Михаил Бойко. ДВЕ ТАЙНЫ

№ 2006 / 12, 23.02.2015

    В древних культурах ритуальный приём наркотика был подобен инициации. Только «сеансы» там проводились редко и исключительно ради мистических целей, без злоупотреблений.

    Первый приём наркотика символизировал прощание с прошлой жизнью. И в наше время нельзя сказать, чтобы пробующий наркотик не знал о последствиях. По-прежнему для первого шага требуется решительность и готовность к самообману. Зато, если уловка удалась, обратной дороги уже нет. Как гласит гамлетовский наркопарафраз: «не быть или добыть – третьего не дано!» И начинается эквилибристика на точке, с которой нет возврата. Не жизнь, а гимнастика: сколько сможешь удержаться на сфере. 

     Жизнь наркомана происходит в тени – в тени распада собственной личности и тела: тёмная пигментированная кожа, совиные ободы вокруг глаз, смуглые ореолы, «прицелы» на руках. Наркоманы не любят яркого света. В квартире наркомана всегда занавешенные шторы. Темнеет и внутренний мир зависимого: лунный, безжизненный пейзаж Джорджо де Кирико или Сальвадора Дали, ни намёка на цветение и растительность, только жжёная сиена, жёлтая охра и сырая умбра. 
     Наркотик похож на скандинавскую русалку: спереди – пышная вилообразная грудь и призывно горящие губы, а со спины – куски гниющего мяса на рёбрах. Всё зависит от ракурса. И к основоположнику жанра Томасу де Куинси не сразу пришли «кашляющие крокодилы» – в начале была эйфория: мистерия смерти, воскрешения, апокалипсиса, божественного наслаждения, счастья, вечности. 
     «Посвящённые» утверждают, что ощущения наркомана на две-три октавы богаче, чем у обычного человека, причём в обе стороны: инфранаслаждения и ультрастрадания. «Невиданные горизонты», «расширение сознания», «выход за пределы собственного я» – нет ни одного отчёта об искусственном рае без утомительных рефренов. Одного художника спросили: влияет ли ЛСД на креативность? «Да, – ответил тот, – но только у художников!» «За четыре часа я больше узнал о работе человеческого разума, чем за пятнадцать лет профессиональной практики», – утверждал Тимоти Лири. Лири отдавал себе отчёт в последних логических выводах из системы собственных взглядов и приходил в ярость при мысли о том, что кто-то может умереть, не попробовав ЛСД. 
     Великий Антонен Арто считал, что творческий акт составляет утрата форм. Это значит, конечная цель – наполненная пустота, где личное утрачено и все противоречия сняты. Но кратчайший путь к этой бесформенной пустоте не творческий акт, а наркотик. Арто утверждал, что постиг с помощью пейотля смысл жизни, избавился от ощущения отягощённости своим телом и достиг свободного состояния души. И это очень расходится со свидетельствами очевидцев, согласно которым Арто вернулся из Мексики психически и физически сломленным человеком. 
     «Всё, к чему прикасается смерть, становится силой», – внушал Дон-Хуан непонятливому Кастанеде. Доверчивый антрополог бродил среди кактусов и фантомов, созданных его расстроенным воображением. Лакал воду из ведра вместе с шелудивым псом. Проповедовал пейотный батончик вместо Евангелия. Улыбка плясала на губах лукавого индейца-яки. «Повседневный мир самодостаточен; ему довольно и той «силы», которую он имеет. Магическая же сила страшит людей», – продолжал внушать Дон-Хуан. И наивный Карлос зашивал рты ящерицам, курил порошок из измельчённых насекомых… 
     Есть один момент, сближающий творчество и спорт. Это «химическое вдохновение». В США был проведён опрос самых выдающихся спортсменов. В итоге на вопрос: согласились бы вы принять пилюлю, гарантирующую золотую медаль, даже зная, что через пять лет умрёте от этого? – больше половины ответили утвердительно. 
     Легко привести аргументы в защиту допинга. Все прекрасно понимают, что без тщательно продуманной программы фармакологического обеспечения подготовки спортсмена достижение результатов мирового класса на сегодняшний день невозможно. Спортсмены сидят на дотошно рассчитанной и сбалансированной диете, употребляют пищу, искусственно обогащённую белками, витаминами и микроэлементами. Где здесь граница между допустимыми и недопустимыми препаратами? Почему мы запрещаем только фармакологический допинг? Почему не запрещаем психологический, физиотерапевтический, аутогипнотический «допинг»? Почему не запрещаем тонизирующее влияние болельщиков на стадионах или положительный эффект от присутствия тренеров? 
     Понятно почему. У всякого человека, попавшего в рабскую зависимость, есть два пути: взбунтоваться или оправдать своё униженное, рабское состояние. «Посвящённые» и «допинговые» выбрали второй путь. Вся их сверхнапряжённая, завораживающая, истовая деятельность служит единственной цели – представить физиологическое рабство как добровольное и единственно разумное решение. Исследование их аргументов доказывает: при всём желании трудно отделить изменения в их мировоззрении от усиливающейся зависимости от наркотиков. 
     Единственное алиби наркотиков, которое возможно, – это не «магическая сила», «расширение сознания», «прозрение», и уж тем более не «контроль левополушарных инпринтов и сетей социального кондиционирования», а наслаждение без его культурных, ритуальных и символических посредников, которые и составляют специфику человеческого наслаждения, то есть наслаждение в чистом виде, дочеловеческое, дорефлексивное. Как таковое оно так же противоположно творчеству и спорту, как путевые заметки – идее кружения изо дня в день по одному и тому же маршруту. Акушеры творческого ничто обречены принимать на руки мертворождённый плод. Пронизанная нетерпением фикция быстрого успеха оборачивается фикцией творчества, – печальным итогом всех тех, кто считал тайну наркомании сродни тайне творчества.

 

Михаил БОЙКО