Жить-то осталось – всего ничего

№ 2012 / 15, 23.02.2015

С чего начинается писатель? Что значит литературная премия для серьёзного художника? Как уживаются в одной творческой личности прозаик и журналист? За ответом на эти и другие вопросы обратимся

С чего начинается писатель? Что значит литературная премия для серьёзного художника? Как уживаются в одной творческой личности прозаик и журналист? За ответом на эти и другие вопросы обратимся к одному из наиболее интересных и заметных авторов нынешней интеллектуальной прозы – Юрию Буйде.

Юрий БУЙДА

– Юрий Васильевич, вы сегодня – один из самых издаваемых прозаиков в сегменте современной русской прозы. Выходят не только ваши романы, но и рассказы, вы участвуете в международных писательских делегациях, издаётесь едва ли не в самом престижном европейском издательстве – французском «Галлимаре»… Скажите, такой ли представляли себе свою литературную карьеру ещё в Калининграде? Кстати, когда осознали себя писателем? Где начинали публиковаться?

– В Калининграде я вообще не представлял, что такое литературная карьера и литературная жизнь. И уж вовсе не думал о том, что буду время от времени ездить с писательскими делегациями за границу. Это жуть: отвечать на идиотские вопросы, нести чушь о литературе, а при этом ещё наблюдать борьбу писательских самолюбий… Впрочем, езжу я не часто, чаще – отказываюсь. Эти поездки выбивают из колеи и отнимают время, а у меня его и так немного: жить-то осталось – всего ничего. В марте я поехал в Париж только по одной причине – издательство «Галлимар» выпустило второе издание моей маленькой повести «Дон Домино», а через несколько недель эту же повесть в мягкой обложке, плюс в тот же день – новый роман «Третье сердце». Потому-то я и не мог отказать друзьям из «Галлимара» – поехал, отвечал на вопросы, давал автографы. От других же поездок – например, в Бордо, в Лондон, в Нью-Йорк – отказался. Причина, повторяю, только одна: мне это неинтересно, и у меня нет времени.

Осознание себя писателем… это случилось, наверное, ещё в детстве, когда я напропалую писал романы о полётах на Марс в двухкопеечных школьных тетрадях: тогда, в начале 60-х, все бредили космосом. Только со временем я стал понимать, что это такое на самом деле – быть писателем, каких мучений это стоит и сколько стыда приносит.

Публиковаться начал в журнале «Соло», было такое экспериментальное издание, это случилось в 91-м, а настоящий дебют состоялся в начале 92-го в журнале «Октябрь», где напечатали подборку моих рассказов, вошедших потом в книгу «Прусская невеста».

– Некоторые критики сравнивают ваш творческий метод с фолкнеровским. На мой взгляд, такое сравнение во многом справедливо. Вы – от книги к книге – расширяете вселенную своих героев, обогащаете её сюжетами и характерами. Близок ли вам Фолкнер, и если да, то кто ещё из зарубежных классиков служит ориентиром в творчестве?

– С кем меня только не сравнивали, даже с Гомером. Фолкнер – почему бы и нет? Я ведь тоже из деревни, можно сказать. Он мне всегда нравился. В студенческие годы – «Шум и ярость», а сейчас я считаю лучшим его произведением маленький роман «Медведь». Но ориентиров у меня, строго говоря, нет, или придётся составлять список из нескольких тысяч имён. В детстве на меня сильное, очень сильное впечатление произвёл Гоголь, потом я несколько лет читал и перечитывал Достоевского – раз десять «Преступление и наказание», несколько раз – «Братьев Карамазовых». Обожаю «Бедных людей». Но сейчас… знаете, я уже в том возрасте, когда можно с полным правом написать над своей дверью строчку из Шекспира, из комедии «Всё хорошо, что хорошо кончается»: «Simply the thing I am shall make me live» – «Лишь потому, что я такой, я буду жить».

– Кстати, о «таковости». Ваши герои часто наделены внешними уродствами: Ида Змойро из «Синей крови» обезображена пятном, мальчик Франц-Фердинанд из «Жунглей» вообще родился с крыльями… почему так? Даёт ли внешнее уродство какую-то экзистенциальную охранную грамоту героям или, наоборот, это метка скорой беды, которая с ними случится?

– По правде говоря, как-то никогда об этом не задумывался. Мне кажется, уродство, изъян, дефект заставляют человека иначе смотреть на мир, острее чувствовать его, иногда – глубже, болезненнее. Это, наверное, из детства: у нас в городке – так сложилось – было много дураков и дурочек, много калек, инвалидов. После войны там был госпиталь для солдат и офицеров без рук-ног, которых потом поголовно сплавили на Валаам, но некоторые санитарки и медсёстры спасли этих бедолаг, одна из них – наша соседка – вынесла своего будущего мужа, безногого красавца, ночью в мешке за спиной.

Ну и верно, конечно, то, что вы говорите о метке. Но беда случилась не только с ними.

– Вы работаете в одном из крупнейших издательских домов столицы – «Коммерсанте». Скажите, чем вызвана для вас как писателя необходимость соединения журналистики и художественного творчества – желанием иметь надёжный вид заработка или, если не ошибаюсь, анализируя ваши произведения, несколько иными, внутренними причинами?

– Если быть точным, я работаю там не журналистом, а редактором, рерайтером, то есть правлю чужие тексты. Работа как работа. Одни воюют, другие строят дома или грузят апельсины бочками, а я – редактирую чужие тексты. Мне за это платят. На это можно жить, пусть без излишеств. В редакции – я имею в виду ИД «Коммерсант» в целом – комфортная обстановка, нормальная атмосфера: не хочешь, чтобы к тебе лезли в душу, никто и не полезет. Это большой плюс, а мне есть с чем сравнивать: почти за сорок лет в журналистике я успел поработать и в районных газетах, и в областных, и в московских.

– Ваша книга «Жунгли» – в премиальном списке «Национального бестселлера», а «Синяя кровь» стала финалистом «Большой книги» в прошлом году. До этого вашу прозу отмечали премиями журналы «Октябрь» и «Знамя» (последний, если не ошибаюсь, сделал это даже трижды). Важно ли для вас стать лауреатом какой-нибудь крупной литпремии? Насколько вообще вы обращаете внимание на премиальный процесс, в котором так активно участвуют и, уверен, продолжат участвовать ваши книги?

– Лет пятнадцать, даже, наверное, десять лет назад я относился к премиям трепетно. Про твои книги пишут в газетах, у тебя берут интервью, а потом могут ещё и денежку заплатить. Потом стало как-то всё равно. Говорят, что премии в последние годы сделались ориентиром для читателей, стимулируют их к покупке книг. Думаю, это приятно слышать прежде всего издателям. Но и писатель вроде меня – не дерево. «Жунгли» оказались в списке «Нацбеста», о них довольно много в связи с этим написали, и никогда ещё мне не доводилось читать таких… ну, скажем, оригинальных и неожиданных мнений…

А вообще премии у нас всё-таки ещё в зачаточном состоянии. Во Франции стоит писателю получить Гонкуровскую премию, а она в денежном выражении ничтожна, и он может не беспокоиться о завтрашнем дне: его тиражи вырастают стремительно, он становится обеспеченным человеком. У нас же важную роль играет величина премии сама по себе: чем больше денег, тем привлекательнее, заметнее, престижнее премия. Наверное, это пройдёт, когда мы будет жить побогаче…

Беседовал Максим ЛАВРЕНТЬЕВ