Русский мир не без добрых нелюдей

№ 2011 / 11, 23.02.2015, автор: Алексей ТАТАРИНОВ (Краснодар)

Ког­да ху­до­же­ст­вен­ный текст рас­ска­зы­ва­ет о судь­бе Рос­сии, ин­те­рес чи­та­те­ля уси­ли­ва­ет­ся. В рус­ском кон­тек­с­те фи­ло­со­фия ис­то­рии не при­хо­дит без бо­го­сло­вия. Раз­мы­ш­ле­ние о том, что про­ис­хо­дит во вре­ме­ни, на­чи­на­ет от­зы­вать­ся в веч­но­с­ти.

Когда художественный текст рассказывает о судьбе России, интерес читателя усиливается. В русском контексте философия истории не приходит без богословия. Размышление о том, что происходит во времени, начинает отзываться в вечности. У Елены Колядиной («Цветочный крест») русский Бог зажат низкими инстинктами священников и простолюдинов. У Ильи Стогова («Русская книга») Бог обретается в желанной пустоте, которая приходит к человеку, узнающему, что вся русская история – выдумка, игра фантазирующих историков, часто недобросовестных. У Юрия Мамлеева в романе «Империя духа» пустота – постоянное искушение. Мамлеев умеет говорить о пустоте, вскрывая её метафизическую суть. Небытие всегда рядом, оно ближе, чем кажется. Римма, жена одного из героев «Империи духа», больше всего на свете любила спать. Сон убаюкивает перспективой грядущей смерти, искушает бесконфликтным небытием, в котором растворяются все проблемы, угасают дурные звуки агрессивного мира. Вика, супруга другого персонажа, мечтающая «получить ласку от творца миров», реализовала желание исхода более последовательно: в неё вошла «некая иная личность», «она перестала замечать мир», в глазах – «подозрительная неземная тишина, уверенность в смерти и отдалённость тоски». Это не должно удивлять, раз «весь тварный мир – пульсирующая агония». Спящие похожи на мёртвых. Мёртвые своим молчанием честно говорят о правде жизни и смерти. Гамлеты, измученные вопросами о смысле бытия, быстро превращаются в Йориков, которым уже ничего не надо. Зомбирование небытием Юрий Мамлеев всегда изображает убедительно.

В «Империи духа» – одно главное событие: полубоги, втиснутые в земные тела – мясные одежды – тоскуют по абсолютному, начинают понимать, что истинное лицо Абсолюта – Вечная Россия, которую надо узнать и поддержать в границах нашей страны со всеми её современными неурядицами. Роман – о круге добрых пришельцев, стремящихся быть хорошими людьми: вино, умные книги, медитации, любовь, интеллигентская неприкаянность, думы о России. Но автор ни на минуту не забывает о том, кто его герои. Саша Меркулов в детстве удивлялся не природе, а собственному существованию: «играя в песке, замирал, словно лягушка, выброшенная не туда». Денис Гранов «окружающий мир окидывал взглядом человека, упавшего не с луны, а откуда-то дальше». Миша Сугробов «пронизывал окружающих взглядом своих голубых глаз». Евгений Солин – «человек абсолютно ошеломлённый». «Известие о своём происхождении от богов ввергло Дениса в конце концов в какой-то ступор», – стандартная фраза «Империи духа».

Тот, кто является сверхчеловеком и полон бытийного холода, принимает мир в лице России и начинает ему служить. Это хорошо. Но лучше Мамлееву удаётся сообщать о гностической интуиции мироотрицания, о «мирофобии»: «Моя реальная личность, неуничтожимое, высшее Я никогда не рождалось, оно вечно. Поэтому я никогда не отмечаю свой мнимый день рождения. Одеться в нелепую плоть, да ещё праздновать это событие, это уж, извините, слишком», – размышляет перед читателем Меркулов. «Только за огромные грехи в прошлом бытии можно получить такое наказание, как попадание в этот мир, рождение в нём», – соглашается Гранов. Узнав, что является павшим на землю богом, Гранов уходит в тяжёлый запой. Мальчик Алёша вроде бы не имеет чёткого касания иных миров, он – здешний, но и в нём есть явный признак инобытийных сфер: «был тих и мертвенно-уютен».

Вой и хохот – нормальные реакции на мироздание и своё место в нём. Когда Саша Меркулов, будучи младенцем, понял, что стал человеком, он завыл. «Молниеносно закончив пение, Денис захохотал. Хохот его был какой-то неописуемый. Так же стремительно кончив хохотать, он соскочил со стула и стал бегать вокруг», – сказано о Гранове. Есть смысл вспомнить о героях «Трилогии» Владимира Сорокина, в которой могущественные нелюди хотят уничтожить мир. Здесь нелюди склоняются к добру. Сорокин справедливо не называет свой метод реализмом.

Нет ни развития характеров, ни психологического движения или познания. Есть переключение, которое делает не совсем людей духовными защитниками России. Они получают от автора много комплиментов. Соня, сестра Меркулова, «с такой лёгкостью и глубинным интересом овладевала метафизическими науками, что сами индусы развели бы руками». Действия практически нет. Значение имеет речь, в которой соединяются историософия и богословие, публицистика и дидактика. Речевых центров в «Империи духа» два – двадцатистраничная «Часть II» (что есть мир?) и «Эпилог» (что делать в нём?). Об устройстве мира мы узнаём от Меркулова, сетующего на «нелепую плоть» и вспоминающего о путешествиях по безграничным пространствам разных вселенных. Богов много, но они – «твари», зажатые собственным счастьем. Боги слишком самодостаточны, звучит мысль о том, что счастье может быть большим врагом, чем страдание. Монстры населяют вселенные, кругом тени и само взбесившееся бытие. Хаос принимает причудливые формы. Миры отвратительны, их есть за что презирать. Никуда не деться в этом бесконечном театре от мысли об ошибке демиургов. Чего только не порождает «захлёбывающееся от безумной жажды быть Бытие». Но богоборцем быть не стоит. Потому что боги исчезнут, вечен только Бог, уходящий от конкретных определений. Давно бы вошёл тот, кого зовут Меркуловым, в Океан Абсолюта, «освободился от «чёрного миража вселенных и миров», но останавливает мысль о русском. Признаки русской души – бунт против всякой завершённости и стремление к тому, что не дано. Герой уверен, что изначально его душа была русской. Россия Вечная – посредник между Абсолютом и Бездной антиреальности. Не раствориться в сверкающей пустоте, а войти в Вечную Россию, – вот цель. Но пока ещё рано. И понятно, что у Абсолюта русские черты.

В «Эпилоге» в бесконфликтной беседе основных персонажей окончательно проясняется, что Бездну побеждает Россия, наполняет своим присутствием Абсолют, даёт ему тело и душу. Сейчас России тяжело. Но нельзя допустить революции: разрушение государства приведёт к катастрофическому распаду. Надо создавать многодетные семьи, наращивать народное тело. Следует противостоять уничтожению гуманитарного образования. Не забывать о русской классической литературе, о её патриотизме и человековедении. Не быть роботами. Быть свободными от советизма и антисоветизма, помнить, что Россия – абсолютно самобытная цивилизация. Содействовать безусловному суверенитету, технологической и экономической мощи. Должно строить социально ориентированное общество без омерзительного разрыва между богатыми и бедными. Надо протестовать, но в рамках здравого смысла, без дикой пугачёвщины. Боги говорят правильно, боги говорят скучно. Второй тезис сильнее первого.

«Не будем вдаваться в историю, но историческая реальность Святой Руси очевидна», – вещает Меркулов. Утопия переносится в прошлое. В деревнях двери не закрывались. Убийство было редчайшим явлением. Русский крестьянин был погружён в смысл богослужения. Близость санскрита и русского языка не подлежит сомнению. Протосанскрит – фактически русский язык. Основатели Индии жили на Севере России и в Западной Сибири. Вечная Россия неуничтожима.

Стогов сообщает, что христианской России нет и никогда не было, – лишь монголы, татары, язычники и советские люди. Мамлеев утверждает, что только духовная Россия и существует по-настоящему. Чтобы человека не уничтожила бездна хаоса, пустота и космический холод, мрак повседневности, необходима Вечная Россия. Маятник качнулся: холод Индии духа, который Мамлеев чувствует как родное. Маятник качнулся снова, возник иной кадр: спасительная суета Вечной России, спасающая от суеты быта и пустоты вечного холода. Реализм – то, что между этими полюсами. Но пространства между у Мамлеева нет. Идеал обозначается, есть лишь знаки и риторика, но не живое присутствие. Работает магическая программа – назови и будет, обозначь – и случится; нет характеров и нет становления; вместо диалогизма – пафос явления правильных мыслей.

Реализм необходим – и для того, чтобы литература сумела сама ответить тем, кто планомерно пытается уничтожать её в школах и университетах, прикрываясь западными нормативами и состоянием ума современных молодых людей, задавленных технологиями. Меркулов и Сугробов, Гранов и Солин – правильные герои, но нет в них жизни, дыхания, свободного падения, за которым часто следует читательская любовь. Таким не победить.

Чтобы реализм был и действовал, надо убрать лозунг, забыть программу и вернуть человека, который здесь родился и в России умрёт, сойдёт в землю, так и не узнав всей правды, лишь почувствовав присутствие миров, которые возможны, но совсем не обязательны. Когда герой всё знает, понимает, имеет чёткую цель и дышит оптимизмом, когда он в курсе устройства многочисленных вселенных и готов втиснуть метафизику в учебник, а учебник пересказать на двух страницах, – нет реализма. Реализм – работа с душой, а не духом, который стиснут знаком.

Достоевский упоминается в «Империи духа» часто, но это не значит, что Мамлеев следует методу Достоевского. Достоевский пишет для равных, для сомневающихся, для тех, кто не станет слушать готовые советы. Мамлеев пишет для «детей» и «учеников». «Как стихи – это не всегда шедевры, отнюдь, но как послания… Такого ещё не было в литературе…», – сказано в романе о литературных опытах одного из героев. Возможно, Мамлеев готов отнести эту мысль и к собственному роману. Не Меркуловы и Сугробовы создают Вечную Россию, а братья Карамазовы – все Карамазовы. Иван со своим Инквизитором должен схватить расползающееся тело страны и заставить его существовать в жёстких границах, где нет никакого сентиментализма. Нужен Алёша, который осветит это мрачное тело любовью, сумеет простить и показать святость не в формулах правды, а в простых движениях сердца, благословляющих природу даже тогда, когда она убивает. Найдётся место для Дмитрия, который своим примером, вниманием к страсти покажет, что Бог и его противник – не единственные фигуры истории. Пригодится даже их отец, ведь свой старший Карамазов есть на каждой сельской улице, в любом городском многоквартирном доме. Все они – живые, знающие, что лёгкие разговоры о Великой России в отсутствии врагов, разговоры богов, которым есть куда уйти, не решат проблем. Реализм не нуждается в лозунгах; то, что Россия – Великая, в нём не утверждается, не проговаривается, а воссоздаётся. В реалистическом искусстве живое с живым сталкивается, здесь метафизика – естественность, органичность повседневной работы души. Не ангелы с демонами борются, а два человека, одержимые открывшейся им правдой, сходятся в поединке, который происходит не в специально созданном герметичном пространстве, а там, где застала необходимость говорить.

У Мамлеева – не реализм, а магизм: уверенность в том, что позитив текста, его положительная энергия должна создавать в реальности примерно то, что происходит в самом романе. Реализм метафизичен, когда он и не знает о своих сверхвозможностях, когда само художественное творение жизни, лишённое пафоса, говорит читателю о том, что Бог есть, а Россия – в его руках. В реализме присутствующее в мире зло до конца воплощается в человеческой душе, и при этом не появляется мысль о порабощении, о зомбировании каким-то внешним знаком. Иван Карамазов, Раскольников в стадии готовности к убийству, Ставрогин и даже Пётр Верховенский – люди, имеющие земную судьбу. Их метафизичность – не в связи с адом, а в том, что путь свой они прошли до конца, испили до дна горькую чашу реальности. Изображение жизни в её психологической тяжести и есть метафизический (а не фантастический, не публицистический) реализм.

Главное достижение «Империи духа» – в стремлении столкнуть пустоту и Россию, сказать о том, что в абсолютном есть мрак, хохот абсурда, чудовищные создания, не ведающие смысла. Пустота агрессивна, холодна, нет смысла шагать в бесконечную депрессию: там фальшь постоянных трансформаций, там преступник тут же превращается в жертву, а твой друг предстаёт смертельным врагом, да и сама смерть – насмешка над тем, что хочет уйти так, чтобы разные вселенные прекратили претендовать на тебя. Пустота может быть модой. У Индии есть свои веские аргументы, нирвана может так соприкоснуться с запоем, наркотиками, ненавистью к миру, что человек не успеет понять, провалился он в гибельный кошмар или наконец-то прозрел, отбросив свою человечность, потерявшую очарование. Юрий Кузнецов, ещё один русский гений, знающий о силе пустоты и небытийных ветров, в конце жизни стал писать так, что не могла не появиться мысль об уходе писателя из литературы в один из вариантов «магического реализма». Он создал своё жизнеописание Иисуса («Путь Христа»), сумел сотворить ад для тех, кто превратил жизнь в полигон инфернальных идей («Сошествие в ад»). Но те, кто хорошо знает и любит Кузнецова, всё-таки выбирают его стихи. Они реалистичнее предсмертных апокрифов, где метафизика сплетается с нарочитостью внешнего знака.

В «Империи духа» несколько раз сказано о Христе, сказано так, будто надо отработать и этот духовный образ: «Приход в мир Христа, изначально Богочеловека, восстановил истину о высших возможностях человечества». Христа и евангельского психологизма в романе Юрия Мамлеева нет. Нет той любви, которая открывает чудо неповторимой единичности каждого существования. Герои изображаются «метафизическими монадами», авторское Я – «некий аналог Божественного Ничто, некий вечный холод, трансцендентный по отношению ко всякой движущейся реальности» («Метафизика и искусство», теоретическая работа Мамлеева). Метафизического реализма, если вспомнить о Достоевском, нет без образа человека, живущего в мире, где не может быть ясного знания о вечном и сверхъестественном. Если это знание всё же появляется, человек реализма исчезает, уступая место идеологу-публицисту. Тогда погружение во внутренний мир человека, изображение души как личности может быть заменено риторикой, пафосно сообщающей о том, как хороши и перспективны эти погружения. Спасут ли русский мир позитивно настроенные нелюди?

Алексей ТАТАРИНОВ,

г. КРАСНОДАР

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.