Первый ряд

№ 2012 / 23, 23.02.2015

Имя де­тек­тив­щи­цы Да­рьи Дон­цо­вой, до на­сто­я­ще­го вре­ме­ни проч­но ас­со­ци­и­ру­ю­ще­е­ся с ва­лом низ­ко­сорт­но­го мас­со­во­го чти­ва 1990-х, бы­ло не­про­из­но­си­мым в сре­де чи­та­те­лей-ин­тел­лек­ту­а­лов.

Дарья Донцова. Я очень хочу жить. Мой личный опыт. – М.: Эксмо, 2012






Имя детективщицы Дарьи Донцовой, до настоящего времени прочно ассоциирующееся с валом низкосортного массового чтива 1990-х, было непроизносимым в среде читателей-интеллектуалов. И хотя упорный слух о том, что под этим именем работает целый штат низкооплачиваемых графоманистых «негров», скорее всего не, соответствует действительности, как, напротив, то бывает в некоторых иных случаях, однако столь устойчивое отвращение, казалось бы, здесь вполне оправдано: в литературе, знающей Толстова и Достоевского, Лескова и Чехова, существование множества таких вот донцовых подобно паразитизму гигантских масштабов. Но теперь снобизм придётся на время оставить: новая книга Дарьи Донцовой совершенно другого рода. В её основе – глубокая личная драма, пережитая автором и довольно известная: борьба и победа над раком. В каком-то смысле это ещё и оправдание: ведь не для одних только отвалов словесного мусора писательница была оставлена в этом мире! Платоновский Сократ говорит об этом в диалоге «Ион»: «…Бог яснее ясного показал нам всем, чтобы мы не сомневались, что не человеческие эти прекрасные творения и не людям они принадлежат, но что они – божественны и принадлежат богам, поэты же – не что иное, как передатчики богов, одержимые каждый тем богом, который им овладеет. Чтобы доказать это, бог нарочно пропел прекраснейшую песнь устами слабейшего поэта».









Акунин-Чхартишвили. Аристономия. – М.: Захаров, 2012






После зимнее-весеннего общественного брожения коммерческих писателей потянуло на «серьёзку». Вот и популярный беллетрист Акунин-Чхартишвили вытащил из архива пылившуюся там у него до поры до времени рукопись. «Это «серьёзный» роман, первый в моей жизни. В своё время довёл его до финала – и надолго отложил. Всё там вроде бы было, а чего-то главного не хватало. Как «восковая персона»: совсем как живая, только не дышит и не ходит. В марте я этот роман наконец закончил. Российские события каким-то мне самому не ясным образом дали книге нужный импульс». Раз уж не всё ясно автору, то и мы гадать не будем. Отметим только, что философский трактат Антона Каблукова, составляющий первую часть книги, видимо, несёт в себе столь сильный, по мнению беллетриста, импульс, что впервые со времён «Кладбищенских историй» 2004 года Борис Акунин потеснился, чтобы дать рядом место Григорию Чхартишвили. Насчёт того, что получилось в итоге, мнения критиков разошлись: кто-то выхваляет автора, а кому-то кажется, что в книге «нет живых людей, есть только картонные фигурки. Никого не жалко. И поэтому дочитывать – скучно». А между тем, как бы очнувшись после митингов писательских прогулок, Акунин, этот чхартишвилевский мистер Хайд (или доктор Джекил – как кому нравится), пообещал в ближайшее время возобновить работу над продолжением истории Эраста Фандорина.










Даниил Гранин. Заговор. – М.: Олма Медиа Групп, 2012






Мемуары Даниила Гранина, вот уже более полувека занимающего в отечественной литературе особую эстетико-философскую позицию, впервые увидели свет в январском номере петербургского журнала «Звезда» за прошлый год. И вот теперь – книга, собранная из отрывков, порою – мелких, дневниковых, порою – развёрнутых в небольшие эссе. Тут мы находим, к сожалению, и банальности вроде: «Человек – это, как заметил один биолог, «государство клеточек», каждая клетка индивидуум. Из них складывается индивидуум человека». Что ж, человек-то уже в возрасте, «государство клеточек» уменьшается! Но есть в этой книге и безусловная ценность – воспоминания о прошедшей жизни писателя, не только протяжённой во времени, но и богато насыщенной внешними и внутренними событиями. Много всё ещё точных до беспощадности наблюдений над людьми, литературой, историей, много подробностей о, казалось бы, давно и хорошо известном. «В «Блокадной книге» мы с Адамовичем написали цифру погибших в блокадном Ленинграде – «около миллиона человек». Цензура вычеркнула. Нам предложили шестьсот пятьдесят тысяч – количество, которое дано было министром Павловым, оно оглашено было на Нюрнбергском процессе. Шестьсот пятьдесят, и никаких разночтений!» В общем, хоть и с грустью, но читается.

Максим ЛАВРЕНТЬЕВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.