ПРАВДА-МАТКА ОТ ЮРИЯ ГОНЧАРОВА

№ 2007 / 42, 23.02.2015


Пора обратиться к фигуре Михаила Булавина. Он был родом из села Монастырщина, что на Дону.Окончание. Начало в №№ 40, 41


Пора обратиться к фигуре Михаила Булавина. Он был родом из села Монастырщина, что на Дону. Участвовал в гражданской войне. Кажется, в 1920-е годы судьба забросила его в Курск. Там он, работая на железной дороге, познакомился с Подобедовым. В Курск в 28-м году приезжал Горький, и там Булавин и Подобедов встретились с главным босяком России. Тот даже похвалил один рассказ Булавина. Но когда образовалась Центрально-Чернозёмная область, вся культурная жизнь переместилась в Воронеж, и Булавин сразу место жительства поспешил сменить.
Написал он немного. Человек он был не очень организованный, крепко выпивал.
Тогда в Центре существовала установка на создание крупных вещей. Примером для провинции служил «Цемент» Гладкова. Булавин же взялся за роман о нашествии Мамонтова. Он успел написать первую часть «Мамонтовщина». А тут началась война. Его взяли корреспондентом в «Известия».
Позже Булавин подготовил вторую часть рукописи, но в ней оказалось много ошибок. Обком партии запретил издателям выпускать книгу под названием «Мамонтовщина»: мол, иначе получится прославление Мамонтова. Я предложил другой заголовок: «Боевой девятнадцатый». И роман тут же был издан.
Коль речь зашла о войне, надо сказать, что в своё время обком исключил из партии за трусость и дезертирство Подобедова и Петрова. А вот в отношении Задонского никаких мер не было принято. Хотя Задонский тоже в Воронеже не остался. Он оказался в Борисоглебске, где организовал эвакуацию местного театра со всеми декорациями, костюмами и реквизитом.
Относительно Булавина. Булавин выскочил из Воронежа в самый последний момент и тоже появился в Борисоглебске. Весь его багаж составляли полевая сумка, летняя одежда да тапочки-спортсменки. Он был страшно озабочен: где достать выпить? Потом Булавин говорил Кораблинову, что совершенно не понимает, что происходит. «Никаких приказов начальство не отдаёт. Куда двигаться?» И так далее и так далее. «Так вот двигаюсь на восток». И он потопал дальше в Куйбышев, где продолжил работать корреспондентом «Известий». И никаких наказаний со стороны редакции он не понёс.
Но, кажется, я забежал далеко вперёд. Пора всю правду сказать о репрессиях. Когда «сдавали» Романовского, очень яростно против него выступил Булавин: Он верещал: «Вот мы просмотрели!» А ведь Булавин был другом Романовского, они выпивали всё время вместе.
У нас в городе раньше на Студенческой улице недалеко от вокзала располагалось здание ДОРПРОФСОЖа. Это был старинный трёхэтажный дореволюционной постройки особняк. И там имелся очень большой подвал, где держали заключённых. Оттуда пар валил зимою из открытых и приоткрытых форточек. А окна были в колодцах. Их прикрыли щитами, чтобы проходившие мимо люди ничего не видели. Романовского тоже держали в том подвале. Но при Берии его взяли да выпустили в телогреечке, надетой на грязную нижнюю рубашку. И вот, выйдя, он не пошёл домой (его жена бросила), а помчался к друзьям, к Булавину. И Булавин остолбенел: он ничего этого не знал. К вечеру стук в дверь, распахнулась дверь, вошёл Романовский в замызганной тюремной телогрейке. Далее:
– Миша! Миша…
Булавин потом отбрехался. А ведь тогда так вели себя многие.
Романовского арестовали не как писателя. Его взяли как преподавателя Воронежского педагогического института. Он читал прекрасные лекции и кто-то по зависти решил его убрать, сказав, будто тот перед студентами хвалит Бунина. А этого делать было никак нельзя!
Пескову повезло больше: он отделался исключением из партии и из союза писателей. Тюрьма, слава богу, его миновала. Когда началась война, и Романовского и Пескова взяли во фронтовые газеты. Песков погиб в Эстонии. Я на могилу Пескова наткнулся случайно. Там в своё время похоронили Барклая-де-Толли, о котором я собирал материал. Я приехал в местечко Ыйгерест, пошёл гулять по старинному парку и вдруг увидел братскую могилу наших воинов и в первой же строчке наткнулся на фамилию капитана Бориса Глебовича Пескова. Я обомлел! Я знал, что где-то на севере погиб Песков, мне об этом рассказывал бывший работник редакции поэт Марк Лисянский. Они направлялись по заданию редакции в полк. В лесу Песков сказал: «Идите, а я здесь отолью». Он остановился у куста. Лисянский с другим товарищем пошёл домой. И вдруг над ними зажужжала то ли мина, то ли снаряд, и очень близко сзади них раздался разрыв. Они остановились и увидели разрыв в том месте, где находился Песков. Он был искрошен в клочья. Вместе с ним погиб ещё один боец. Потом их тела собирали по клочкам.
Романовский погиб в другом месте, где-то под Гомелем. Редакция собиралась отпраздновать Новый год. Ребята достали где-то какой-то спирт. Позже один из сотрудников рассказывал: «Я уже консервную банку взял (спирт по банкам разливали), вдруг прибежал верстальщик, ему надо было что-то сократить. Я дежурил по этому номеру. Вместо того чтобы управиться в пять минут, проторчал на вёрстке полчаса. Когда же вернулся в компанию, все, кто пили, лежали без сознания. Все были отравлены. Несколько человек откачали. А Романовского не удалось. Мать так и не узнала правду: она думала, её сын погиб от осколка немецкого».
Песков написал всего семь рассказов. Вот всё его творчество. Он же был директором Эртелевки. В своё время власти передали это мемориальное имение дочерям Эртеля, а те завещали усадьбу писателям. Раньше в Эртелевку наезжал Новиков-Прибой. А после войны Подобедов и Булавин превратили Эртелевку в свою вотчину. Они возили оттуда продукты себе повозками. Я жил рядом и всё видел.
В один год в Эртелевке рабочим зарплату задолжали за много месяцев. Тогда-то и в колхозах её не платили, рассчитывались харчами. Ну, так вот, рабочие пожаловались в облисполком, а там замом был Корнев – жёсткий человек. Он послал комиссию, проверил и вызвал Подобедова и Булавина. Корнев кричал: «Что творите! Ведёте себя, как помещики! Не умеете хозяйствовать, пишите, что писатели отказываются от Эртелевки».
Они всё сляпали тайно. Не провели ни правления, ни собрания. Это тоже одна из подлостей и мерзостей Подобедова.
И вот осенью 52-го или 53-го года народ собрался на общее писательское собрание. Помню, Волохов предложил составить список очередников, кто будет в следующем сезоне отдыхать в Эртелевке. Но тут поднялся Подобедов с гаденькой улыбочкой и заявил: «А Эртелевки у нас больше нет». – «Как нет? А куда же она делась?» – «Облисполком отобрал». Все были просто ошарашены.
Мы с Волоховым попытались вернуть Эртелевку. Даже с помощью Москвы. Но столица была занята более важными для неё делами: Коктебелем. Ей оказалось не до нас. А потом Союз писателей в Воронеже возглавили другие люди, но и они не захотели взвалить на себя эту обузу. Гуськов отказался, Попов, Гордейчев, сукин сын… Ведь Гордейчева выгоняли за то, что списывал мебель и уносил себе домой! У нас Союзе писателей раньше было много книг. Когда умер Шубин, всю его библиотеку перенесли в Союз писателей. Когда Эртелевку отобрали, тоже все книги из усадьбы перевезли в Воронеж, в Союз писателей. И вдруг в Союзе писателей все книжки пропали. Куда всё делось? Всё, как оказалось, к Гордейчеву перекочевало.
Да, не забыть бы Сергеенко. Он в своё время меня чуть не посадил. Хотя и был одним из первых моих редакторов, и даже напечатал мой рассказ. Это случилось ещё до доклада Жданова. А вот сразу после постановления ЦК о «Звезде» началась молотьба по местным писательским организациям. Везде стали искать своих «Зощенок». Как же так! У вас что, нету? Поэтому нужно было кого-то на роль такого «отщепенца», «подонка» выдвинуть. И образцово-показательно его измолотить. Ну а писательская организация в Воронеже раньше была маленькая и отличалась скандалами. Люди у нас всегда умели друг с другом воевать. Сергеенко был из тех, кто хотел всех этих Подобедова, Булавина, Кретову оттолкнуть, отпихнуть и пролезть наверх. Вот так он оказался в начальствующем кресле.
Сергеенко был родом из Сум. По-украински он понимал, но говорить не говорил. Его в молодости заразили туберкулёзом. И за это он всем мстил. Он приходил, например, в издательство, наливал из графина воду и пил из общего стакана, а потом смачно плевал в плетёные мусорные корзины. Первая его жена умерла от туберкулёза, которым он её заразил. Потом Сергеенко женился второй раз. Его вторая жена красивая была внешне, броская, продувная баба, бестия такая. Он её в 1944 году сделал директором Эртелевки, и она ему оттуда таскала продукты. Потом он с ней разошёлся, и она вскоре умерла от рака. Сергеенко где-то в санатории туберкулёзном подыскал себе медсестру, которая была лет на двадцать его моложе. Привез её сюда, в Воронеж, держал в чёрном теле. Она голодала у него на квартире, потому что он скупой был. Всё у него хранилось под замками: и хлеб, и сыр, и масло, и варенье. Медсестра потом бегала в семью Виктора Ивановича Петрова, где её поили чаем. Но протянулось это не долго. Три-четыре месяца, и она от него уехала. Сергеенко был страшно обижен, оскорблён и сконфужен. Человек он был такой: службист. Носил маску. Он всячески старался показать, что он на все сто процентов партийный человек, предан партийной дисциплине, и так далее. Поэтому он говорил заученно в пределах тех правил и норм, которые существовали. Если замечал в ком-то какой-то отход, нарушение дисциплины, он моментально строчил донос или в райком партии, или даже в обком.
Сергеенко одно время грозился, что напишет роман о Никитине. Его заявку постоянно включали во все издательские планы. Но на самом деле у него не было ни одной строчки про Никитина. Он до войны успел написать серию рассказов о Щорсе. И сразу выдохся.
Когда после доклада Жданова в Воронеже стали искать своего Зощенко, Сергеенко решил отыграться на мне. Я в местной писательской организации был самым молодым и самым неопытным. Сергеенко набросился на мой рассказ «Возвращение», который напечатали в альманахе «Литературный Воронеж и который потом расхвалила «Литературная газета». Но на мою беду та же «Литературка» в пух и прах разнесла рассказ Сергеенко «Добья», заявив, что это не рассказ, а бледная копия повести Валентина Катаева «Я сын трудового народа». Сергеенко этого не стерпел. Он с ходу настрочил на меня статью, написав, что я взялся за литературное дело, не имея никакой подготовки, и при этом оказался совершенно антипартийным человеком.
А я в ту пору собрался вступать в члены партии. Я собрал пять рекомендаций. Но райком меня завалил. Меня, сына коммуниста, начинавшего революционную деятельность в 1905 году, фронтовика (я был пехотинцем на переднем крае) не приняли в партию, превратив в чуждый элемент, которого потом никуда не брали на работу. От меня потом долго все отшатывались и часто тыкали пальцем. Даже спустя тридцать с лишним лет при каждом удобном случае мне напоминали прошлое. Подобедов тот же вставал на собраниях и говорил: «А я давно слежу за Гончаровым. У него давно душок не тот!» Записал адвокат Михаил ФЁДОРОВ
г. ВОРОНЕЖ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.