских снегов, затопленных дубрав, – вёл такой дневник и ваш покорный слуга. В холодных весенних водах пришлось выкупаться вдвоём с напарником – перевернулись в байдарке. Хорошо, что воды оказалось – по грудь. И мы толкали наполненную водой байдарку к берегу, чувствуя, как деревенеют ноги, руки. А на берегу ребята уже запалили костёр. И наша экспедиционная медсестра по мановению Шефа поднесла нам по крышечке спирта из солдатской фляжки. И простуда нас не взяла.

Летом клуб отправился на Южный Урал. И мы наконец увидели горы и настоящую тайгу. В первую уральскую ночёвку я почти и не спал, ждал рассвета и тихонько выбрался из палатки и пошёл вокруг небольшого озера – к намеченной с вечера горе. Хотел успеть взойти на неё до восхода солнца. И мне это удалось. На вершине оказалась лесопожарная деревянная шаткая вышка. И ещё несколько минут пришлось ждать на ней, ёжась от холодка и озирая голубовато-зелёные волны лесов. А потом взошло горное солнце, и над озером внизу поднялся туман. Птицы пели на все голоса.

И я всегда испытывал чувство благодарности к Шефу, показавшему нам горы, спокойно и просто водившему нас по этим горам. Хотя ситуации возникали и не простые. Случались различные происшествия. Ну, например, кража. Кто и что и у кого украл – уже и не вспомнишь за давностью – сорок лет минуло. Да и не это важно. И вообще, детская кража не то же самое, что кража взрослого. Идёшь по улице, становишься невольным свидетелем такой сценки: малыш протягивает руку к такому же малышу с игрушкой и требует: «Дай сюда!» Молодые мамы только смеются. А зря, тут-то и надо объяснить, что чужое нельзя потребовать, но можно попросить. Психологи говорят, что как раз в такие младые лета и закладывается основа миропонимания. Ну, а чьи-то родители тоже так просмеялись, и вот в экспедиции что-то пропало. Вещь была найдена. И начались бурные дебаты у костра, – какие уж тут песни! Шеф, как я сейчас понимаю, был в очень сложном положении. Он-то всё знал про миропонимание с трёх лет, а мы – нет. Мы воинственно требовали «крови»! Наказать, выстыдить так, чтоб неповадно было и т. д. Шеф повёл дело так, что вскоре мы уже разоблачали самих себя: кто что утаил, ну, ел втихаря шоколад и так далее, кто отлынивал от работы, – а ведь и это, по сути, кража чужого времени, чужих сил. И тут-то мы начали соображать, что не так уж «чисты»… Праведный гнев понемногу утихал и вовсе улетучился. Но урок был получен, никому не хотелось присваивать чужое.

Вообще тридцать подростков в экспедиции – это уже проблема. Хотя бы проблема безопасности. Ребята норовят храбро взобраться на виду у девчонок по отвесной скале, выкупаться в ледяной воде, – что, кстати, выбило меня на полторы недели из байдарки, – и с температурой под сорок на машине из ближайшего пионерского лагеря меня доставили в башкирскую больницу; каждодневные уколы и таблетки вместо чаепитий у костра…

Был и другой случай. Когда все, в том числе и Шеф, разошлись по радиальным маршрутам, на базовый лагерь явились заводчане, работавшие неподалёку на колхозной косьбе, как это было принято в те годы, называлось это «шефской помощью». И вот эти «шефы», заводчане, двое, были под хмельком. В базовом лагере оставалось три или четыре человека. Уральцам сразу приглянулась симпатичная смуглая студентка, особенно одному. Она спряталась в палатке, но настырный удалец полез прямо в палатку. Да просчитался, не приглядевшись хорошенько к одному мальцу, десятикласснику Санычу. А это был невысокий, но очень крепкий парень с резким ударом. И Саша Носов – так звали его на самом деле – выдернул за ногу похотливого уральца и хорошенько врезал ему: разок, и другой. Повернулся к другому, но тот предпочёл сразу отступить. С проклятьями самозванные «шефы» ушли, погрозив, что скоро вернутся и всё здесь разнесут в пух и прах. И мы застали лагерь на осадном положении: часовые ходили с дрекольем, тревожно вглядываясь в уральские дебри. Шеф, единственный и настоящий, решил не искушать судьбу, и лагерь был свёрнут. Но Шеф сумел как-то внушить всем, что это не бегство, а – продолжение экспедиции. Может, он напомнил нам, как дикие степняки на просторах Азии всё время грозили экспедициям нашего земляка Пржевальского; и временами казаки вступали в кровопролитные сражения с ними. Но у них-то были ружья, сабли.

В общем, шли мы по-над рекой с какой-то весёлой песнью.

И месяц мы то бороздили высокие душистые травы, то взбирались по горным тропам, то сплавлялись на байдарках по горной реке. Синие увалы, восходящие к каменным замшелым вершинам хребта Уралтау, вольные волны лесов, стоянки башкирских пастухов, чистые озёра, хлебные долины, исследование пещер, собирание камней, рассказы местных охотников, посещение Ильменского заповедника, топазы, корунды, хрусталь, аквамарин, солнечный камень минералогического музея, основанного Ферсманом, оружейный старинный Златоуст, – уральское лето было сбывшей мечтой.

Много воды утекло с тех пор… Клуб остался в прошлом. А на самом деле всё продолжалось: экспедиции, оформление собранных материалов, разработка новых маршрутов. И опять новички получали этот ключ странствий под названием «Шеф». И подвал дома купца Будникова был рядом, здесь, в центре города. Но, как обычно, всё недосуг было… Как вдруг дошло известие: Шефу – 80.

Что?

В самом деле?

…И вот я спускаюсь в подвал дома купца Будникова, иду лабиринтом, заставленным камнями, черепами животных, глиняными корчагами, сиречь крынками, сиречь кувшинами и многим другим: глаза разбегаются.

Навстречу в одной из «кают» мне встаёт Шеф.

– Владимир Иванович!..

Мы обнимаемся. Всматриваюсь в его лицо. Шеф бодр и спокоен в то же время, как обычно, как и сорок лет назад. Мне хочется спросить, правда ли, что ему 80?

Шеф водит меня по лабиринту, показывает раритеты. Например, бивень мамонта. Или каменный мельничный жёрнов из древнего исчезнувшего города Вержавска. Горный хрусталь. Средневековый топор. Рушники с древнеславянской свастикой, карельскую берёзу и многое другое. Предметов здесь – на хорошую музейную выставку. Всё это собрано в многочисленных экспедициях. У клуба много друзей, и на одной стене висят подлинные старые маски из Монголии. Повторяю, всего – очень много, глаза разбегаются.

Владимир Иванович по первой специальности – геолог. И это сразу можно понять, глядя на обилие всевозможных камней. Да и глаза его поблёскивают, когда речь заходит о камнях. И на ум идёт сравнение с горным королём, тут и характерная музыка Грига вспоминается из «Пер Гюнта» – «В пещере горного короля».

Мы вступаем в кают-компанию. А это место уже прямо-таки мистическое: на полу карта материков и морей, посредине – неохватный ствол дерева, с потолка свешиваются берёзовые медальончики с написанными на них именами и фамилиями всех гамаюновцев. Владимир Иванович нашёл и мой медальон. Странные испытываешь чувства в этой кают-компании. Наверное, примерно такие пещеры и были целью мифологических героев. Здесь как будто судьбоносное средоточие мира…

Владимир Иванович улыбается. Нет, это всё же не горный король, а Шеф.

Мы устраиваемся в другой каюте, говорим.

Владимир Иванович Грушенко родом из казацких краёв – из тех, где течёт река Маныч. Прадед его гонял калмыцкие табуны. Дед ушёл в отряд Будённого, а потом всю гражданскую войну сражался в первой конной армии. Остался жив и вернулся на хутор, крестьянствовал. Отец был железнодорожником, прокладывал путь из Азербайджана в Персию, потом закончил военно-политическое училище и работал в Москве. Перед войной отвёз семью в степь, на Маныч. Жили в мазанке на большаке. И грянула Великая отечественная. Владимир Иванович помнит, как прятались в овощехранилище во время бомбёжки. А когда пришли румыны, семью военного коммуниста спрятали в глуби степи у родственников… Глаза Владимира Ивановича темнеют.

– Так там было, запомнилось: чёрная степь без конца и без края. Как море. Или бездна. И какие-то постройки на краю. В них мы и поселились…

В 43-м отец перевёз их в Москву, а оттуда они поехали на его новое место службы – в Смоленск. И опять:

– Ночь непроглядная, чернота, столб, фонарь качается и стучит о столб…

А потом уже разглядели Смоленск хорошенько.

– Город был прозрачен, – говорит Владимир Иванович. – Всего десять – двенадцать зданий уцелели.

И он начинает перечислять эти дома. В одном из них, на площади Смирнова их семья и поселилась. Город восстанавливали смоляне и пленные немцы. По воспоминаниям Владимира Ивановича, пленные ходили всюду без охраны, работали. Смоляне относились к ним терпимо, подкармливали, хотя и у самих ничего-то не было. А что, Толстой ведь не выдумал своего Каратаева? Правда, однажды на чердаке дома, в котором жил Владимир Иванович с матерью и братьями, отцом, был обнаружен мёртвый немец. Дознались быстро, нашли убийцу. Им оказался местный житель, еврей. Месть? Нет, убил он немца из-за золотых часов. Хотя и странно, откуда у пленного такая вещь?..

Жители ютились всюду, где можно было пристроить печку-буржуйку или сложить что-то вроде камина. Во всех нишах крепостной стены, в башнях на всех ярусах жили, отгораживаясь дощатыми стенками. Из узких крепостных окон торчали железные трубы, вились дымки. И уцелевшие дома фашисты, отступая, заминировали. Но наши солдаты обезвредили заряды.

– Как французы в двенадцатом, – замечаю. – Если бы не ворвавшийся в город лихой майор Горихвостов, крепости вообще уже не было бы.

– Не французы! – тут же парирует Владимир Иванович. – А поляки. Они были злы на Смоленск ещё со времён Алексея Михайловича, отбившего у них город.

Я не спорю с превосходным краеведом.

Он продолжает свой рассказ о прозрачном послевоенном Смоленске, денно и нощно сотрясаемом взрывами: работали минёры, но и мальчишки от них не отставали. Всюду валялось оружие, из земли торчали неразорвавшиеся снаряды, бомбы. Победу объявляли в чёрные раструбы репродукторов. День был солнечный. И люди просто ошалели. Такого одушевления больше не увидишь. Все смеялись и пели, обнимались, устаивали танцы.

– Танцевали даже на крыше партархива! – со смехом вспомнил Шеф.

Но и нравы были у послевоенных ребят крутые. Не дай бог чужаку зайти на чью-то улицу в неурочный час – вмиг намылят холку, надают тумаков, всё отберут. Тогда уже надо бежать за подмогой к своим и возвращаться ватагой – к отмщенью! Драки были жестокие.

В наши брежневские отроческие времена это ещё было тоже.

– А сейчас? – спрашиваю.

Владимир Иванович безнадёжно машет рукой.

– Им сейчас не до того. Один паренёк тут признался, что шесть часов проводит за компьютером. Я уточнил: в неделю?

– За день, – подсказывает Дмитрий, коренастый новый руководитель клуба «Гамаюн».

Шеф кивает. Мы смеёмся.

– Но всё-таки эта вещь может быть полезной, – говорит Дмитрий и показывает на планшет самого Владимира Ивановича, подаренный ему на восьмидесятилетие.

Шеф хмурится.

– Не хочется соглашаться, а согласишься. Но они сидят в своих норках, как личинки, гоняют какие-то игры бестолковые. Не могу их представить на тех прозрачных обожжённых улицах.

– Но, наверное, не всё ж вы там дрались?

Шеф улыбается.

– Учились и в походы ходили. Была у нас незабвенная Марья Ивановна, учитель биологии и химии, она нас в походы и водила. На Брянщину, однажды на целый меся на Вазузу. И это уже были настоящие экспедиции, скажу я вам. Мы занимались глазомерной съёмкой, собирали геологическую коллекцию. И когда спецы проверили нашу коллекцию, то исправили геологическую карту юрского периода этих мест, сместили границу к северу на сто километров.

– Так вот, кто автор вашей идеи про экспедиционный характер походов?

Владимир Иванович кивает.

– Да, и потом я уже сам туда ребят повёл, в шестьдесят восьмом, по Днепру вверх на Вазузу и на Волгу. Тогда все только начинали расчищать под Вазузское водохранилище, что поит Москву. Это происходило на наших глазах.

Но прежде Владимир Иванович окончил школу, поступил в геологоразведочный техникум в Новочеркасске…

– В том самом?

– Да, – с неудовольствием подтверждает он. – К тому времени я уже отучился. Но, думаю, многое там… придумано…

Слов из песни не выкинешь. Из-за левого плеча Владимира Ивановича мне щурится Ленин, из-за правого – Сталин. Эти портреты я, конечно, сразу увидел, войдя в эту каюту. И если портрет Ленина ещё можно было истолковать как дополнение к монгольским маскам напротив, например, то портрет Сталина выглядел вызовом. Таким же вызовом были портреты этого деятеля на лобовых стёклах машин в брежневские времена, помните? Чтобы расставить все точки: я в него не верю. Да, да, это своего рода вера. Так же, как другие верят в его гениальность и непогрешимость, я не верю. Ни в его гениальность и непогрешимость, ни в гениальность Ленина и его учения. Ведь спор мусульманина и христианина бесперспективен? Абсолютно. То же самое и здесь. Точка.

И рассказ Шефа продолжается. С геологическими партиями он исходил земли от Азовского моря до Верхнего Дона, – и там как раз шли съёмки «Тихого Дона»; побывал в Осетии. Пытался поступить в московский геологоразведочный институт, не получилось. Тогда поступил на истфак Смоленского пединститута. Что, наверное, закономерно: в геологию не пришёл новый геолог, ибо ему суждено было другое.

В 1967 году в дом купца Будникова заявился молодой руководитель краеведческого кружка.

В марте 1970 кружок был преобразован в туристско-краеведческий клуб. Имя ему Владимир Иванович дал такое – Гамаюн. Как это случилось? Владимир Иванович пожимает плечами. Выпорхнуло имя – и всё…

А между тем, как назовёшь корабль, так он и поплывёт.

Название это, конечно, явилось не случайно. Птица Гамаюн на гербе города с 14 века. Вернувшийся из литовского плена князь Глеб Святославович его учредил. Тоже вопрос, почему именно эту таинственную птицу Гамаюн решил усадить на пушку князь? Обо всём этом написана замечательная книга полковника в отставке, преподавателя философии в военных училищах, а теперь доцента Военной академии ПВО Сухопутных войск Геннадия Ражнёва «Герб Смоленска». Не будем её пересказывать, разумеется. Но возьмём то, что может помочь нам, а именно – иранский след.

Ражнёв цитирует строки стихотворения А. Джами:

В жизни, как птица Хумай, удовольствуйся костью одной.

Мухой на мёд подлецов не лети, а трудись как пчела.

Хумай – это и есть наш Гамаюн. А в Узбекистане эту птицу называют Семургом. Ражнёв упоминает средневековых восточных поэтов, писавших о птице Хумай. В том числе и суфия Аттара по кличке Химик, написавшего великую поэму «Беседа птиц». Но, правда, самой поэмы он не разбирает. Может, поэтому он упустил звено в цепочке своего исследования: Семург – Семаргл, под таким именем, возможно, эта птица и заявилась в наши пределы, превратившись, правда, уже в крылатого пса. Академик Рыбаков в «Язычестве древних славян» говорит об иранском происхождении нашего крылатого пса Семаргла, ставшего позднее божеством Переплутом, ответственным, так сказать, за посевы.

В клубе “Гамаюн”

 

«Беседу птиц» до сих пор не перевели на русский, но мне довелось читать пересказы этой поэмы. Так вот, там как раз фигурирует мифическая птица Семург. Сюжет поэмы таков: птицы собираются в поход на поиски короля птиц Семурга; они минуют семь Долин, в каждой из которых происходят различные события; птицы спорят, рассказывают притчи; Долины носят знаковые названия – Любви, Озарения и так далее, то есть – это этапы духовного путешествия, восхождения к истине… А что же произошло в конце этого путешествия, сообщим позже. Ведь можно сказать, что Шеф и повёл всех нас через эти долины.

Молодой учитель, краевед Грушенко сразу определил характер будущих маршрутов: экспедиции. Задачу поставил такую: пройти всю Смоленщину.

– Выполнена? – встреваю я из нынешнего времени.

– Да, – просто отвечает восьмидесятилетний Шеф. Или тридцатилетний Владимир Грушенко?

Вообще походная жизнь пошла ему на пользу, это понятно. Но что значит, пошла? Идёт. Владимир Иванович ведь по-прежнему отправляется в экспедиции с рюкзаком за плечами и на лыжах, а летом на байдарке. И не уступает своим подопечным. Ну, а зимний поход с палаткой и печкой это всё-таки приключение не для слабых.

– Пройдены все хотя бы мало-мальски судоходные речки области, – продолжает Шеф. – Днепр, Сож от истока до Украины, Западная Двина, Вазуза, Каспля, Вязьма, Десна…

В экспедициях происходили различные встречи: с бывшими партизанами, солдатами. А в Болдино под Дорогобужем довелось познакомиться с самим Петром Дмитриевичем Барановским, архитектором, реставратором, основателем музея в Коломенском и музея Рублёва в Андрониковом монастыре. Барановский восстанавливал Болдинский монастырь. Ребята вместе с Шефом участвовали в этих работах. А я, услышав об этой встрече, порадовался рукопожатию Шефа – это, оказывается, ещё было рукопожатие и Барановского.

Дела клуба шли хорошо, увеличивалась коллекция, – так что под неё в конце концов выделили крепостную башню Маховую. Но Владимир Иванович лелеял мечту о большем.

Краеведом Гавриленковым был открыт древний смоленский город Вержавск в демидовских лесах. Помню, как будоражили воображения сообщения об этом таинственном городе в верховьях речки Гобзы, на волоке из Западной Двины в Хмость и Днепр. Владимир Иванович прошёл с ребятами на байдарках по Гобзе. Вержавск его очаровал. Стоял город на гряде меж двух озёр посреди густых лесов, вошедших позднее в состав национального парка Поозерье. Когда-то эта местность приносила значительный доход в княжескую казну. Об этом упоминается в известной Уставной грамоте князя Ростислава Мстиславича в 1136 году. Вержавск исчез в начале 17 века. И вот был вновь обретён.

Сюда Владимир Иванович возвращался в своих мечтах и наяву. О чём были эти мечты? Страстный почитатель «Таинственного острова», фантаста Александра Казанцева и особенно Ефремова, и мечтал о своём острове: о детской республике Гамаюния со столицей в Вержавске.

К сожалению, Вержавск так и не стал этой столицей. В те времена туда трудно было добираться, а ведь надо было строить базу, возить различные грузы. Смоленскому мечтателю предложили другое место для базы: Рибшево. Там как раз прекратила своё существование школа. И дом отдавали Грушенко и его новой республике. Владимир Иванович согласился. Так Рибшево Твардовского стало центром неповторимой страны Гамаюнии.

Шеф и группа

 

Об этой стране знают многие. Зимой и летом, весной и осенью здесь проходят сборы юных краеведов, археологов, странников, – да и не только юных. Под руководством учёного секретаря Института археологии РАН С. С. Ширинского здесь изучаются археологические памятники, курганы. Гамаюновцами были открыты 53 таких памятника. Это курганы, городища, древние святилища, валы. Открывают для себя городские ребята и просто мир русской деревни, мир природы, – то, что учёный А. Н. Афанасьев ёмко обозначил в названии своего великого труда так: «Поэтические воззрения славян на природу». По территории Гамаюнии проходят сказочные маршруты. Наш мечтатель не чужд ноосферным воззрениям Вернадского. И здесь-то он сумел создать умную сферу. На этих тропах с различными рукотворными знаками дети учатся читать книгу бытия. Живое соприкосновение с древностью происходит во время весёлых красочных игр-обрядов. Здесь посвящаются в воины пути, в воины познания. Опыт этой республики уникален, его трудно переоценить.

Гамаюнии уже 30 лет. А клубу «Гамаюн» – без трёх лет полвека. Как это возможно? С помощью других, но всё же прежде всего – силой мечты одного человека – Шефа, Владимира Ивановича Грушенко. Если он не пассионарий, то кто же?

 

г. СМОЛЕНСК