Эффект бумеранга

№ 2011 / 49, 23.02.2015

В конце 1920-х годов Иоганн Альтман слыл очень ретивым рапповцем. Он рубил шашкой налево и направо и никого не щадил. Позже от него сильно досталось драматургам Афиногенову и Киршону.

В конце 1920-х годов Иоганн Альтман слыл очень ретивым рапповцем. Он рубил шашкой налево и направо и никого не щадил. Позже от него сильно досталось драматургам Афиногенову и Киршону. Но своих оппонентов критик бил не за отсутствие высокой эстетики и не за глухоту к слову. В Афиногенове и Киршоне Альтман видел прежде всего классовых врагов. Однако в 1949 году ситуация перевернулась ровно на 180 градусов. Гневный обличитель неожиданно занял место обвиняемого. И тоже несправедливо. Так бывшему рапповцу аукнулись его неправедные атаки на коллег по перу.

Иоганн Львович Альтман родился 18 апреля (по новому стилю 1 мая) 1900 года в Бессарабии, в городе Оргеев. «Отец – учитель в начальной школе, мать – чулочница, – рассказывал он уже сразу после войны в своей автобиографии, предназначавшейся для Союза писателей. – Учился в церковно-приходской школе, затем в начальной школе до 1914 года. По окончании школы работал в фотографии. Весной 1916 года уехал в Баку, где работал в химико-фармацевтической лаборатории Эрманс и Ко. Вступил в профсоюз летом 1916 года. До революции дважды участвовал в экономической забастовке».

Когда в Петрограде случились октябрьские события, Альтман поспешил у себя в Баку записаться в красную гвардию. Правда, тогда ему ближе были левые эсеры. Но советская власть продержалась в Баку меньше года. После падения нового режима Альтман собирался на пароходе «Самарканд» перебраться на Волгу. Но в последний момент его с парохода сняли и арестовали, а затем выслали в Астрахань.

В Астрахани Альтман вышел из партии левых эсеров и поступил добровольцем на командирские курсы. Весной 1919 года он стал уже командиром взвода и был брошен против Колчака. Затем последовал поход против Деникина. Для Альтмана он закончился ранением 9 июля 1919 года под хутором Фроловым.

А дальше начались комсомольские будни. После третьего съезда комсомола Альтман был командирован в Баку. «Я вступил в ряды РКП(б), – писал он в своей автобиографии. – Работал членом Бакинского комитета комсомола. Заведовал Бюро печати и редактировал комсомольские издания в Азербайджане. Одновременно учился на бакинском рабфаке. Летом 1921 года был вызван на работу в краевое бюро ЦК ВЛКСМ в Тифлис. После краевого съезда комсомола осенью 1921 года меня командировали в Москву».

В столице Альтман занимался сначала проблемами комсомольской печати. Потом весной 1922 года ему доверили партийную ячейку на Даниловской фабрике им. Калинина. Затем его перебросили в отдел печати Наркоминдела. Параллельно перспективный партийный работник исправно учился в Первом Московском госуниверситете на международном отделении советского права.

Получив в 1926 году диплом, Альтман по партийной разнарядке попал в «Рабочую газету». Оттуда ровно через три года его направили в Институт красной профессуры. Со временем он оказался заметным партийным функционером и дорос до должности завсектором культуры Московского горкома партии.

Учитывая его неплохие организаторские способности, Кремль весной 1934 года перебросил Альтмана из горкома в Оргкомитет по созданию Союза советских писателей. По сути, его назначили на роль комиссара при Максиме Горьком.

При подготовке и в ходе проведения съезда Альтман показал, как он умеет бороться за претворение партийных установок. Не случайно за неистовость его вскоре поставили на отдел литературы во второй по влиянию газете страны «Известия».

Однако роль только партийного или литературного функционера Альтмана не устраивала. Он мнил себя идеологом и вершителем чужих судеб. У него сложилось стойкое мнение, что советская драматургия оказалась на ложном пути и что лидерам одной из драматургических школ А.Афиногенову и В.Киршону следовало дать бой.

Афиногенова такая позиция возмутила, и он попытался в подведомственном ему журнале «Театр и драматургия» все претензии нового комиссара отбить. Так, в шестом номере своего издания за 1934 год он поместил статью Р.Пикеля «О путях советской драматургии. Размышления по поводу критических высказываний И.Альтмана». Альтман в ответ поместил в «Советском искусстве» статью «О непомнящих родства».

Творческая полемика быстро переросла в грызню. Афиногенов публично обвинил Альтмана в извращении мыслей оппонентов. Проанализировав статью влиятельного литфункционера «О непомнящих родства», он обнаружил подтасовку фактов. «Вот, – писал Афиногенов, – пожалуйста: № 1. «Товарищ Афиногенов отождествлял здесь МХАТ II с МХАТ I, сливая их в едином понятии «художественного театра» – это о статье «Творческий университет» в № 3 «ТиД» за 1934-й год. Между тем если заглянуть в этот номер журнала, то станет очевидно, что статья эта напечатана в разделе: «Московский Художественный театр работает с автором», и редакция даёт примечание к этому разделу: «Мы печатаем ниже высказывания ряда крупных наших драматургов, делящихся опытом своей работы с мастерами МХАТ СССР имени Горького». Кажется, ясно, о каком МХАТе идёт речь. Но ещё яснее это видно из самой статьи, в которой, разумеется, никакого отождествления этих двух театров нет и не могло быть. С какой радости понадобилось «Советскому искусству» так неискусно соврать – одному т. Альтману ясно.

№ 2. Наш журнал напечатал хвалебный отзыв о «Суде» Киршона. Этот факт приписывается нам как криминал. Но стоит только заглянуть в газеты и журналы того времени, чтобы убедиться, что положительная оценка «Суда» была дана задолго до появления в «ТиД» статьи Пикеля. Можно соглашаться или нет с мнением журнала о пьесе, можно объявить его ошибочным, если на это есть какие-то новые данные и доказательства, но нельзя обойти конфузливым молчанием того факта, что в оценке пьесы и постановки «Суда» наш журнал был не одинок и никакого ни политического, ни теоретического криминала не совершил…

№ 3. «Полгода назад Афиногенов напечатал в «Театре и драматургии» хвалебно-рекламную рецензию Н.Горчакова о Мольере Булгакова, в которой ещё до постановки на сцене этой насквозь фальшивой пьесы утверждалось…» и т. д. Существует хороший обычай печатать именно до постановки мнения режиссёров о той работе, которую они заканчивают или ведут. Горчаков написал о пьесе то, что он о ней в то время думал. И каждому мало-мальски добросовестно относящемуся к своим словам человеку ясно, что если бы постановщик Мольера Горчаков ещё до постановки этой пьесы знал, что он ставит «псевдоисторическое, фальшивое произведение», нашедшее совершенно правильную оценку на страницах «Правды», то он, Горчаков, вряд ли согласился бы принимать в этом «грязном деле» участие…

Примеры эти можно бы продолжить, но и того, что приведено, достаточно, чтобы показать, что кампанию недобросовестной «проработки» новый редактор «Советского искусства» впопыхах принял за борьбу с формализмом и натурализмом в развитие статей «Правды». В прекрасной статье Мих. Кольцова в «Правде» (от 30 марта) говорится: «…то, что нагромождено сейчас не в меру усердными барабанщиками, дискуссию свёртывает и настоящей борьбе с формализмом не помогает». Шагающий в первых рядах таких барабанщиков т. Альтман треском перевранных мыслей и цитат затрудняет подлинную борьбу за высокое качество нашей театральной критики. И нам приходится тратить время и место на простую «ловлю с поличным» вместо обсуждения действительных ошибок и настоящих вопросов» («Театр и драматургия», 1936, № 4).

Но Афиногенов так ничего и не доказал. Он вскоре угодил в опалу. Киршона вообще расстреляли. А Альтман, наоборот, пошёл в гору, заняв пост редактора журнала «Театр». Не случайно его всячески стал к себе приближать Всеволод Вишневский.

«Нас – парт. актив: Ставский, я, Альтман, Лахути, Кирпотин и пр. – не любят, побаиваются», – утверждал Вишневский в своих дневниках за февраль 1937 года. Вишневский очень хотел, чтобы Альтман стал в подчинённом ему журнале «Знамя» ведущим критиком. 3 июня 1938 года он написал своим сотрудникам в редакцию: «Просьба связаться с т. И.Альтманом и попросить его дать статьи». Вишневского не смутило, что перед этим, в апреле Валентин Катаев на одном из совещаний в ЦК ВКП(б) у А.Жданова вскользь обронил: «Альтман – подозрительный человек». Он считал, что Альтман пользовался у ближайшего окружения Сталина безоговорочной поддержкой.

Осенью 1940 года Альтман подготовил программный доклад об очередных задачах перед советскими писателями, в котором наметил новую жертву – Леонида Леонова, чья пьеса «Метель» перед этим оказалась под негласным запретом. Впрочем, уже через несколько месяцев наверху решили, будто критик в отношении Леонова проявил мягкотелость. 31 января 1941 года оргбюро ЦК ВКП(б) пришло к выводу, «что редактор журнала «Театр» И.Л. Альтман занимает неправильную политическую линию в оценке советских пьес. На страницах журнала охаиваются полезные и нужные народу произведения советской драматургии («В степях Украины») и восхваляются идеологически вредные пьесы («Метель», «Домик»)». В итоге критик был из журнала удалён.

Когда началась война, Альтман записался в народное ополчение, но его отправили во фронтовую печать. «Альтман в армии, – информировал 16 сентября 1941 года свою супругу критик Валерий Кирпотин, – в газете вместе с женой. И о нём очень хорошо отзываются». В конце 1942 года он был назначен редактором газеты 5-й армии «Уничтожим врага». Но вскоре у него возник конфликт с начальником политотдела армии, и ему объявили строгий выговор.

Война ещё больше сблизила Альтмана с Ильёй Эренбургом. В своё время критик много писал об Эренбурге (достаточно напомнить его статью «Самое большое, самое чистое», опубликованную 8 июля 1935 года в «Известиях») и не раз называл писателя своим учителем. Он очень переживал, когда на фронте погиб зять Эренбурга. А затем война отобрала уже у него самого родного сына. 8 июня 1944 года Альтман писал Эренбургу: «Мне тяжело вспоминать, но Вам – сказать можно. Когда я говорил сыну, Володе: «Милый, ты слушаешь лекции по философии в Университете – это хорошо; ты много читаешь – это хорошо; но не этим тебе придётся как солдату драться с фашистами, почаще – в тир, побольше гимнастики – идёт война», он умно смотрел на меня, не возражал ни мне, ни Аре Еф<имовне>, но про себя, вероятно, думал: «Старомодный папа! Ему мерещится новая война. Он ещё не остыл за 20 лет от гражданской…». Он воспитывал себя морально, идейно, интеллектуально… И я вспоминаю Ваши слова, обращённые к Володе и его товарищам и подругам – помните? – под утро 1 января 1941 г. в 4 часа, когда Вы и Любовь Михайловна, я и Ара Еф<имовна>, Вишневский и София Кас<ьяновна> все откуда-то пришли, а дома у нас царила молодёжь… удивлённо спрашивала она Вас, Всеволода <Вишневского>, меня, и как далеки были от них слова о том, что война будет, что именно в 41 г. немцы нападут на нас. Вероятно, некоторые думали, что мы преувеличиваем опасность! Вы правы: «Мы не оказались застигнутыми врасплох», но наше юношество не оказалось достаточно подготовленным. И поэтому – много было лишних жертв. Хотя – некоторая неизбежность… Не мы нападали. Со светлой душой пошли наши юноши добровольцами – защищать свою землю. «Папа, – сказал Володя, – я не хуже тебя». Ему и товарищам было по 17 лет. На днях нашему Володе минуло (бы) 20 лет… Мы с Арой Ефимовной почти не говорим об этом (как с Ириной о Лапине). Рана. Невозможно. Антокольский написал «Сын», сказал хорошо, честно. Но лучше ещё помолчать немного… И за эти строки о юношах – земной поклон Вам. Мне казалось, вы коснулись тёплой ладонью мягких волос сына: он любил, мыслил, страдал (а сейчас ходит к нам чудесная девушка Наташа – она потеряла Володю и брата). «Выросло ощущение личной ответственности, роли каждого и роли государства». Слава богу, что так. И финал: «Мы будем отважнее, чище, добрее, может быть, строже, но добрее»… И я вспоминаю 1-й день войны, наш обед с кавказцами, Ваши предсказания о войне и мой тост за Иосифа Виссарионовича, за победу и за дружбу, дружбу и честь наших людей. Многое, о чём мы говорили тогда в 1941 г., сбылось».

Эренбург в меру своих сил пытался поддержать коллегу. Он даже согласился какое-то время числиться у Альтмана корреспондентом, чем сразу увеличил интерес к армейской газете «Уничтожим врага» в десятки раз. Правда, незадолго до окончания войны редакцию этой газеты всё-таки расформировали. Кто-то решил, что в редакции якобы оказалось засилье лиц еврейской национальности.

После войны Альтман взялся за книгу об эстетике и продолжил сотрудничество с Вишневским в журнале «Знамя». В 1947 году Фадеев предложил ему пойти завлитом в государственный еврейский театр к Михоэлсу. Критик долго отказывался, поскольку не знал идиша. Но Фадеев настоял на своём.

Когда началась первая волна гонений на космополитов, Альтман думал, что его, как верного марксиста, не тронут. Чтобы доказать свою преданность властям, он 25 февраля 1948 года обрушился в «Литгазете» на книгу выдающегося театрального деятеля Василия Сахновского «Мысли о режиссуре». Критик заявил, что эта книга – «характерный пример рабского подражательства, экзальтированного и буквально самозабвенного преклонения перед реакционной, формалистской эстетикой буржуазного Запада».

Понимал ли Альтман, что он творил? Он сам, своими руками сеял бурю. Не прошло и года, как его имя прополоскала сотрудница газеты «Известия» Анна Бегичева. В письме к Сталину журналистка назвала Альтмана одним из главарей замаскированных космополитов и формалистов. Ответом на это письмо стала передовица в «Правде» в номере за 28 января 1949 года. Правда, фамилии Альтмана в ней не оказалось. Но эту ошибку ровно через два дня исправил орган Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) – газета «Культура и жизнь».

Альтман до последнего надеялся на помощь своих влиятельных друзей – Всеволода Вишневского и Александра Фадеева. Критик Валерий Кирпотин в своих мемуарах рассказывал, как его коллега И.Чичеров «ходил к Фадееву, убеждал:

– Альтман верный член партии, нельзя его исключать и уничтожать.

Фадеев не спорил по существу, сказал только:

– Идёт большая драка, некогда думать о судьбе отдельных лиц. Надо голосовать вместе со всеми.

Чичеров на голосование не пришёл.

Лев Линьков свирепо выступал:

– Будем врагов давить, как клопов» (В.Кирпотин. Ровесник железного века. М., 2006).

Чичеров не знал, что 22 сентября 1949 года Фадеев отправил Сталину и другим руководителям партии подробную справку с обличением Альтмана. Фадеев докладывал: «Альтман И.Л. родился в гор. Оргееве (Бессарабия). Свой путь начал с левых эсеров в 1917–18 гг. В ЦК (б) вступил с 1920 года. Принадлежал к антипартийной группе в литературе Литфронт. Свою литературную деятельность начал с большой работы о Лессинге, в которой проводил взгляд о приоритете Запада перед Россией во всех областях идеологии. Будучи перед войной редактором журнала «Театр», проводил линию на дискредитацию советской драматургии на современные темы, совместно с критиками Гурвичем, Юзовским и т.п., в частности, напечатал заушательскую статью Борщаговского против пьесы Корнейчука «В степях Украины». За извращение линии партии в вопросах театра и драматургии был снят с должности редактора журнала «Театр» постановлением ЦК ВКП(б). В 1937 году в бытность И.Л. Альтмана заведующим отделом литературы и искусства в газете «Известия» <он> получил строгий выговор за сомнительную «опечатку» в газете «Известия» (в 1944 г. выговор был снят). Секретариату Союза Советских Писателей не удалось выяснить характер конфликта, по которому в дни Великой Отечественной войны И.Альтман был отстранён от работы в политорганах и армейской печати и отпущен из армии до окончания войны. В литературной критической и общественной деятельности послевоенных лет Альтман занимал двурушническую позицию, изображая себя в устных разговорах противником антипатриотической критики, нигде в печати на собраниях не выступая против них, извиваясь ужом между поддерживаемой им на деле антипатриотической линией и партийной постановкой вопросов».

9 октября 1950 года литчиновники постановили: «Считать необходимым вынести на обсуждение Президиума вопрос об исключении из Союза советских писателей Альтмана (докладчик т. Фадеев А.А.) и Левина Ф. (докладчик т. Грибачёв Н.М.)». Но критику удалось рассмотрение своего персонального дела на какое-то время отложить. От сильных переживаний у него осенью 1951 года случился инсульт с левосторонним параличом. 9 июня 1952 года он представил справку из поликлиники Литфонда о том, что «страдает кардио-артериосклерозом и расстройством нервной системы с явлениями спазмы сосудов». Но литературные палачи ничего слышать не хотели. Они жаждали крови.

Очередное заседание по поводу исключения Альтмана из Союза писателей было назначено на 24 февраля 1953 года. Не имея возможности лично явиться на проработку, критик отправил два письма. Первое было адресовано Анатолию Софронову. Альтман сообщал: «Я получил вчера приглашение на заседание президиума правления ССП на 24 февраля. На заседании быть не могу. Я болен, мало выхожу – не более как на 10–15 минут. Хожу только в поликлинику лечить ногу. Если на заседании президиума поставлен вопрос обо мне, сообщаю: я закончил книгу «Сталинский воин (образ героя Отечественной войны в советской художественной прозе)», которую передал для ознакомления тов. Суркову Алексею Александровичу 22 января. Сейчас работаю над книгой «Идеи и образы советской драматургии (1917–1952 гг.)».

Второе письмо Альтман направил Константину Симонову. Повторив слово в слово своё обращение к Софронову, он в конце лишь добавил: «Тяжело болел в 1951 и 1952 гг., но убеждён, что и новую работу доведу до конца». Но эти послания больного человека никого в руководстве Союза писателей не разжалобили.

Арестовали Альтмана в день смерти Сталина 5 марта 1953 года. Просидел он, правда, недолго. Уже через несколько месяцев его выпустили. Но пережитое в тюрьме бесследно не прошло.

Умер Альтман 26 февраля 1955 года в Москве от разрыва аорты.

Вячеслав ОГРЫЗКО