Свободны ли современные англосаксы?

№ 2012 / 11, 23.02.2015

Из Ан­г­лии и США при­шли но­вые ро­ма­ны при­знан­ных ма­с­те­ров: «Сол­неч­ная» Иэ­на Макь­ю­э­на, «Бе­ре­мен­ная вдо­ва» Мар­ти­на Эми­са, «На­чи­на­ет­ся ночь» Май­к­ла Кан­нин­ге­ма, «Сво­бо­да» Джо­на­та­на Фран­зе­на.

Английские и американские романы наших дней



Из Англии и США пришли новые романы признанных мастеров: «Солнечная» Иэна Макьюэна, «Беременная вдова» Мартина Эмиса, «Начинается ночь» Майкла Каннингема, «Свобода» Джонатана Франзена. Мир, созданный в этих текстах, наводит на мысль о единстве духовного жеста, об общей стратегии современной литературы Запада. Именно о ней, а не о высоком качестве индивидуальной поэтики каждого писателя, пойдёт речь в нашей статье.





Русская литература продолжает верить в чудо, не устаёт искать знаки присутствия иных миров в текущей социальности и бытовщине, пытающейся обнять героя со всех сторон. Это не значит, что в наших современных текстах всюду Бог. Даже следа часто не остаётся. Но и когда Он фатально исчез, оставил жизнь без себя, болит место, где Бог был, и в состоянии нелёгкой депрессии, вызванной открывшимся одиночеством, начинается метафизический разговор. В нём много льда, пустоты, холодной ночи. Мы вспоминаем опубликованные в минувшем году романы Липскерова («Всякий капитан – примадонна»), Прилепина («Чёрная обезьяна»), Пепперштейна («Пражская ночь»), Елизарова («Бураттини»). Эта метафизика, чернея в повествовании и подмораживая сознание, поднимает человека над вялым, обречённым бытом, наделяет онтологической неуверенностью, которая гарантирует свободу от ожирения в пределах обыденности.


Иначе дела обстоят в западном романе, где сделана ставка на совершенство изображения повседневности, полностью вобравшей в себя человека, избавившей от Неба и Ада. Так крепко помещён герой в своё настоящее, которое незаметно, без агрессии превращается в близкую старость, так безальтернативно повязан проблемами семьи и своими маленькими неврозами, что захлопнулось окно, принимавшее свет иной правды. Был вопрос: вдруг, вопреки всем успехам науки и прагматической философии, Бог всё-таки есть и смотрит на меня в тот момент, когда я вижу только самого себя? А если весь мой мир, выстроенный материализмом и житейским реализмом, просто карточный домик? Судя по последним текстам, нет больше этого беспокойства. Наступила свобода от навязчивой боли духовного разума. «Она даже не была атеисткой. По её словам, ей абсолютно до фени, даже не до отрицания того, что Бог существует. Он просто «не возникает» в её разговорах», – сказано об одной из героинь романа Макьюэна «Солнечная». Исчезла тревога, через которую может вернуться Бог.


Есть жильё – светлое и просторное, работа, деньги, много вкусной еды, неограниченные возможности для путешествий. Нет безумцев, заражённых той или иной шизофренической идеей, кончились все маньяки, убийцы, испарились агрессоры. Нет даже архиважной для Запада борьбы с тоталитаризмом на разных фронтах. Сколько слов посвятили этой битве Милан Кундера, Джулиан Барнс, Умберто Эко, Джон Фаулз. А сейчас уже и бороться вроде бы не с чем. Всех праведников и злодеев похоронили. Остались просто нормальные люди, которые становятся героями современных англоязычных романов. Их главное желание – без осложнений, сохраняя комфорт движения, без больших эмоциональных потерь пройти путь до могилы, которая завершит всё, что возможно. Больше невозможно ничего. Это твёрдая уверенность всех, кто населяет интересующие нас сейчас тексты.


Герой Каннингема и Эмиса, Макьюэна и Франзена – образованный мужчина, чувствующий удары приближающейся старости. В романе «Начинается ночь» – организатор выставок в арт-галерее, в «Беременной вдове» – литературный критик. Физик, нобелевский лауреат и паршивый человек – в «Солнечной». Эколог, пытающийся спасти редких птиц от вымирания, – в «Свободе». Герой начинает суетиться, спорить – не всегда ясно, с кем. Так как рядом женщина, полемизирует обычно с ней. Пытается даже создать для себя маленькую утопию, но быстро успокаивается, не дотягивает до сильного жеста. Не становится героем в пафосном варианте, не превращается в философа, способного сказать злое или мудрое слово о нашей жизни. Не думает о воскрешении мёртвых, как Максим Покровский из романа Иличевского «Математик». И автор с персонажами, и читатели будто ждут: что-то должно сильно щёлкнуть, и человек станет другим, стержневым, цельным, волевым. Нет щелчка. Когда это проясняется окончательно, роман стремится к завершению.


Постоянно происходит сдерживание потенциально сильного героя, грозящего привнести в повествование безумие и ужас. В романе Франзена «Свобода» есть Ричард Кац – рок-музыкант, алкоголик и наркоман, не пропускающий ни одной девицы. Постепенно он выздоравливает, приобретает известность, от которой не сходит с ума. Становится вялым, почти ручным, так что едва смог уступить домогательствам жены своего лучшего друга. Начинает рок-музыкант танцевать под музыку обыденности. Где Курт Кобейн? Куда скрылся Моррисон?


В романе Каннингема «Начинается ночь» есть молодой неформал Миззи – наркоман и гомосексуалист, обещающий стать жертвой или преступником, которому удастся быстро и ярко истребить свою жизнь. Но как-то успокаивается, держится на плаву, увиливая от роковой влюблённости. Том Олдос, гениальный молодой учёный, не стал центром для Макьюэна, автора романа «Солнечная». Пришлось этому персонажу быстро поскользнуться, удариться виском о какой-то край и выйти из текста, стать лишь воспоминанием. Из романа Франзена также исчезла эгоистичная, шумная истеричная Элиза. Безумным здесь не место. Обретается свобода от крайностей, от тяжких ниспадений. Всё должно быть предсказуемо.


Относительно тихие любовные треугольники, каждый из которых вполне разрешим, наполняют текст, определяют вектор его становления. Вот понесло ветром искушений Питера Харриса, героя романа «Начинается ночь». Не было никаких веских причин, просто стала приедаться рутина дня, и жизнь нормального американца, к сорока четырём достигшего житейского стандарта, осознавшего, что дальше всё будет так, как было, или даже чуть хуже, оказалась под вопросом. Питер влюбляется в родственника-наркомана, готов всё бросить в топку внезапно открывшейся судьбы, но жизнь быстро, без особых усилий приходит в норму.


Патти, интересную девушку, успешную баскетболистку из романа «Свобода», сильно занимал музыкант Ричард Кац. Но замуж Патти вышла за его менее значительного друга Уолтера Берглунда. Не самый плохой брак, двое детей, заботливый муж. Но нечего делать – скучно, пустовато, сердце скорбит, впрочем, не очень сильно. На горизонте показался Ричард, вспыхнула былая любовь, не обошлось без измены. К Уолтеру попал искренний дневник жены. Патти пришлось уйти, казалось, что навсегда. Проходит шесть лет. За это время автор разобрался с Лалитой, ставшей для Уолтера новой любовью. Она разбилась в машине. Уолтер и Патти вновь обретают друг друга, понимая, что должны быть вместе.


В последней сцене романа «Солнечная» Майкл Биэрд, многое потерявший и серьёзно запутавшийся, видит, как к нему решительно идут две женщины, готовые устроить скандал, бороться за него, предъявить свои права, надо сказать, не придуманные. Но и здесь не всё плохо и безнадёжно. Меж двух на многое готовых дам Майкл видит дочь, и она начинает занимать его внимание, позволяет вымести из сознания мысль о том, что всё кончено, и кончено плохо. Не приводит к взрывной драме и любовный треугольник в романе «Беременная вдова». Никто не скончался, все будут жить долго.


В общем, конфликт, от которого захватило бы дыхание, отсутствует. Но есть миниэпосы – знаки угасших битв за смысл, полузабытых поединков в метафизических сферах. Пожалуй, главным миниэпосом оказывается популярная ныне проблема глобального потепления. В романе Макьюэна она маячит как призрак далёкого Апокалипсиса, формируя профессиональный портрет главного героя. Кажется, что ещё немного, и эта тема затмит своим присутствием образ «маленького человека» с его неудавшейся личной жизнью. Но происходит совсем наоборот: «маленький человек» есть, Апокалипсис истаял. В романе Франзена обещает по-настоящему воплотиться идея принципиальной борьбы за сокращение рождаемости. Именно её выбирает Уолтер в качестве путеводной звезды: на планете слишком много людей; надо сделать так, чтобы люди стеснялись самого желания иметь детей. Но светит эта звезда не слишком ярко. И уже хочется Уолтеру, защитнику живущих сегодня от тех, кто может родиться завтра, чтобы его новая подруга Лалита оказалась беременной.


Утопия нерождения, так или иначе, проявляет себя во всех четырёх романах. В «Беременной вдове» есть мысль о том, что конечным результатом сексуальной революции, разлучившей половую любовь с зачатием, «будет шариат и чадра». «Она занималась сексом так, словно ни у кого и никогда за всю историю человечества не возникало даже подозрения о том, что половой акт может привести к деторождению», – сказано об одной из подруг Кита Ниринга. «С появлением детей становишься невротиком на всю оставшуюся жизнь», – читаем в романе «Начинается ночь». Но это сетование уставшего отца, а не холодная концепция мироотрицателя. Если о нежелании рожать и воспитывать пишет Мишель Уэльбек, в тексте звучит мрачная музыка небытия, смущая откровенностью поставленного вопроса о продолжении существования рода человеческого. В романах Макьюэна, Эмиса, Каннингема и Франзена отказ от потомства воспринимается как искушение. Авторы не утверждают, что детей нам не надо. Они осторожно работают с этой идеей, будто опасаются, что издан уже некий закон, по которому писатель может быть наказан за одно предположение о ненормативном, рвущем душу, разламывающем мир.


В этом контексте усиливается роль различных казусов – смешных нестыковок «маленького человека» с надеждой на свою состоятельность. В романе Франзена сын Уолтера и Патти крутил-вертел обручальное кольцо и проглотил символ брака, что заметно подпортило встречу с любовницей. В романе Макьюэна Биэрд, стараясь показаться себе сильным и решительным, отправился на Северный полюс посмотреть на очевидные симптомы глобального потепления и чуть не потерял мужское достоинство, примёрзшее к молнии на комбинезоне. Питер из романа Каннингема взял и влюбился в рокового брата своей жены. Главный герой романа Эмиса, приехав на отдых с подругой, увлёкся другой девушкой – загадочной Шехерезадой. Флирт должен был завершиться результативно, но перед самым свиданием Кит подключился к религиозному разговору, наговорил о Боге лишнего, сравнив его присутствие с реальностью Деда Мороза, и отпугнул Шехерезаду. Кстати, это стало ключевым событием в «Беременной вдове», определившим последующие неудачи Кита Ниринга.


Плоть предстаёт перед нами во всей откровенности. Освободившись от Неба, герои падают в собственное тело, ищут его тепла, трогают себя, с возрастающей серьёзностью рассматривают и гладят сексуальных партнёров. Стыдливости здесь нет. Те, кто сомневается в устройстве женского тела, в механизме получения удовольствия, получат разнообразные ответы на накопившиеся вопросы. Страсти меньше, чем эротической терапии, которая при той же аптеке, где есть снотворное и алкоголь. Авторам нравится описывать, как протекает домашний секс или любовь с подругой, ставшей похожей на жену. Лёгкое семейное порно, соединившее Патти и Уолтера, Ребекку и Питера, Мелиссу и Биэрда, часто появляется перед читателем. «Религия – антихрист эроса», – сказано у Мартина Эмиса. Ни в одном из романов этот антихрист не появляется.


Все герои свободны – в закономерном для современного общества смысле. Мир доброжелателен. Мир равнодушен. Мир пуст. «Каждый день она могла полностью посвятить изобретению достойного и приятного образа жизни, но вся эта свобода, любой выбор делали Патти ещё более несчастной. Автору приходится признать, что она жалела себя за то, что была настолько свободна», – сказано в романе Франзена. В одной из сцен выясняется, что свободнее непутёвый брат Уолтера, выбравший жизнь бомжа и как-то полноценнее смотрящий на солнце.


И всё же писатели хранят свой западный мир. Макьюэн, Эмис, Каннингем и Франзен в новых романах – не учителя и не пророки, скорее, психоаналитики. Боятся вспугнуть – не счастье, которое недостижимо, а покой и достаток, победившие все сюжеты, где есть войны и революции, насилие, голод и неумолимая тирания. Эти романы – зона безопасности, где читатель должен узнать, что всё хорошо, всё под контролем. Так в смертном мире обретается почва. Если исчезают Бог и вечность, все проблемы предстают разрешимыми, то есть, конечными. Любопытный это катарсис – получение тихой радости через осознание, что ничего, совсем ничего нет, кроме наших небольших проблем, которые существуют только по эту сторону существования. Потому что никакой иной стороны у существования нет. Приятная скука – обратная сторона безопасности – заполняет мир, не только познаваемый, но уже познанный. Бояться нечего: умрём, перестанем страдать и волноваться. Впрочем, и сделать ничего нельзя. Только прижаться друг к другу, а также к домашней стене, нетрудной работе и кредитной карточке. Западному человеку ясен его мир, и на место отшумевшего постмодернизма возвращается реализм консервации.


У нас другие герои. Нам многое не ясно. Возможно, в этом незнании стоит обрести надежду, как и интерес к современной русской литературе, в которой совсем нет англо-американской нирваны повседневности.

Алексей ТАТАРИНОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.