НАЙТИ ДОРОГУ ОТ ЯЗЫКА К ЯЗЫКУ

№ 2007 / 13, 23.02.2015

Проблемы перевода: анализ и прогнозы

 

Когда-то проблемы национальной художественной литературы оставались и вполне умещались в границах сугубо эстетического пространства. При этом имеется в виду, конечно, широкое, философское понимание слова «эстетика». И проблемы даже советских национальных литератур при всей их политизированности, идеологизированности всё же обитали в основном в границах этого пространства. Когда собирались писатели, разговор шёл главным образом о художественном развитии, о национальном своеобразии, о писательском мастерстве и т.п. Сегодня на собраниях писателей если только в обязательных, официальных докладах, которые, как правило, делают критики, говорится о художественных достижениях и задачах литературы. А далее речь идёт более всего о социально-экономическом статусе литературы, о материальной незащищённости и бытовой неустроенности писателей. И вполне понятно, почему речь переходит на социально-экономическую тему. Достаточно одного примера: писатель, весьма затребованный читателями, талантливый, за свою книгу объёмом 17 – 20 печатных листов получает гонорар в 10 тысяч рублей; в долларовом выражении это 300 – 330 долларов. Да, сегодня заботы и проблемы финно-угорских литератур, помимо эстетического, активно осваивают и другие пространства – этнополитические, экономические, демографические. Когда я думаю о завтрашнем дне мордовской литературы, то постоянно держу в уме (и не могу отделаться!) три факта, что выражаются в цифрах. Вот один факт. Профессор Март Раннут в своей книге «Пособие по языковой политике» (2004 г.) на основе своих анализов и анализов других исследователей делает вывод, что из 6800 языков, функционирующих в мире, к 2100 году останется всего 200 или 300. Какие из финно-угорских языков останутся в числе двухсот-трёхсот? Венгерский, финский. Возможно – эстонский? А языки российских финно-угров могут уйти в небытие гораздо раньше. Как не уйти, если одним голосованием Российской Госдумы коми-пермяки – это 125 тысяч человек – фактически лишились национального статуса? Будут ли книги на родном языке народа, лишённого автономии? Мордва, компактно проживающие в Самарской (86 тысяч), Пензенской (70 тысяч), Оренбургсокй (52 тысячи) и других регионах, не издают книг на родном языке. Не издают потому, что не имеют своей автономии. Сегодня коми-пермяки, а завтра такая же участь может постигнуть мордву, марийцев, удмуртов… Вот вам и книги на родном языке! Вот вам и путь к читателю… И другой факт. За 10 лет от населения в 1 млн. 73 тысячи мордвы осталось 843 тысячи. За 10 лет население уменьшилось на 230 тысяч! Если демографическая ситуация не изменится к лучшему, через 30 – 35 лет этнос исчезнет с лица Земли. А язык и литература перестанут функционировать гораздо раньше. Этому способствует третий факт. Мордва в республике Мордовия составляют 32% населения. А вот школьники-мордва от общего числа школьников Мордовии составляют 14%. В реальных цифрах это выглядит так: 8,5 тысячи мокшанских и около 7 тысяч эрзянских детей учатся в национальных школах, где родной язык изучается только как предмет наравне с иностранным. Родной язык приравнен к иностранному! Возникает интересный вопрос: почему школьники составляют не 32%? Что представляют собой те 18%? А из тех 18% только очень и очень немногие изучают мордовские языки. И то – как региональный компонент – 1 час в неделю. Всего в РМ функционирует 232 дошкольных учреждения, в которых воспитываются 22,5 тысячи детей в возрасте от 1 до 6 лет. Из них национальных дошкольных учреждений – 37. Они находятся главным образом в деревне. В каждом таком садике не более десяти-двадцати детей. Получается такая статистика: школьники-мордва составляют 14 – 15%, а дошкольники-мордва – только 3 – 5%. И хотя садики считаются национальными, преобладает там язык русский. И скажите: как сегодня и завтра книга на родном языке найдёт путь к читателю, фактически не владеющему родным языком, к читателю, для которого родной язык – всего-навсего региональный компонент? А завтра кто будет писать книги на родном языке? Какие финно-угорские языки России будут участвовать, вернее, будут способны участвовать в процессе перевода? Никакая литература не может полнокровно развиваться в своём национальном «коконе», ей всегда нужны очищающий воздух, свежие притоки, которые она в больших дозах получает от взаимодействия с другими литературами, в частности – через взаимные переводы. Это общеизвестно. По словам болгарского переводчика и литературоведа Е.Николаевой, «профессия переводчика стала необходима человечеству с тех пор, как оно – согласно библейской легенде – заговорило на разных языках» Да, заговорило на разных языках, согласно легенде, мифу о Вавилонском столпотворении. Мне кажется, человечество сегодня идёт к неминуемому повторению этой легенды. И с каждым годом быстрее и быстрее. Если вникнуть в суть легенды… Почему Бог смешал языки? В этом мифе аллегорически отражается реальная история исчезновения архидревнейшей цивилизации, к уровню которой мы сегодня, возможно, только приближаемся. Сегодняшняя действительность всё более подтверждает и правильность определения мифа как аллегорической формы отражения космогонического мировосприятия, и реальной истории человечества. Слово «Вавилон» означает «Врата в небо», «Врата в рай». Человечество, владевшее одним (заметьте – одним!) языком решило построить башню-лестницу в небо, войти в сферы обитания Бога, в мастерскую Бога, чтобы овладеть промыслами Бога-Демиурга, Бога-Создателя. Видимо, как однозначно утверждает теософия, а в последнее время – не только теософия, – современной нашей цивилизации предшествовала другая цивилизация, уровень которой был настолько высок, что человечество дерзнуло заняться божьим промыслом. И заметьте: высокий уровень цивилизации непременно связан с единоязычием, владением общим для всего человечества языком. Так в чём же параллели? Сегодня мы видим попытки вторжения человека в божий промысел. Как же иначе назвать отказ от ортодоксального (Богом определённого) способа продолжения потомства – клонирование? А создание «запчастей» для человека, созданного по образу у подобию божьему? Человек (сам же человек!) постепенно превращает себя в робота. А вмешательство в генетический код человека, стремление изменить ДНК – так называемая, генная инженерия?.. И всё это непременно идёт параллельно с сокращением количества языков, связано со стремлением (возможно, даже помимо нашей воли) к единоязычию. И наступит время, когда останется один язык. Он будет не английский, не китайский, не арабский. Это будет язык робота – безэмоциональный, бездушный… И переводчики останутся без работы… Но, мы надеемся, что снова вмешается Бог-Демиург. И снова смешает языки. И возродятся все языки финно-угорской группы, индоевропейские и семитские, все, на которых было создано хотя бы одно истинно художественное произведение – в прозе или поэзии. И безработные переводчики снова будут затребованы. Пусть не мы будем переводчиками, но будет вполне логично, вполне необходимо на этом нашем конгрессе обсудить проблемы перевода. Должны же мы находить путь от сердца к сердцу. Проблемы перевода, мастерства переводчика стали, можно сказать, одним из важнейших разделов в литературоведении и литературной практике. Важность проблемы в значительной степени обусловливается тем, что в переводе на другой язык художественное произведение перестаёт быть в полной мере самим собой, оно получает новую, вторую жизнь в иноязычной сфере обитания. И то, какая ему уготована новая жизнь, во многом зависит от мастерства переводчика. Тезис, который признаётся бесспорным всеми, это то, что перевод всегда – в той или иной мере – окно в другой мир, в мир другого народа. Значит, и в мордовскую литературу вглядываются через различные «окна». Какой она видится в эти окна? Что узнают читатели других народов о нас, о нашем народе, о нашем национальном мировосприятии, микроклимате? А что видим мы? Как воспринимаем то, что видим мы из «окна». И как в рамках большого времени воздействуют на нашу литературу переводы с других? Ведь чем больше мы видим из нашего «окна», тем больше узнаём нового, тем сильнее это новое воздействует на наши мыслеобразы. И не только на подсознательном уровне. Иногда – вполне осознанно: хотя бы потому, что сильный талант, бесспорно, окажет влияние на писателя-переводчика, на его литературу. Получается, что в самом процессе перевода заложено зерно национального самоотрицания, художественной метисации в литературе. Но метисация в литературе происходит во много раз медленней, чем в других областях искусства. Впрочем, в процессе компьютеризации перевода как-то особенно быстро происходит метисация, особенно просто и легко переступаются границы этически допустимого. Механизировано-автоматизированный с помощью безэмоциональных речевых штампов перевод – это, пожалуй, даже не метисация, это – мутация, вырождение художественного. В нём каждое слово, каждая фраза не освящается духовно. Русская поэтесса 19-го века Каролина Павлова называла поэзию, подразумевая, конечно, литературно-художественное творчество в целом, святым ремеслом, чего не могло и не должно коснуться святотатство. Произведение, даже в высшей степени художественное, переведённое с помощью компьютера-переводчика, лишается святости. И чем художественно совершеннее произведение, тем святотатственней такого рода перевод, тем заметнее мутация. Это уже не живой ребёнок, выношенный под сердцем, с болью рождённый, это – чрезвычайно похожий на живого человека робот. Это – клон. Святое ремесло превращается в просто ремесло и даже не в ремесло, а ремесленничество. Бывают случаи – переводчики как-то легко и просто даже ставят свои фамилии над переведённым текстом, предварительно, конечно, заменив те детали, в которых содержится этно- или какая другая информация. Особенно это возможно, когда текст переводится не напрямую, а через третий язык-посредник. Грустно и по-человечески неловко, конечно, но иногда читаешь в журнале произведение: автор местный, топонимика, этнонимика местная, а мыслеобразы чужие, вовсе не свойственные нашему мировидению, миропониманию. Такие факты в последнее время встречаются чаще. Естественно возникает вопрос: узнал бы автор оригинала своё произведение, «переведённое» таким образом? Какие чувства испытал бы он, увидев свою (а возможно – чужую!) фамилию над таким переводом? Художественный перевод – не ремесленничество и даже не ремесло, это искусство, а искусство конвейерности не признаёт, оно всегда индивидуально неповторимо, труднопереводимо; тем более – искусство слова. В практике перевода произведений литературы через не напрямую, а через другой язык есть одна немаловажная особенность, что существенно отражается на качестве перевода. Она заключается в том, что произведения писателей переводятся на материале подстрочников, которые весьма часто делают сами авторы переводимых произведений. Естественно, возникают вопросы: что представляет собой подстрочник – своеобразный вариант художественного произведения или это всё-таки нечто другое? какова его роль в процессе перевода? Есть случаи – и не единичные (в практике мордовской литературы тоже), – когда авторы сами переводят свои произведения на тот или иной язык. (В.Мишанина, Г.Пинясов и другие, к примеру, свои произведения на русский язык переводят сами.) Это – художественный самоперевод. Не целесообразнее ли было бы вместо подстрочников делать сразу художественный самоперевод? Можно предположить, что в таком переводе национальная специфика всей художественной сферы переводимого произведения претерпела бы минимальную трансформацию. Но так ли нужно это? Произведение, переведённое с минимальной трансформацией, в своей новоязычной жизни, конечно, может не вполне вписаться в новую сферу и стоять особняком, всячески обнаруживая свою чужеродность. Чтобы не было этой бросающейся в глаза чужеродности, нужно равнозначное владение обоими языками, такое владение, когда писатель чувствует не только смысл слов чужого языка, их семантику в полной гамме, но и глубинную суть их, «ауру». Переводчик Шекспира на армянский язык Х.Даштенц, например, пишет: «В своей переводческой деятельности я руководствуюсь принципом, что иноязычное произведение должно звучать в переводе на другой язык так, словно оно и было написано на этом именно языке; лишь стилистическое своеобразие, особенности мышления и подробности быта должны говорить о том, что перед тобой произведение писателя другого народа». То есть, как вытекает из высказывания, главное состоит в том, чтобы переводчик воспроизвёл темперамент переводимого писателя, его голос, его литературную манеру, его стиль, его национальное лицо. Именно – национальное лицо. И тем более важно учесть это, если перевод делается при помощи третьего языка, то есть через язык-посредник. Роль подстрочников, очевидно, в том и состоит, чтобы, пренебрегая лексическими, морфологическими и синтаксическими нормами языка переводимого произведения, с помощью дополнительных пояснений помочь переводчику представить темперамент, голос, манеру, лицо, стиль автора подлинника. Отсюда следует, что качество перевода по двум моментам зависит от автора: во-первых, от того, насколько он индивидуален и самобытен, а во-вторых, от того, как его преподнесли или как он преподнёс себя в своём подстрочнике. Перевод – это в сущности «самостоятельное» произведение, у которого «два автора». Говорят, поэты воспринимают свои стихи, как своих детей. Есть более удавшиеся, есть – менее. Но какие бы ни были – все его. А переводы? Это – тоже «дети»? Или всё-таки не совсем? Может быть, это «внуки»: они только наполовину «плоть от плоти» твоей? А вторая половина – от переводчика? На этот вопрос просто не ответишь. Между оригиналом и переводом адекватного, даже более или менее полного эмоционально-смыслового сходства достигнуть невозможно. Автору, очевидно, грустно сознавать: не весь он в стихах-переводах, не весь… Но, может быть, этим новым «чем-то» они и дороги автору?.. Перевод – это и творчество, и сотворчество. В своих «Заметках» Гёте утверждал, что «…переводчик, который сживается со своим подлинником, в большей или меньшей степени отходит от оригинальности своей нации»; отходит, чтобы создать полный художественный эквивалент переводимому произведению. Автор подлинника в своём подстрочнике делает обратное: содержание своего произведения он передаёт на другом языке, совершенно пренебрегая нормами чужого языка, чтобы максимально приблизить переводчика к своей художественно-образной и языковой сфере. И делает это он уже преднамеренно. Именно такой способ сотрудничества выявляет наибольшую плодотворность. Можно подтвердить множеством примеров, когда более совершенное художественное произведение в переводе на другой язык теряет своё национальное лицо, а вместе с ним и силу художественного воздействия, тогда как произведение посредственное при добротно сделанном подстрочнике под пером способного переводчика в своей новоязычной жизни «дополучает» то, чего не дал ему сам автор. И это не издержки или удачи одного только переводчика. Не случайно в лексиконе поэтов бытует даже полушутливое-полуосуждающее выражение «поэт подстрочников», которым характеризуют поэта не особенно самобытного национально, но получившего в переводах самобытное и национальное звучание. Когда есть возможность сопоставить два разных перевода одного произведения, роль переводчика – «соавтора» выявляется наиболее очевидно. Сравнение двух переводов одного и того же произведения иногда приводит к выводу: два переводчика, пользуясь даже одним и тем же подстрочником, создают всё же два чрезвычайно различных иноязычных варианта; если только оба перевода в равной мере можно назвать иноязычными вариантами, а не оригинальными произведениями, написанными под воздействием переводимого. Так, к примеру, получилось с романом «Нардише» мокша-мордовского писателя Ильи Девина. Его перевели на русский Юрий Галкин и Николай Богданов. Илья Девин не раз говорил, что, открывая любую страницу перевода Ю.Галкина, он «узнаёт» себя, а в переводе Н.Богданова он не только себя не узнавал, но и героев романа, которые были явно не его героями; среди них «попадались» и вовсе незнакомцы. Сравнение перевода с окном в другой мир при всей меткости и образности страдает некоторой односторонностью. Это высказывание как-то само собой подразумевает восприятие читателя, который владеет только одним языком – языком перевода; это он всматривается в мир переведённого автора, в мир его героев. А на перевод, на мастерство переводчика можно смотреть с трёх – весьма разных – точек зрения. Одна точка зрения может быть у читателя – носителя языка перевода, не знающего языка оригинала. Несколько иначе воспринимает перевод читатель, который, являясь носителем перевода, но достаточно хорошо владеет и языком подлинника. Их оценки всё же в основном сходятся – они оба носители языка перевода. И в то же время и разнятся. Читатель, не владеющий языком подлинника, не имеет возможности сопоставления на уровне языковой специфики. Носитель языка перевода, знающий и язык подлинника, может сделать такое сравнение. Но и он может не чувствовать эмоционально-экспрессивной сферы переводимого произведения. Третью точку зрения имеет носитель языка оригинала. В восприятии носителя языка подлинника преобладает, так называемый, обратный критицизм. Он не сопоставляет «своё» с «не своим». Он ищет не отличительные черты, а сходства. Сходства с собой. Ему важнее то, насколько в переводе сохранилось его национальное мироощущение. Мне кажется, давно следовало бы поставить вопрос об этике перевода, о границах допустимости вмешательства в сюжетно-композиционную структуру переводимого произведения. Нарушение этих границ часто выражается не только в том, что по воле переводчика происходит перераспределение ролей между действующими лицами переводимого произведения, но и в том, что в произведение «без ведома» автора приходит множество новых героев. Перераспределение ролей и появление новых героев, естественно, потребует от переводчика новых сюжетных линий, новых коллизий, иной интерпретации характеров персонажей. То есть фактически увеличивает разрыв между оригиналом и переводом в идейно-художественном содержании. Границы допустимости вмешательства в сюжетно-композиционную и художественную сферу переводимого произведения нарушаются не только из-за отсутствия опыта, мастерства. Отсутствие опыта, как правило, выливается в «буквализм». В «вольном» же переводе начинают вырисовываться контуры этических принципов процесса перевода, хотя границы между «вольностью» в подборе художественных средств и нарушением этических норм в процессе перевода трудно обозначить единой чёткой линией. И всё же преобладание того или другого момента в работе переводчика, как нам кажется, можно уловить. Можно много рассуждать о формах и методах перевода. Но самое главное – было бы что переводить. А найти дорогу от языка к языку, от сердца к сердцу можно.

 

Мария МАЛЬКИНА г. САРАНСК Мария Ивановна Малькина родилась в мокшанском селе Мамолаево. Окончила в 1964 году Зубово-Полянское пед-училище и в 1969 году Мордовский университет. Много лет занималась теорией мордовского стихосложения. Пишет стихи и прозу.