Митина любовь

№ 2012 / 22, 23.02.2015

Но­вая кни­га Дми­т­рия Чёр­но­го за­ин­те­ре­со­ва­ла ме­ня по трём при­чи­нам. На­до уз­нать, как вы­гля­дит в ли­те­ра­тур­ной прак­ти­ке, в прав­де со­сто­яв­ше­го­ся тек­с­та оче­ред­ной рус­ский ре­а­лизм, на этот раз – ра­ди­каль­ный.

Новая книга Дмитрия Чёрного заинтересовала меня по трём причинам. Надо узнать, как выглядит в литературной практике, в правде состоявшегося текста очередной русский реализм, на этот раз – радикальный. Также нельзя пропустить современное произведение, пожирающее своими искусственными глазами отношения мужчины и женщины – любовь, наверное. Наконец, в этом «рассказе в романах» (точно!) герой-рассказчик, стремящийся отождествиться с Дмитрием Чёрным, приезжает в мой Краснодар, чтобы схватить «юницу местного племени» и отправиться с ней на море для закономерно удачного соединения. В «расхристанном южном городе» книгу Чёрного найти не удалось, пришлось ехать обратным маршрутом – в Москву – и не без труда обрести «Верность и ревность» в лавке Литературного института.





Долой манифесты с их лицемерием общих фраз, раз есть у нас горячий художественный материал. Каким предстаёт здесь радикальный реализм? Писать следует только о себе и своих знакомых, сообщая подробную информацию о тех подругах, с которыми пришлось сплестись телами и – реже – душами. Надо создавать автобиографический, дневниковый эффект, целиком и полностью отдаваясь одной теме, будто только ради неё стучит сердце и бегут страстные дни, – в данном случае, это тема познания женского, которого герой жаждет самозабвенно, служит ему с энергией неофита, но и воспринимает как привлекательное зеркало, отражающее собственный портрет, дорисованный страстью и комментариями к ней. В этом познании ценится откровенность, снимающая все одежды и разбрасывающая вокруг покрывала и простыни. Герой-рассказчик и его временная избранница предстают перед читателями не просто обнажёнными, но открытыми в разнообразных анатомических подробностях. Важно сообщить, как кто заласкан, куда устремляется рука, что происходит с частями тела в период взаимного обнюхивания, целования и поглощения. Словно читатель так молод и одинок, что впервые со всем этим – изощрённо половым – знакомится в тексте радикального реалиста. Откровенность вспоминающего автора, превращающего житейское прошедшее в литературное настоящее, должна зажечь личное солнце в сознании читателя, стать методом оценки персональной судьбы, которая, видимо, тем совершеннее, чем больше неповторимого женского материала прошло через жадные руки. Они ощупывают бытие, как формы попавшейся на пути девицы, превращают жизнь в доступное всем взглядам пространство любовной игры.



Существование предшествует сущности, – так было когда-то у экзистенциалиста Сартра. Существованию предшествует любование, – так у Чёрного. Но у этого любования совсем нет бескорыстного созерцания, радости другой красоты, не тебе предназначенной. Надо поиметь красоту, дабы почувствовать её всем, что есть у тебя чувствующего. Здесь низ хочет стать верхом и активно философствует, связывая «желание любить одновременно многих» с коммунизмом.



Фоном сюжета захвата женской красоты оказываются политические собрания, партийные тусовки, далёкие революционные идеи. На этом фоне происходит главное – встреча героя, который опять хочет захотеть, с девицей, которой предстоит определиться по отношению к желанию партийного мачо. Настя-Блондушка, Машунчик, Вера-Стерва, Саша, Юля, Маленькая – каждая входит в текст в индивидуальности тела и характера, в разнообразии эротического опыта, но под конец «Верности и ревности» начинает рябить в глазах от повторяемости сцены раздевания. Чем интенсивнее раздевает автор своих героинь, тем больше обнаруживает читатель, что в открывшейся обнажённости нагло смеётся нечто чужое, что никогда не станет герою родным, незаменимым. Никакой верности, её нет в природе данного произведения. Ревность есть, но кого она сильно тронет, раз верность не предусмотрена законами текста? Человеком здесь играет не любовь, а отношения – степень их обязательности обусловлена формой случайной встречи и естественной заменяемостью объекта. Как бы ни пахла одна, по-своему приятно будет пахнуть и другая.


Герой готов хвастаться неудачами, прежде всего, ему интересно раздевать самого себя, сообщать о поражениях или частичных победах. Не радует страсть молодых к каталогизации собственного опыта. Рано ведь подводить итоги! Ни один из сюжетов не вырастает в отдельную историю, которая шарахнула бы по сознанию – и про любовь снова стало бы необходимым чтением. Когда так много баб вертится, точнее, герой крутится вокруг них, факультативность повествования нарастает. Недоделанное, недовоплощённое в жизни превращается в буквы, но и там недостраивается, поглощается самодовольным телом. Впрочем, иногда оно скулит о недополученной ласке. Воистину вагина не имеет лица, что текст Чёрного и доказывает. Поэзия гениталий не способствует рождению личности.


Эротический монотеизм молодости управляет подобным письмом, создаёт эффект серийной поэтики: главы могут появляться до тех пор, пока сохраняется жизнь. Дмитрий Чёрный говорит о «текстотерапии» – о том, что надо «вынести всё наружу». Два акта – любовный и писательский (как некогда в размышлениях Джона Барта) – объединяются по принципу обладания реальностью. «Покуда я настукиваю всё это на клаве, ты занимаешься куда более радикальным реализмом», – искреннее признание героя, подозревающего, что бывшая возлюбленная снова отдаётся кому-то, как ныне воспоминание о радикальном реализме отдаётся писателю, становится подвластным в творческом акте, воспроизводящем акт любовный. «В нижней глубине твоей» рождается сей дискурс.


Ничего страшного. Мурлыканье в сюжете полового акта тоже может стать поэмой. И всё же текстотерапия – нечто большее, никто ведь не отменял феномен катарсиса, регулирующего процесс очищения и возрождения читательской души при освоении произведения. В новом романе «В Сырах» Эдуард Лимонов пишет о своих пассиях – молодых и страстных, как у Чёрного. Но этот материал спасается в тщательно воссозданном архетипе Фауста, которым мэтр нонконформизма причёсывает страницы автобиографии, освящает их неорелигиозным смыслом.



Текстотерапия Гёте – в создании цельного сюжета эроса и смерти: Вертер должен умереть в пределах одной любви, чтобы его история получила смысл, от которого трудно отказаться. В рассказах и повестях Бунина, посвящённых встрече мужчины и женщины, эпизод стремится стать трагедией. Так – в единичности и неповторимости любовного взрыва – происходит оправдание жизни.



Возможно, это старомодно и не отвечает принципам современных отношений, но вполне соответствует законам литературы: сохранится то, что воплотилось по-настоящему, переросло эпизодичность и фрагментарность личного дневника, сумело дотянуться до символа.


Литературность даётся Дмитрию Чёрному, он воодушевлён получающейся игрой со словом, виртуозным стилем, позволяющим безболезненно длить повествование. Но – будто дал кому необратимое обещание – следит, чтобы Митя не вышел за рамки мелковатой повседневной драмы и возвращался к уже пройденному, искал новую – снова холодную, фатально случайную – девицу, чтобы ещё раз соответствовать незамысловатому ритуалу. Десятая глава – «Мораль» – имеет только название. Больше ничего. Мораль может быть скучной, но в ней авторская личность имеет шанс победить дурную бесконечность вампирически повторяющегося сюжета, личностной философией преодолеть радикализм, при котором талантливое письмо начинает обслуживать незатейливый инстинкт. Возможно, тогда реализм будет прост и понятен без поясняющих эпитетов.



Чёрный Д. Верность и ревность. – М.: ОГИ, 2012.



Алексей ТАТАРИНОВ,
г. КРАСНОДАР

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.