Когда не погружает жизнь в хаос

№ 2011 / 2, 23.02.2015

Звезда Игоря Савельева взошла в 2004 году. Повесть «Бледный город» была напечатана в «Новом мире», вошла в шорт-лист премии «Дебют» и премии Ивана Петровича Белкина, в лонг-лист премии «Ясная поляна».

Звезда Игоря Савельева взошла в 2004 году. Повесть «Бледный город» была напечатана в «Новом мире», вошла в шорт-лист премии «Дебют» и премии Ивана Петровича Белкина, в лонг-лист премии «Ясная поляна». В 2008 году снова финал «Дебюта», но уже в драматургии. А потом какое-то непонятное затишье, если не считать периодически появляющихся критических статей в толстых журналах.

Мне захотелось выяснить непосредственно у Игоря причину затишья, планы на будущее…

Игорь САВЕЛЬЕВ

– Игорь, приветствую тебя. Как сложилась твоя судьба после 2008 года – отсчёт от «Дебюта»?

– А почему 2008-й? Для меня это был такой… малозаметный год, но если говорить именно об итогах этих двух – после церемонии «Дебюта»-2008 – лет… Моя жизнь очень изменилась – в лучшую сторону. Я женился. На очень красивой и думающей девушке, архитекторе Елене Бодровой, которую знаю много лет. Сегодня я счастлив.

Но ты, подозреваю, спрашиваешь всё же о литературе. Некоторое время назад я выпал из анабиоза и довольно много написал (прозы до этого не было года три); но выпал, как всегда, не вовремя. Кризис здорово сказался на нашей отрасли, не только в таких очевидных вещах, как некоммерческие серии в издательствах, но и – необъяснимым, почти метафизическим образом – во многих других. Например, циклы прохождения крупных текстов в журналах растянулись месяцев на девять (ребёнка можно родить), а в некоторых редакциях – такое ощущение – вообще перестали читать рукописи, а если читают, то перестали принимать решения, все как будто чего-то выжидают…

– Насколько я знаю, ты учился в аспирантуре? Завершил учёбу, защитился? Тема твоего исследования?

– Пока моя постаспирантская биография выглядит довольно стандартно: учился, но не защитился. Можно так и написать, что я пал жертвой закручивания гаек в сфере гуманитарных наук, за что спасибо социологам, политологам и всем прочим, кто вывел ВАК из себя количеством сомнительных защит. Почему под гребёнку попала и филология, не знаю. Единственный совет по моей специальности в нашем регионе закрыли ровно за месяц до моей защиты, когда я сдавал автореферат в печать. В других регионах никто с распростёртыми объятиями меня не ждал. На этом пока всё…

– И всё же, если не секрет Полишинеля, о чём твоя многострадальная диссертация?

– Моё исследование касается особенностей адресации литературной критики конца ХХ века (можно условно сказать – современной, хотя первое десятилетие ХХI века я практически не трогаю). То есть, грубо говоря, это проблема читателя. Потеря широкого читателя. Её причины, рефлексия критиков по этому поводу, и так далее. Тема интересная, и её практически никто не затрагивал. Конкретнее формулировать не буду: я всё ещё боюсь конкурентов (шутка).

– С диссертацией всё понятно, а как сложилась судьба пьесы, написанной совместно с твоим другом Андреем Юртаевым?

– Если тебя интересует, поставлена ли она, то нет. Но мы с Андреем, опять же, не особо паримся по этому поводу. Не знаю, правильно ли это, но для меня (по крайней мере) пьеса – это в первую очередь род художественного текста. Вот есть такое понятие – «бумажная архитектура», макеты, которые интересны и без воплощения в камне… Пьеса была напечатана в «Волге», потом в сборнике. Мы потрясающе здорово съездили с ней в Екатеринбург, на драматургический конкурс Николая Коляды, жили у него в театре, в гримёрке на матрасах, классно (и полезно!) провели время. Сейчас пишем новую пьесу, не знаю, что получится, но это интересно…

– Я часто читаю твои критические статьи. Для чего ты их пишешь?

– Могу сказать, зачем упражнения в критике нужны мне самому. Это именно упражнения. Мне, как прозаику, интересен именно опыт «демонтажа» чужого художественного текста, я просто разбираю понравившуюся игрушку, чтобы посмотреть, как это сделано. Так что это не критика в классическом понимании. И я благодарен, что некоторые издания это терпят. Например, в 10-м номере «Урала» вышел мой разбор «Леонида Леонова» Захара Прилепина – неприлично большой для рецензии под рубрикой «Книжная полка». Тысяч на двадцать с лишним знаков. Когда отправлял, был абсолютно уверен, что мне сейчас ответят: ну это уже не лезет ни в какие ворота. Нет! Напечатали, даже не сократив…

– XIX век был богат на великих критиков: Белинский, Писарев, Добролюбов и т.д. Критики XXI века подобного масштаба в России имеются или хотя бы есть на подходе?

– Я бы сразу выделил из этой компании Белинского, поскольку это гений критики, а рождение гениев никак спрогнозировать или запланировать нельзя. Ну а что касается расцвета критики в XIX веке… Можно ли его повторить? Можно. Записывайте рецепт. Сначала надо запретить телевидение, радио и, главное, Интернет. Да и количество печатных СМИ сократить раз в семь. Ввести цензуру, официальную, как при царе: чтобы любой печатный текст, прежде чем отправиться в типографию, получал официальное разрешение. Откройте комментарий к академическому собранию сочинений Чехова. «Рассказ опубликован там-то 17 февраля, цензурное разрешение от 16 февраля». Запретить любую публицистику на политические, религиозные, гуманитарные темы. Вот тогда в нашу критику дружно придут новые Писаревы, Добролюбовы и Чернышевские. И мы «возрадуемся».

Я веду к тому, что, скажем, Писарев – это, конечно, политик XIX века, а уже во вторую очередь кто-то ещё. И если бы такая цензура существовала сегодня, то, например, Борис Немцов написал бы не «Путин. Итоги», а «Дмитрий Быков. Итоги». И уже сквозь призму литературы делал бы все свои выводы о стране и эпохе.

– В своё время Сартр охарактеризовал литературу как суррогат действенного преобразования мира. Ты с этим согласен?

– Прямо-таки действенное преобразование? Это как-то слишком самонадеянно для писателя. Так что я согласен не вполне. Это скорее возможность – притом, счастливая возможность – прожить на бумаге другую жизнь. Может быть, не так глобально, по крайней мере, своей реальной жизнью я доволен; но любой поворот жизненного «сюжета», что-то не состоявшееся, не сложившееся (или, наоборот, то, чего счастливо избежал), можно домыслить и отыграть хотя бы на бумаге. И в этом смысле жизнь пишущего человека – это, как однажды выразилась Виктория Токарева, «безотходное производство». И в этом смысле человеку пишущему повезло. Все вокруг существуют в трёх измерениях, а он, предположим, в четырёх. Или у него, как у кошки, несколько жизней. Короче говоря, он на более высокой ступени эволюции… Это всё банальные истины, на самом деле. Кто-то наверняка и правда видит в литературе иллюзию преобразования мира. Я не ставлю перед собой таких масштабных задач.

– Уфа на фоне других регионов России в литературном контексте достаточно хорошо смотрится. Есть журнал «Бельские просторы», «Гипертекст», возможно, есть и другие печатные издания, о которых я не знаю. Уверен, проводятся какие-то и другие литературно-культурные мероприятия. Ты чувствуешь, проживая в Уфе, что всё же находишься на периферии, что она не даёт тебе в полную силу распрямить крылья…

– Не хочу обижать свой родной город, но, увы, не уверен, что Уфа так уж хорошо смотрится. Во всяком случае, с тем же Екатеринбургом – несравнимо. Да, сейчас ситуация улучшилась – за последние лет пять. Но и не более того. Ты, Артур, называешь «Бельские» и «Гипертекст», но не можешь не понимать, что этим проектам тесно в Уфе. И многие авторы, и многие темы привлекаются на страницы журналов из других регионов… Конечно, в Уфе (да и за её пределами – в Башкирии) есть талантливые ребята. Я слежу за ними с огромным интересом. И достижения есть. Но их пока недостаточно.

А насчёт того, ощущаю ли я, что живу на периферии… Пожалуй, что нет. Есть чисто технические трудности.

– Твоя первая книга «Бледный город» была хорошо принята критиками. Нет желания со временем что-то добавить, изменить?

– «Хорошо принята критиками» – это, кажется, цитата из какой-то издательской аннотации, а они, как известно, объективностью не страдают. На самом деле, «Бледный город» били в критике долго и с удовольствием. Только вслушайтесь в музыку названий некоторых рецензий: «Пока бог литературы спал», «Бледный «Бледный город», «Собиратель авансов», «Чётко организованное безрыбье»… Но были и очень тёплые отзывы. То, что небольшой текст вызвал такой долгий критический отклик («Новая повесть Савельева – знамя автостопа», – написали в «НГ – ExLibris» в 2007 году про текст, единственный раз изданный в 2004-м, – «новая повесть»!), говорило мне об одном: повесть очень несовершенна, но при этом она сумела задеть некий живой нерв, чего не удалось десяткам и сотням других, гораздо более мастеровито сделанных текстов, не вызвавших, тем не менее, особого отклика. Может, это самонадеянно, но… Мне и спустя шесть лет пишут читатели.

Я считаю, что надо оставить «Бледный город» при всех его очевидных несовершенствах и даже неудачах таким, какой он есть, каким он был написан 20-летним студентом из Уфы, ни черта не понимающим в литературе.

– Насколько мне известно, твою новую книгу «Терешкова летит на Марс» очень хвалили на Липкинском форуме, и даже предполагалось её издать. Воз и ныне там или сдвинулся всё же?

– Так хвалили на семинаре, что мне было не по себе. А когда Валерий Попов договорился до «первого манифеста поколения», я и вовсе впал в ужас… Судьба этого романа довольно красноречиво отражает ситуацию в литературном процессе эпохи кризиса. Семинар «Нового мира» действительно рекомендовал роман к изданию отдельной книгой. Но спустя некоторое время Фонд Филатова «зарубил» эту заявку. К тому моменту это не было для меня сюрпризом, мне уже дали понять, что так будет.

– Игорь, почему такое странное название «Терешкова летит на Марс»? Марс у тебя как планета счастья, т.е. ты не веришь, что счастья можно достичь и на земле? Мне показалось, что твоя «Терешкова» – это некая антиутопия…

– Это не фантастика, не про космос и не про Терешкову (хотя, конечно, она – как медиафигура – тоже в какой-то степени персонаж, второго плана). Вообще это роман, пожалуй, про эпоху – Россия, 2007 год, молодые герои, которые, – пользуясь таким штампом, – не могут найти себя. В этот текст спрессовалось всё, что меня волновало последние года три, что привлекало внимание (здесь есть и некоторый публицистический пласт, вплоть до цитирования и обыгрывания российских и зарубежных газетных статей). То, что заставляло задуматься. Как раз так сложилось, что года три я не писал прозы.

Пересказывать фабулу я не буду. В романе есть и элементы антиутопии, и, пожалуй, нечто от фантастики, и детали non fiction, и элементы так называемой сюжетной прозы…

– Почему твоим героям не сидится на месте, они постоянно куда-то двигаются, перемещаются и т.д.

– Меня всегда интересовала тема расставания людей. В этом есть что-то странное: сегодня ты общаешься с человеком (общаешься в буквальном смысле – находишь что-то общее, и неважно, о каких отношениях идёт речь в каждом конкретном случае), а завтра вы расстаётесь, чтобы никогда не встретиться. Опять же, неважно, как это может быть решено сюжетно: как поездки автостопом по стране («Бледный город»), как эмиграция человека в другую страну («Терешкова летит на Марс»), или даже как смерть, попытка осмысления неотвратимости смерти («Гнать, держать, терпеть и видеть»). Я ловлю себя на мысли, что именно в наши дни есть некий суррогат, который создаёт иллюзию того, что человек не выпадает из твоей жизни навсегда. Это социальные сети. В этом и секрет их популярности. С их помощью люди тешат себя иллюзиями, что не потеряли других людей. Может быть, это тоже материал для художественного текста?..

– В твоём творческом портфеле есть что-то новое?

– Есть, как минимум, три текста, которые ещё не опубликованы. Один из них – маленькая повесть «Юнги Северного флота» – появится в марте на страницах «Нового мира». Роман «Терешкова летит на Марс», о котором мы говорили, тоже ждёт пока своего часа, тут перспективы не такие конкретные, как с повестью, но они есть, и не призрачные. Этого пока достаточно. Крупные тексты сейчас очень тяжело идут в печать, так что я готов ждать. И есть киносценарий («Вторая терапия»), я написал его просто для эксперимента. В общем, работа движется.

– Чего ждёшь от 2011 года?

– Хотелось бы, чтобы меньше было ненужных хлопот, когда за рутиной не видно, как прошёл сентябрь и когда закончился октябрь. Поднимешь голову – и уже Новый год, и опять всё завертелось… Надо жёстче структурировать жизнь, что ли. Чтобы был порядок. От порядка я испытываю какую-то нездоровую, чисто немецкую радость. Когда всё складывается, успевается, не наползает друг на друга и не погружает жизнь в хаос, – я счастлив.

– Пусть так оно и будет, Игорь, в твоей жизни.

Беседу вёл Артур АКМИНЛАУС