Фёдор Подтёлков – дважды герой

№ 2010 / 7, 23.02.2015

Для ме­ня Шо­ло­хов не про­сто зем­ляк, ко­то­рым я гор­жусь. Его кни­ги – важ­ная со­став­ля­ю­щая мо­е­го вну­т­рен­не­го ми­ра.
Ме­с­то мо­е­го рож­де­ния – ста­ни­ца Сла­щёв­ская, ко­то­рая тог­да, в 1939 го­ду, вхо­ди­ла в Под­тёл­ков­ский рай­он

РУКИ ПРОЧЬ ОТ ШОЛОХОВА

Для меня Шолохов не просто земляк, которым я горжусь. Его книги – важная составляющая моего внутреннего мира.

Место моего рождения – станица Слащёвская, которая тогда, в 1939 году, входила в Подтёлковский район Сталинградской области. Теперь область называется Волгоградской, некоторые её районы укрупнили. И наша хопёрская станица включена в Кумылженский район, называемый вместе с райцентром по степной речушке Кумылге.

Но славное имя не забыто. Для моих земляков Фёдор Григорьевич Подтёлков был и остаётся дважды героем. Он и трагический герой гражданской войны на Дону, и герой великого шолоховского романа «Тихий Дон». Дико предполагать, что сцену казни Подтёлкова и Кривошлыкова (она в конце второй книги) мог написать человек из белого стана. И там же, на последней странице тома – настоящий реквием памяти Валета, который был работником хуторской мельницы и красноармейцем.

Именами Подтёлкова и Кривошлыкова далеко не исчерпывается перечень персонажей «Тихого Дона», перешедших в роман из реальной жизни. Правда, в большинстве своём они появляются лишь в одном-двух эпизодах. С двумя такими ветеранами гражданской войны лично был знаком мой отец – Яков Яковлевич Петрунин. Позже он рассказывал мне, как в ходе застолий один из них то ли в шутку, то ли всерьёз упрекал второго: признайся, мол, ты Михаилу Александровичу, наверно, хороший магарыч поставил, и поэтому он написал о тебе больше, чем обо мне.

Летом 1942 года отцу посчастливилось познакомиться и с самим Шолоховым.

Незадолго до войны Якова Петрунина, учитывая его партийность и батрацкое прошлое, перевели из райземотдела в местный отдел НКВД. Когда к лету 42-го наш Подтёлковский район оказался в прифронтовой зоне, чекисты занялись закладкой в дубравах баз для будущего партизанского отряда, а по хуторам подбирали кандидатов в связные. Среди прочих дел моему отцу выпало и такое поручение – сопроводить известного писателя и депутата Верховного Совета СССР Михаила Александровича Шолохова в его поездке из Вёшенской по территории района и дальше – в сторону Камышина.

Обстоятельства той поездки были сверхпечальными. Михаил Александрович только что простился со своей матерью Анастасией Даниловной, погибшей при бомбёжке немцами станицы. Ему было не до разговоров. К тому же по пути случилась непредвиденная задержка. У разболтавшейся на степных дорогах райотдельской «эмки» отвалилось колесо и укатилось в заросший терновником глубокий овраг. «Запаски» вообще не было. Что делать? А вблизи уже виднелся хутор. Мой отец поспешил туда, сумел быстро собрать десяток хуторских мальчишек. Они прочесали крутой склон оврага и нашли-таки пропажу.

Роман «Тихий Дон» я прочитал ещё до перехода в выпускной десятый класс. А перечитывал в период учёбы на заочном отделении Литературного института. С той поры из памяти, конечно, выветрились подробности конкретных военных действий периода первой мировой – номера частей, названия населённых пунктов. Но осталось очень важное – изначальное и неизменное отношение автора к этой бойне, на которую монархи погнали обмундиренную «говядинку». Такое не забудешь – «Фронт ещё не улёгся многовёрстной неподатливой гадюкой».

Шолохов совсем не собирался стать летописцем сражений в той же Галиции или Восточной Пруссии. И боевой путь Григория Мелехова показан нарочито конспективно. Зато не слабее, чем любовная линия Григорий – Аксинья, надломленная дворянской подлостью Листницкого, выписано постепенное, психологически выверенное прозрение молодого казака – как социальное, так и нравственное. Для прозаика показать такой общественно значимый переворот в сознании его персонажа – труднейшая творческая задача. А Шолохов очень уверенно – от эпизода к эпизоду – подводит своего Григория к принятию мысли о необходимости «кончать» войну.

И тут не лишне напомнить, что Фёдор Крюков, которому кое-кто пытается приписать авторство «Тихого Дона», был в марте 1917 года делегатом собранного в Петрограде Общеказачьего съезда, а потом агитировал донцов за войну до победного конца.

Нападки на Шолохова велись и ведутся с разных, порой даже с противоположных сторон. И логично было бы их инициаторам сначала разобраться между собой, а классика не трогать. Но кто их тогда вообще заметит?

Например, Сергей Корягин написал объёмистую пятисотстраничную книгу «Тихий Дон: чёрные пятна», снабдив её подзаголовком «Как уродовали историю казачества». Там, в частности, он решил заступиться за якобы обиженных Шолоховым казачьих прапорщиков: «В первых двух томах (? – Ю.П.) «Тихого Дона» не встречается ни одного казачьего офицера с таким чином». Далее разоблачитель, не разобравшийся даже в структуре романа, делает вывод об авторе – Шолохов, мол, даже не подозревал о наличии прапорщиков.

Относительно «не подозревал» возражу сразу – Михаил Александрович, конечно же, знал биографию Кривошлыкова, который как раз и дослужился до прапорщика, но романисту эта подробность не понадобилась. Зато в XVIII главе пятой части, где описывается уход из Ростова Корниловского полка, читаем: «В рядах были юнкера и офицеры, начиная с прапорщиков, кончая полковниками».

Другой оппонент Шолохова, доцент МВТУ им. Баумана Алексей Неклюдов в своей статье «Чья гипотеза беспомощна?» («Литературная Россия» за 4.12.09), развивая корягинско-скалозубовскую тему «выпушек и петличек», упор делал на места прохождения службы, на даты. А ведь перед нами не хроника, не штабное донесение. У романиста, кстати сказать, и карта своя. Шолохов заявляет об этом с первых же страниц, «выстроив» для основных своих героев на берегу Дона никому до того неведомый хутор Татарский. В своём повествовании он применяет приём создателей диорам, которые предметный план незаметно переводят в живописный.

Вполне могу представить, что Шолохову как художнику слова просто претило название прусского города Сталупенена, и он его для своей карты переименовал, взяв за образец вариант, который мог услышать от кого-нибудь из воевавших в том краю казаков. А на Дону (и не только там, конечно) такие переделки на свой лад всегда были в ходу.

Когда летом 1942 года моя мама Меланья Трофимовна со мной, ещё трёхгодовалым, эвакуировалась на обозной телеге в направлении северовосточных районов Сталинградской области, то старухи в попутных хуторах спрашивали: откуда ж вы, милые, выковыренные?

И теперь, когда Зеев Бар-Селла, представленный как литературовед, упрекает Шолохова за то, что у него болгарский город Рущук превратился в Рошич, то перед нами или откровенное передёргивание, или элементарное непонимание, что такое литература. Ведь в первой части «Тихого Дона» речь про Болгарию заводит не автор, а дед Гришака. Он же и янычар называет янычирами. И как такую авторскую оплошность проморгали разоблачители? Выискал же в романе упоминавшийся уже Алексей Неклюдов такое вот «грубейшее противоречие»: «Брак Аксиньи и Степана Астахова то назван бездетным (глава XX второй части), то упоминается родившийся в нём ребёнок (глава VII первой части)». Выходит, что кандидат технических наук и в вопросах гинекологии разбирается, и в женской логике. Ведь в XX главе второй части об особенности брака Аксиньи и Степана говорит не автор, а сама Аксинья: «С ним сколько годов жила – и ничего!.. Сам подумай… Я же не хворая баба была… Стало быть, от тебя понесла, а ты…» И говорит всё это она Григорию.

Помимо подобных «противоречий» Алексей Неклюдов обвиняет писателя совсем уж в детском грехе – в неправильном понимании текста, написанного по старой орфографии. Что тут скажешь? Разве что напомнишь: Миша Шолохов около трёх лет учился в гимназиях, куда принимали детей, уже умеющих читать. Ну а на выпад Зеева Бар-Селлы, назвавшего Шолохова малограмотным хуторянином, вообще не словами надо бы отвечать…

Впрочем, сам Шолохов изначально отвёл подобные домыслы, написав в 20 лет свои яркие «Донские рассказы».

Переход от них к самой крупной прозаической форме, конечно, давался ему не просто. Сначала ведь он собирался работать только над повестью о Подтёлкове и Кривошлыкове. Потом, осенью 1925 года всё же приступил к роману, где хотел показать казачество в революции, начиная с лета 17-го.

Самую первую главу того изначального варианта «Тихого Дона» около двадцати лет тому назад с подачи Льва Колодного напечатала «Московская правда».

Там будущий Григорий Мелехов ещё носит фамилию Ермакова (своего главного прототипа), но споры о войне и мире уже идут вовсю среди казаков. И уже украсились прозаические строки такими прекрасными, поэтическими образам, как «зелёная непролазь ольшаника» (она позже пригодится для XV главы четвёртой части). Есть, однако, на стартовых страницах и первая нестыковка или просто описка: иссиня-фиолетовый сок ежевики в пределах одного абзаца вдруг превращается в сок… земляники. Да, уже осенью 1925 года Шолохов-художник слова намного обогнал в своём развитии Шолохова-редактора. И спустя год-два он больше подчинялся полёту вдохновения, чем расчёту и выверке деталей. В итоге он оказался прав. Приходится чуть ли не пожалеть тех, кто бесчувственной алгеброй пытался смутить гармонию «Тихого Дона». Мощь эпопеи никаким биномам Ньютона не поддаётся…

Для меня же главным доказательством принадлежности великого произведения моему земляку является его же «Поднятая целина». Особенно если её брать с исходным названием – «С потом и кровью».

Недруги Шолохова чаще всего вообще не вспоминают романа о коллективизации или ссылаются на высказывание самого писателя о том, что «Поднятая целина» уступает «Тихому Дону»…

А между прочим, именно во втором большом произведении они могли бы найти реальную перекличку с Фёдором Крюковым. В его очерке «Новое», напечатанном в №№ 6, 7 журнала «Русское богатство» за 1917 год, один мужик так отзывается о труде рабочих: «Отбывай свои восемь часов, бери тростку в руки да на прохлад выходи – проминаж делай». Как тут не вспомнить собрания жителей Гремячего Лога, на котором казак Ахваткин спорит с Семёном Давыдовым: «Работа наша разная, это не возле станка на заводе стоять. Там отдежурил восемь часов – и тростку в зубы, пошёл».

Вполне допускаю, что в революционные годы лозунг восьмичасового рабочего дня был знаком многим и именно в такой народной интерпретации (с тросткой) попал в литературу. Причём вариант Крюкова кажется несколько надуманным, а у Шолохова он лаконичен и экспрессивен.

Могу привести ещё один пример совпадения, но уже другого рода. На том же собрании один хуторянин, принимая в принципе идею колхоза, всё-таки выдвигает идею объединения людей примерно равного достатка. И моя мама, Меланья Трофимовна, рассказывала, что в её хуторе Крутовском, почти примыкающем к Слащёвской, сначала было организовано два колхоза – бедняцкий и середняцкий.

Мама вместе с бабушкой Евфимией Антониевной Петровой записались, конечно, в бедняцкий. Мой дед – казак Трофим Петров – вернулся с Первой мировой тяжело больным и в 1918 году умер. И какое могло быть хозяйство у вдовы с тремя дочерьми? Моей маме, старшей из них, лишь в 1930 году исполнилось 16, а до того она несколько лет проработала за харчи нянькой в чужих семьях на соседнем хуторе…

В 20-е годы в российских сёлах жило, пожалуй, несколько миллионов вдов. Для многих из них лишь вступление в колхоз означало избавление от нищеты.

Я думаю, что недооценка «Поднятой целины» частью критиков связана прежде всего с негативным отношением к самой коллективизации и с завышенной оценкой так называемых «крепких хозяев». А ведь такое понятие, как «мироеды», не большевики придумали.

Даже если считать «Поднятую целину» слабее «Тихого Дона», надо же определиться – насколько ниже. Могу предложить такое соотношение: если «Тихим Доном» Шолохов установил мировой рекорд, то «Поднятая целина» – европейское или даже евроазийское достижение (роман и в Китае брали на вооружение!).

Однако существует и такое мнение: романы равновелики. Оно было заявлено как раз в «Литературной России», хотя и более двадцати лет тому назад. В номере еженедельника от 18 декабря 1987 года писатель Анатолий Знаменский свою статью об очень непростом и значительном образе деда Щукаря начал с утверждения о том, что «Поднятая целина» Михаила Шолохова, как и «Тихий Дон», безусловно, находится в ряду шедевров мировой художественной литературы.

В этом мнении я с удовольствием поддерживаю своего самого близкого земляка – Анатолий Знаменский родом из Слащёвской и возрастал в Подтёлковском районе.

Юрий ПЕТРУНИН