Всем заново родившимся
№ 2014 / 9, 23.02.2015
Когда-то в школе библиотекарь отказывалась выдавать нам книги: ««Принц и нищий»? Ты же там ничего не поймёшь!» Скрепя сердце выдала «Р.В.С.» Гайдара
Когда-то в школе библиотекарь отказывалась выдавать нам книги: ««Принц и нищий»? Ты же там ничего не поймёшь!» Скрепя сердце выдала «Р.В.С.» Гайдара, потом экзаменовала: «Тут говорится «ставлю аллюр два креста». Ты знаешь, что это такое? А спросила у взрослых? Вот видишь, я же говорила, ничего не поймёшь». Но в детстве читают без словарей, не видят деталей, пропускают пейзажи. Читают сказки, читают о приключениях и героях, и теперь моя дочь, воображая себя Суок, в восторге шепчет: «Я видела гвардейца с красной кокардой!» – а через пару дней: «Да, что такое кокарда?»
 |
Рассуждая о том, что может дать ребёнку-читателю книга, Борис Минаев в статье «Синдром Винни-Пуха» разделяет этическую – «на уровне рефлексов и инстинктов детской души» – и художественную составляющую текста: «…были в детстве книги, по которым ты «летишь», не особенно разбираясь, куда, не можешь оторваться, как от наркотика, и были книги, в которые ты проваливался по-другому, гораздо более мучительно, трудно, зачарованный музыкой слов, «взрослыми» переживаниями, «взрослой» судьбой – так для меня начиналось «художественное»: с «Невского проспекта», «Моей жизни» Чехова, с «Кола Брюньона» Ромена Роллана».
До художественного надо дорасти, и потому понятно, что в названии «Для тех, кому за 10» уже заложена определённая дискриминация, хотя в манифесте серии её автор-составитель Юрий Нечипоренко «отметает всякий «расизм» по возрасту, всякий «взрослизм»«. Читателем надо стать, а серия адресована читателям – уже не слушателям, причём таким, которые умеют не только лететь по страницам сломя голову, но пробираться, впитывать, думать.
Впрочем, кажется, что как раз по сказкам Сергея Седова вполне можно лететь, не задумываясь. Можно, но недолго: укачает, как на карусели, настолько истории похожи одна на другую. Юрий Нечипоренко утверждает, что в «Сказках» читателям удалось показать нового Седова. И так, и не так. Скорее в новом издании «Сказок» совершается переход количества в качество: в таких дозах их весёлое однообразие сначала надоедает, а потом трансформируется, наступает момент, когда понимаешь, что они однообразны до фольклорности. Недаром на обложке написано просто – «Сказки». Название как будто бледновато на фоне остальных книг серии, чересчур лаконично. Но во-первых, это визитная карточка писателя, а во-вторых, краткое «Сказки» максимально точно описывает содержание, несмотря на стоны многих разочарованных читателей: ни тебе интриги, ни тебе волшебного сюжета – сплошные перепевы, ирония, смех, (анти)страшилки и псевдодидактика.
Когда читаешь подряд сборники народных сказок, бросается в глаза, насколько они похожи между собой. Каждый открывает это сам, даже ничего не зная о морфологии сказки Владимира Проппа. У Седова «чередование функций в различных видах» налицо: король – качество или действие – его неожиданное следствие; дурак – предупреждение – антирезультат; злой колдун – делает пакость – антирезультат; учительница – качество, не имеющее отношения к преподаванию или прямо ему противоречащее – неожиданное следствие. В «Стррррашных сказках», т.е. страшилках и антистрашилках, как положено, следуют друг за другом зачин-запрет-нарушение и неожиданный вывод, как обычно, пародийно-ироничный. Или просто страшное доведено до абсурда, до комического предела. Сказки «Как Вова президентов спасал» – вершина этих повторений, потому что различия тут уже чисто символические, отличается лишь одёжка голой схемы: жил-был хороший президент. Президент оказался в смертельной опасности. Шёл мимо Вова – спас, никто не заметил, что это Вова спас. А «если бы он знал, что это Вова его спас, он бы ему «мерседес» (в финале других историй – «роллс-ройс», джип «Чероки», «Вольву», «Линкольн») подарил».
История зайца по фамилии Зайцев и «Киношные сказки» Петьки Съемочкина – такая же игра, как компьютерные комиксы, которые Седов годами сочинял для «Мурзилки» вместе с Мариной Москвиной.
Философские, дурашливые, простые с виду – проще некуда – истории. Мир условный, без подробностей: жил-был, помер-воскрес… Самые необычные среди них – «Сказки несовершенного времени». Характерно, что в отзывах на них дети-читатели смело пишут: автор показывает, как несовершенно время, люди. Ну да, только взрослые так не говорят, ведь это слишком простая мысль, чтобы её высказать-написать всерьёз. Однако сказки Седова как раз так и просты. Напрашивающееся сравнение с коанами применительно к ним уже использовалось на сайте «Электронных пампасов», там же об авторе сказано: «Сергей Седов любит хэппенинг – какое-то маленькое, но очень ёмкое действо, особенно когда в него можно подольше поиграть». Таково всё его творчество, состоящее из этих маленьких, но очень ёмких «действ». Возможно, такое их сгущение под одной обложкой и должно привести к внезапному просветлению или во всяком случае переходу в другое состояние, в котором остаётся только продолжать играть в эту игру.
На фоне такой медитации на игру «Божий узел» Александра Дорофеева звучит совершенно по-особому, радуя богатством и разнообразием красок. В заметке о презентации книги Ирина Гурская охарактеризовала поэтику Дорофеева как такую, которая «равно захватывающе способна выразить проблематику серьёзной прозы и передать красочный и изменчивый мир детской фантазии». Не обязательно детской, но непременно поэтической, человека «праздношатающегося», эмоционального, восприимчивого, обращённого к одушевлённому живому миру.
Как и сказки Седова, рассказы и повесть, вошедшие в сборник «Божий узел», уже публиковались раньше, но по-новому циклизованные, многие из них и читаются иначе.
 |
Первый цикл «Конёк» выстроен вокруг образа деда, Тулия Силыча и темы личного «великого будущего», только несбывшегося-неслучившегося. Сначала кажется, что дед – вполне традиционный образ-символ человека, устоявшегося в жизни, нашедшего своё дело, от него идёт отсчёт, он – образец, основа основ. С одной стороны, так и есть: он правильный человек, который всё делал правильно, даже результаты анализов, оставшиеся после его смерти, подтверждают: «Всё в норме было у моего дедушки». С другой стороны, идёт постоянное снижение образа. Конечно, снижает «чучелко-внук», защищающийся таким образом от давления этой правильной жизни, тем не менее: анализы как форма подтверждения «нормальности» жизни уже само по себе забавно. Оказывается, что и дело жизни деда – «так, коньки-конечки. Иначе – охота до разных бестолковых дел». Ну, а первое предложение рассказа «Царствие ему небесное» – «Мой дедушка пукал только в парке» – почище, чем «он поёт по утрам в клозете». После этого невозможно воспринимать деда слишком всерьёз. Невозможно и ненужно, лёгкая ирония, постоянное соположение высокого и низкого («И картошка у вас, ей-богу, превосходная – ровно «Война и мир»!») – действительно конёк автора.
Забегая вперёд, замечу, что и о Юрии Ковале (в приложении к книге – воспоминания «Гусик») Дорофеев пишет так же – с неподдельной и одновременно непочтительной любовью. Дорофеев подводит читателей к Ковалю, как тот когда-то его самого – к Пушкину: «Не с парадного, а как-то сбоку». Вот и заголовок этих воспоминаний не параден до смешного. Старая просьба не звать принародно Гусиком: «Знаешь ли, у посторонних людей возникает слишком много вопросов – мудрено разъяснять!» – игнорируется, как раз чтобы разъяснять, в том числе посторонним, и превращать их в «ковалиных людей».
Но вернёмся к Тулию Силычу. Дед – «эн хенераль от инфантерии», как было сказано, на первый взгляд, кажется, что он точка отсчёта, но постепенно вырисовывается отдельность, самостоятельность рассказчика, выясняется, что «эн хенераль» – тема, фигура. Конёк рассказчика, его дело как писателя.
Ещё один конёк автора – магический реализм, корни которого стоит искать не только Латинской Америке, но, может, и в Чертухине Сергея Клычкова, на самом же деле – в особом типе мировосприятия, мифологическом сознании, смешивающем на равных правах явь и сон, реальное и фантастическое.
В прозе Дорофеева любая дверь, а то и люк водовозной бочки может открыться совсем в иное пространство и время – как запечатанная дверь в архив в одноимённом рассказе, дверь, за которой обнаружилось вольное кроличье королевство. Так и первый цикл «Конёк» открывает дверь в иное пространство «Вечной мерзлоты» (второй цикл рассказов) – в пространство детства, северного города.
О соприкосновении разных миров Дорофеев писал в эссе «На взмах крыла, или Откуда являются сказки»: «Переступаешь через порог, чтобы просто выбросить мусор, – да явно не туда шагнул!» Так и читатель «Вечной мерзлоты» оказывается в странном городе лжеисторических фамилий, исторического двойничества: «Когда в здешние места пришли русские, то первым делом окрестили местные племена, и нарекли, не долго думая теми православными именами, что были, как говорится, на слуху. Так, в нашем тихом городке проживали шофёр Михайло Ломоносов и бухгалтер Гаврила Державин. Александр Суворов работал в пожарном депо, а Денис Фонвизин – директором «Гастронома». Иван Крылов – инвалид в коляске. Зато Николай Карамзин, библиотекарь, действительно писал историю городка, основанного, как выяснилось, ещё Тамерланом… Множество Разиных, дюжины три Пугачёвых… несколько Болотниковых… Странно было жить среди таких фамилий. Будто не только под нами вечная мерзлота, но и само время застыло, как зимний воздух, искрится недвижно, да вдруг колючим и звонким ледяным порывом устремляется неведомо куда – то ли по кругу, то ли по спирали, точно смерч».
Детское сознание мифологично по сути своей, но здесь герой, взрослея, «выпадает» не в историческое, а опять же в мифологическое время и пространство, только иное. В «Вечной мерзлоте» герой выбирается не только из кокона детского времени, но из пелён чужих предсказаний и предопределений (тема, намеченная ещё в первом цикле), здесь настойчиво проговаривается желание быть собой, не надевать никаких личин, не примерять чужих предсказаний, уйти от обречённости, подсказанной то ли первым произнесённым в младенчестве словом («щи». Или «товарищи?»), то ли тёткой Мусей, толковательницей снов и «авгуршей», преуспевшей в понимании птичьих знаков.
Самым большим комплиментом своему творчеству Дорофеев называет слова: «Когда читаешь твои рассказы, хочется жить!» – и сам добавляет: «…стремлюсь написать так, чтобы прочитавшему мои произведения не только хотелось жить, но и заново родиться…» – дальше пафос привычно снижается отсылкой к первой фразе автобиографии: «…хотя бы и на Таганке, в роддоме имени Клары Цеткин».
Приверженность Дорофеева к закольцовкам, пересечениям и плетению узлов из нитей сюжетов, образов и деталей подталкивает к закольцовке этой двойной рецензии.
Одна из историй Сергея Седова («Сказки о дураках») кончается словами: «А дурак Серёжа, оживши, на президентской дочке женился. И никогда больше не умирал». В серии «Для тех, кому за 10» участвуют разные писатели, но мироощущение, которое их объединяет, можно выразить гибридом из двух фраз: читая их, хочется не только жить, но и заново родиться. И никогда больше не умирать.
Дарья МАРКОВА
Дарья Маркова родилась в Москве. Кандидат филологических наук. С литературно-критическими статьями и рецензиями выступает на страницах журналов «Знамя» и «Вопросы литературы».
Для тех, кому за 10. – М.: Жук (Живые умные книги).
Сергей Седов. Сказки. 2013.
Александр Дорофеев. Божий узел. 2012.
Добавить комментарий