Ещё тот спец по Сталину

№ 2011 / 44, 23.02.2015

Советские литературные генералы Игоря Черноуцана за глаза называли серым кардиналом. Они были убеждены, что без него в ЦК партии не решался ни один вопрос, касавшийся художественной литературы.

Советские литературные генералы Игоря Черноуцана за глаза называли серым кардиналом. Они были убеждены, что без него в ЦК партии не решался ни один вопрос, касавшийся художественной литературы. Даниил Гранин видел в нём главного заступника либералов. А Валерий Ганичев, наоборот, считал его душителем патриотов. Но, по-моему, всё обстояло иначе. Мне представляется, что Черноуцан прежде всего был бойцом партии с либеральными убеждениями в душе, который, когда партия требовала, умел славить патриотов и гнобить либералов. Если разбираться, такой «оловянный солдатик» натворил больше бед, нежели принёс пользы.

Игорь Сергеевич Черноуцан родился 19 октября 1918 года в Ярославской области, в городе Молога, который в эпоху первых пятилеток при строительстве Рыбинского водохранилища полностью ушёл под воды Волги. Окончив одну из ярославских школ, он в 1936 году поступил в только что созданный Московский институт истории, философии и литературы. Когда началась война, его призвали в армию и отправили в Мурманское военное училище связи. Позже выпускник ИФЛИ стал начальником одной из радиостанций на Сталинградском фронте.

Войну Черноуцан закончил в Кёнигсберге, имея в своём багаже три ранения и контузию. Чуть позже он поступил в Академию общественных наук при ЦК ВКП(б) и там же защитил кандидатскую диссертацию, посвящённую работам Ленина о литературе.

В 1951 году Черноуцан во многом с подачи бывшего секретаря комитета комсомола ИФЛИ Александра Шелепина был приглашён на работу в ЦК партии в качестве инструктора отдела художественной литературы и искусства. Как партийный функционер он запомнился тем, что исправно снабжал своё начальство справками о нездоровых с его точки зрения тенденциях в области литературной критики. Считая себя последователем Луначарского и Воровского, бывший ифлиец объявил войну новой генерации критиков, которых в начале 1950-х годов приветил в «Новом мире» Александр Твардовский.

Одна из справок Черноуцана, предназначавшаяся секретарю ЦК Петру Поспелову, легла в основу статьи «Литературоведение и критика – важный участок идеологической работы». Этот материал в сентябре 1954 года был напечатан в журнале «Коммунист» за подписями Черноуцана и некоего В.Иванова. Соавторы без стеснения поносили лучших авторов «Нового мира» – В.Померанцева, Ф.Абрамова, М.Лифшица и М.Щеглова. Они утверждали: «Ошибкой редакции журнала «Новый мир» была публикация статьи М.Лифшица о «Дневнике писателя» М.Шагинян, статьи, являющейся примером недоброжелательной, издевательски глумливой, эстетской критики, а также статей Ф.Абрамова «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» и М.Щеглова о романе Л.Леонова «Русский лес». Спекулируя на некоторых действительно серьёзных недостатках в творчестве наших писателей, авторы названных статей пытались с чуждых нам позиций пересмотреть основные, незыблемые принципы советского искусства, завоёванные в борьбе и подтверждённые всем богатейшим опытом развития советской литературы. Именно потому статьи эти по сути дела тормозили развёртывание творческой предсъездовской дискуссии, мешали серьёзному принципиальному обсуждению действительно важных вопросов» («Коммунист», 1954, № 14). Эта статья должна была добить отправленного в отставку Твардовского.

После разгрома «Нового мира» ведущий идеолог партии Михаил Суслов дал Черноуцану новое задание: ублажить любимца Никиты Хрущёва – Михаила Шолохова. Дело в том, что некто К.Потапов в 1953 году, готовя переиздание «Тихого Дона», настолько перестарался, что изъял из эпопеи почти всю донскую лексику. Классик обратился в ЦК с требованием вернуть его роману первозданный вид.

Суслов на целый месяц командировал Черноуцана в Вёшенскую. Он должен был свести все прежние редакции «Тихого Дона» и сделать некий хрестоматийный вариант. По его воспоминаниям, за день начисто удавалось вывести несколько листов, и Шолохов, якобы не читая, всё подписывал.

Что в той истории с Шолоховым было правдой, а что ложью, до сих пор точно неизвестно.

После двадцатого съезда партии, разоблачившего культ личности Сталина, Черноуцан и его коллега Борис Рюриков взялись за пересмотр позорных постановлений 1946 года, положивших начало травли Анны Ахматовой и Михаила Зощенко. Но, как утверждали другие соратники Черноуцана, против этой затеи выступил завотделом культуры ЦК Дмитрий Поликарпов. Мол, Поликарпов в своё время участвовал в разгроме ленинградских журналов и поэтому хотел всё оставить так, как было, и ничего отменять не желал. Якобы после этого между Поликарповым и Черноуцаном возник серьёзный конфликт.

Данный конфликт, может, и имел место. Но для Черноуцана он на тот момент никаких последствий не повлёк. Его, наоборот, летом 1959 года повысили по должности, сделав заведующим сектором отдела культуры ЦК.

Пересев в новое кресло, бывший ифлиец продолжил начатую Хрущёвым сразу после двадцатого съезда партии проработку Маргариты Алигер. 14 сентября 1959 года он подготовил для Михаила Суслова записку о «неверных мотивах» в новых стихах этой поэтессы. По его мнению, в новомирской и правдинской публикациях Алигер сказались «рецидивы ошибочных взглядов и настроений». Ему не понравилось, что в некоторых стихах Алигер явно ощущались «пессимистические ноты, мысли о неустроенности, ущербности жизни».

После этой записки Маргариту Алигер в очередной раз вызвали для промывки мозгов на Старую площадь к Черноуцану. А дальше случилось невероятное. Гонимая и гонитель влюбились друг в друга. Позже их тайный роман привёл к самоубийству официальную жену Черноуцана – редактора издательства «Художественная литература» Ирину Чеховскую.

Ещё в разгар хрущёвской оттепели сложился миф, что без Черноуцана ни одну проблему по писателям в ЦК решить было нельзя. В это уверовал, в частности, Твардовский, который с 1958 года вновь стал редактировать «Новый мир». Забыв про старые обиды, поэт, чтобы пробить в печать нового автора журнала – Солженицына, весь июнь 1962 года добивался благосклонности у своего бывшего гонителя. «Сегодня, – писал он 3 июля в дневнике, – иду с солженицынской вещью к В.С. Лебедеву [помощнику Хрущёва. – В.О.] и одновременно к Черноуцану. Дай бог, дай бог». Однако Черноуцан рисковать ради Солженицына своей карьерой не захотел. Он не верил, что Хрущёв пойдёт навстречу Твардовскому, и свой испуг, как вспоминал поэт, попытался вселить в Лебедева.

Так же трусливо Черноуцан повёл себя и в истории с приобретением парижского архива Ивана Бунина. У нас этим делом занимался литературовед Александр Бабореко. Он вспоминал: «Получил я по телефону от Черноуцана приглашение в ЦК на 30 октября. По его требованию я принёс письма Зурова и список моих публикаций о Бунине. С Черноуцаном сидел ещё какой-то казённого обличья человек – несомненно гебист, заключаю по тому, какие он задавал вопросы, – в сером костюме, подтянутый; какой-то лощёный, всем видом излучавший самоуверенность; в хищном взгляде – привычная, профессионально наработанная подозрительность. И.С. Чёрноуцан повёл беседу в оскорбительном тоне прокурора, ведущего допрос пойманного жулика. Сверкал на меня подозрительными взглядами, требовал рассказать, кто и что я; хотя у него уже была на меня, как говорил Воронков, «объективка», которую запросили с моей работы. Я не плюнул в его физиономию только потому, что меня тут же схватили бы, а у меня жена, дети – о них надо было думать. Вид у этого Черноуцана грубо-мужиковатый, неинтеллигентный. Удивило меня то, что он толкует о Бунине, а не знает, что бунинское напечатано и что напечатано о Бунине. Да он, хотя и командовал журналами и «Новым миром» Твардовского и ещё управлялся с книжными издательствами, что-то дозволял, что-то запрещал, сам неизвестен никакими трудами. Вопросы задавались мне хамски – так, как разговаривают с человеком, которого следует «взять за бока»: не окончив ответ на один вопрос, я должен был отвечать на новые. Было очевидно, что этот чекист, обладавший громадной властью над русской культурой и её творцами, всячески бескультурен – невежда и хам, что он не только бунинского архива, но и отца родного не пожалеет ради того, чтобы не подвергнуть риску, не поколебать своё место партаппаратчика каким-нибудь решением, которое может не понравиться тем, кто в партийной иерархии возвышался над ним. Длился этот глупый, ненужный разговор час. Этот партократ, которого я успел совершенно возненавидеть и презреть, сказал: «Посоветуемся». Я ушёл» (А.Бабореко. Дороги и звёзды. – М., 1993).

Позже выяснилось, что возможности Черноуцана в решении писательских и издательских проблем были сильно преувеличены. Тот же Твардовский испытал жуткое разочарование, когда узнал, что Черноуцан не смог отстоять в малозначимом журнале «Дружба народов» хорошую, но не опасную статью его коллеги Юрия Буртина. «Но что тот [Черноуцан. – В.О.] может! – подчеркнул Твардовский 10 апреля 1963 года в своём дневнике. – И с цензурой он может очень мало, и № 4 [«Нового мира». – В.О.] уже вне его компетенции, он уже и Дм. Ал-ча [Поликарпова], а тот занят съездом художников (сегодня открытие), т<ак> что и ещё четыре дня будет занят. А к вечеру статья в «Известиях» о Войновиче. А потом ещё новость об очерке Ф.Абрамова, которому мы в 4 № посвятили целую статейку, – её теперь снимать и т.д. А сегодня – партком – в 3 ч., когда нужно что-то сказать Шапире. Иду в баню для укрепления духа омовением тела, а может, для оттяжки дела».

Полную беспомощность Черноуцан проявил и в ситуации с Иосифом Бродским. Когда в декабре 1963 года в газете «Вечерний Ленинград» появилась мерзкая статья Лернера, обвинившая молодого поэта в тунеядстве, Лидия Чуковская и Фрида Вигдорова решили немедленно обратиться в ЦК. В свою затею Чуковская посвятила Анну Ахматову. 8 декабря 1963 года она записала в своём дневнике: «Я ей рассказала о нашем с Фридой замысле: напишем о Бродском подробное письмо Игорю Сергеевичу Черноуцану, одному из деятелей аппарата ЦК. По поручению Корнея Ивановича мне уже приходилось встречаться с ним. Человек интеллигентный, доброжелательный, и склонен опекать литераторов. Напишем ему завтра же, не откладывая, и, вместе со своим письмом, передадим и письмо Иосифа: он опровергает пакостную статью факт за фактом, пункт за пунктом».

Но Черноуцан целый месяц молчал. Чуковская дождалась его ответа лишь 7 января 1964 года. «Сегодня, – рассказала она в своём дневнике, – моё утро началось с того, что мне позвонил товарищ Черноуцан. Голос суховатый, твёрдый. Интонации интеллигентные, но сухость, сухость официальная. Этого и следовало ожидать; чего же другого, собственно, я ждала? Разговора по душам о поэзии, о стихах Бродского? Вздор какой! Инстанции на то и созданы, чтобы игнорировать суть любого дела. Игорь Сергеевич говорил со мною вполне благожелательно, а затем терпеливо выслушал мои возражения. Спасибо ему.

Он сказал, что редакции «Вечернего Ленинграда» «указано», «поставлено на вид» – за грубость тона и фактические передержки. Произнесены были товарищем Черноуцаном даже такие слова: «статья доносительская». Вот оно что! Нынче и в инстанциях порицают доносы.

На этом бы и кончить: статья грубая, лживая и доносительская. И приступить к «оргвыводам»: редактора газеты – в шею, авторов статьи – под суд за клевету.

Ан нет. С удивлением слушаю дальше. До сих пор всё произносилось в соответствии со здравым человеческим смыслом, далее – съехало в причудливую бюрократическую ахинею.

Он, товарищ Черноуцан, позвонив в Ленинград, выяснил: Бродский вёл дневник, и в этом дневнике встречаются антисоветские высказывания. Кроме того, «общественность», то есть Гранин, председатель Комиссии по работе с молодыми, дал о Бродском отрицательный отзыв. Союз писателей создал особую комиссию – опять комиссию! – в таком составе: Олег Шестинский и Эльяшевич. (О Шестинском не знаю ничего, об Эльяшевиче – только дурное.)

Я старалась разговаривать сдержанно. Не знаю, удалось ли мне это. Я сказала: а зачем, собственно, требуется комиссия и ещё одна комиссия, если Анна Ахматова утверждает, что Бродский – поэт, и поэт замечательный? То же и здешние знатоки перевода и поэзии. Почему Шестинский и Эльяшевич авторитетнее Ахматовой, Маршака и Чуковского? И ленинградских специалистов-переводчиков, которые уже дали свой отзыв? Что же касается дневников, то – тут я сорвалась – кто же это смеет лезть в чужие дневники? Ведь это занятие постыдное, грязное. Дневник – интимный документ, а не публичная прокламация… Затем, чувствуя, что хватила лишку, что вклинилась в права «компетентных органов», чья специальность – читать чужие дневники и письма, – я наскоро рассказала всё, известное мне о Лернере. «И вот такой грязный субъект имеет власть над судьбой поэта!» – сказала я. И умолкла. Собеседник мой и без меня знает отлично, откуда у Лернера полномочия относительно поэтов и не поэтов. Я спешно поблагодарила за звонок, за внимание, и мы простились».

Понятно, что вопрос о судьбе Бродского был вне компетенции Черноуцана. Всё решалось на более высоких этажах власти, куда Черноуцан доступа ещё не имел. Но он очень хотел, чтобы у либерально настроенной интеллигенции о нём сложилось хорошее мнение. Однако в данном случае видный партаппаратчик перестарался. Благожелательное отношение к нему у той же Чуковской после истории с Бродским моментально сменилось на презрение.

Со временем окончательно разочаровался в Черноуцане и его начальник Поликарпов. Но совсем убрать зарвавшегося функционера из системы он не мог. По неписаным правилам игры завотделом ЦК могли неугодных сотрудников передвинуть лишь по горизонтали. Чем и воспользовался Поликарпов. В начале 1965 года он сослал Черноуцана в Академию общественных наук. Правда, другой соратник опального чиновника – Альберт Беляев позже предложил иную версию ухода Черноуцана. В его интерпретации на Поликарпова надавил секретарь ЦК Леонид Ильичёв. Якобы тот обвинил Поликарпова «в мягкотелости, в либерализме, требовал укрепить кадры отдела стойкими борцами за чистоту марксистско-ленинской идеологии. Видимо, Поликарпов дрогнул. Игорь Черноуцан, заведующий сектором художественной литературы, был отправлен в Академию общественных наук при ЦК КПСС заведовать кафедрой теории литературы и искусства. Это был человек, обладавший обширными познаниями в мировой и особенно русской литературе, фронтовик с необычайно доброй душой, воспитывавший в нас, молодых инструкторах его сектора, гуманистический подход к творческой личности» (А.Беляев. Литература и лабиринты власти. М., 2009).

Однако в опале Черноуцан пробыл недолго. Уже в 1967 году преемник Поликарпова – Василий Шауро вернул его на Старую площадь в качестве консультанта отдела культуры ЦК. После этого закалённый боец партии продолжил травлю «Нового мира» и лично Солженицына. Одно из свидетельств тому можно найти в дневнике Владимира Лакшина. 17 января 1967 года Лакшин записал в своём дневнике, как он по вызову инструктора отдела культуры ЦК КПСС Александра Галанова явился на Старую площадь, а ему забыли выписать пропуск. «Позвонил Черноуцану. «Когда зовут гостей, хозяева не уходят». Он извинился, и тут же я был принят трио: Беляев, Галанов, Черноуцан. Я начал с разговора о Дементьеве [В декабре 1966 года из редколлегии журнала были выведены А.Г. Дементьев и Б.Г. Закс. – Ред.], потом на вопрос, как мы будем жить, ответил – «готовы к смерти и к бессмертной славе». Они очень беспокоились о настроении Александра Трифоновича. О Солженицыне много говорили, что будто он писатель с антисоциальными тенденциями, и это в последних романах проявилось, а я его зачем-то «яростно защищаю».

По свидетельству заместителя Твардовского – Алексея Кондратовича, Черноуцан очень не хотел, чтобы «Новый мир» напечатал «Театральный роман» Михаила Булгакова. «Это же пасквиль на МХАТ, на Станиславского и Немировича-Данченко», – утверждал партийный функционер. В коридорах ЦК он доверительно спрашивал Кондратовича: «Ну скажи, неужели ты всерьёз думаешь, что «Театральный роман» можно печатать?» – «Можно, и думаю всерьёз», – отвечал я. «Нет, это ты так говоришь, – понимающе смотрел он на меня, – ты защищаешь роман, позицию журнала, а думаешь по-другому». – «Ну почему, Игорь, думаю по-другому? Думаю то, что говорю. И давно бы стоило роман напечатать. Слышал ты или нет, что недавно на капустнике в МХАТе Топоров читал главу из романа и имел шумный успех?» Игорь слышал – и всё равно мы разошлись, не понимая друг друга».

Вскоре Черноуцан за свои старания на ниве борьбы с писателями получил повышение в должности, стал заместителем заведующего отделом культуры ЦК КПСС. Но в 1979 году его вновь сделали консультантом.

Теперь о том, кому же всё-таки Черноуцан помогал. Известно, что о нём тепло отзывался Владимир Богомолов. В своих воспоминаниях этот писатель рассказывал: «Когда в «Новом мире» закрутилось с публикацией романа и главный редактор Косолапов перепугался, а по Москве ходил слух: не то Богомолов бодается с ведомствами, не то ведомства «употребляют» Богомолова, мне позвонил ответственный консультант ЦК КПСС Игорь Сергеевич Черноуцан (жена его работала в издательстве «Художественная литература» и была раньше моим редактором) и попросил принести рукопись. При встрече он мне прямо сказал: «Знаешь, я вообще не люблю такую литературу, где шпионов ловят. Я ни шпионов, ни чекистов терпеть не могу». Прямо сказал, открытым текстом. «Но я это прочту». Через два дня он мне позвонил сам и буквально сказал: «Устроил мне бессонную ночь. Роман прочёл с огромным интересом. Ты даже не представляешь, что ты написал. У романа – будущее, и пусть все ведомства застрелятся!»

Как утверждал Богомолов, «мнение И.С. Черноуцана было особенно важно, поскольку он ведал в ЦК КПСС изображением И.В. Сталина в художественной литературе и кинематографии и в этом вопросе являлся наибольшим авторитетом, отчего главу 56-ю («В ставке ВГК») он не просто читал, а изучал, и дал ей высокую оценку: «Все акценты расставлены необычайно точно».

Но более всех ценил Черноуцана Даниил Гранин. Уже на склоне лет Гранин писал: «Все эти годы он, Игорь Черноуцан, был, наверное, самым надёжным прибежищем для нас, ему несли свои обиды, невзгоды, с ним можно было поговорить по душам, высказать всё, что наболело, посоветоваться. Шли, ехали прежде всего к нему – от Шолохова и Фадеева, от Симонова и Твардовского до нас, молодых тогда Тендрякова, Сергея Орлова… Не так-то просто было заработать на этой должности в те трудные времена признательность людей, а главное – репутацию хорошего человека, защитника, ревнителя справедливости… Ему удалось отстоять множество судеб, книг, фильмов, имён. Нелёгкая это была обязанность – докладывать начальникам, которые почти ничего не читали, судили, однако, непререкаемо, пользуясь всякого рода подсказками и наветами. И как ни бейся, приходилось выполнять и то, с чем не был согласен. Дорого обходился этот душевный разлад… Но теперь, оглядываясь на пережитое, понимаешь, что его самопожертвование оправдало себя».

В 1981 году Черноуцан был из ЦК отправлен на пенсию. Официально – по возрасту и здоровью. Неофициально – ему якобы не простили тайный роман с Маргаритой Алигер. Он по-прежнему хотел на всё и вся влиять. Бывший редактор «Комсомольской правды» Борис Панкин вспоминал, как они вместе в Шереметьево встречали его бывшую подругу по ИФЛИ Агнессу Кун. «Я обнаружил, что он за время своего заслуженного отдыха не только ничего не растратил, но и приобрёл: недержание речи. Старческое? Скорее профессиональное. Ещё точнее – постпрофессиональное. Всё, что человек загонял в себя, теперь вырывалось наружу.

Словно бы решив, что разговор о смертности других поможет Агнессе примириться с уходом Гидаша, заговорил о том, как хоронили Сергея Наровчатова. Ещё один из ифлишников. Ещё одна для неё потеря.

– Как хоронили? – словно бы сам себя спрашивал он.

– Не по первому разряду, нет.

И с иронией по поводу пресловутых этих разрядов. Но и с сожалением. И словно бы с мыслью, а как будут хоронить его.

– Вася Шауро (завотделом культуры, бывший его шеф) с Георгием Марковым (глава Союза писателей) даже не удосужились стать в караул во время панихиды. Сидели. И не в зале, в фойе» (Б.Панкин. Пресловутая эпоха. М., 2002).

Умер Черноуцан 22 января 1990 года в Москве. Похоронили его на Троекуровском кладбище, но, как и Наровчатова, отнюдь не по первому разряду.

Вячеслав ОГРЫЗКО