Пост – постмодернизм?

№ 2014 / 17, 23.02.2015

Приставка «пост» означает после. На смену модернизму пришёл постмодернизм. И вот не прошло и полвека, как он зашёл в тупик. Мы наблюдаем сейчас любопытную картину

Приставка «пост» означает после. На смену модернизму пришёл постмодернизм. И вот не прошло и полвека, как он зашёл в тупик. Мы наблюдаем сейчас любопытную картину: чем мощнее становятся современные технологии, производным которых постмодернизм, в сущности, стал, тем очевиднее его смерть. Тысячи экранов, гаджетов, планшетов, айподов, смартфонов, роботов-помощников, беспроводных устройств входят в наш мир – твори, постмодернист! Придумывай новое! Но нет… Творец только перемалывает, как в блендере, одну и ту же массу, и выдаёт, как с конвейера, аналогичный продукт. Почему? Ответ следует искать в кредо творца – дисперсность и обезличивание. Именно от лоскутности и обезличивания он и выродится. Одна пустота похожа на другую, один чёрный квадрат похож на другой, даже если напишет его не Малевич.

Картина с выставки «Нет неизведанных земель». Питер Дойг

Итак, мы подошли вплотную к кризису постмодернизма от рук гаджетов, его породивших. Дисперсность становится так велика, что измельчать дальше – нет смысла, нужно искать целое. Число копий и подделок стремительно растёт, поэтому одного постулирования этого числа уже не достаточно, нужно создавать новое и уникальное. Однако, утверждая, что постмодернизм зашёл в тупик, нельзя не признавать его ценность. Справиться с описанием нашей хаотичной реальности, переполненной информацией, каналами связей, контактов, девальвированных ценностей и знаков, за которыми нет ничего, кроме суррогата,– можно было только средствами этого направления.

В некотором смысле, он стал шоковой реакцией людей на резко изменившиеся условия жизни и, самое главное, на новое лицо человека, копий которого стало так много, а фильтры так разнообразны, что он дезориентируется и теряет сам себя. Инстаграм штампует новых людей. Из идеального человека эпохи ренессанса, он превратился – в глянцевую единицу общества потребления, в потребителя, которого нужно атаковать и соблазнять образами себя самого, дабы он купил для себя – новое «Я».

Рекламщики не продают машины, они продают нас в этой машине. Мы покупаем «Я» в новом амплуа: представительский для тех, кто ценит статус, напичканный всякими новшествами хэчбэк, например, для хипстеров, отколовшихся от мейнстрима, городской «паркетник» для молодых семейств, усвоивших идеал европейского счастья из телевизора. Так действуют правила игры.

И постмодернизм, как нельзя лучше, раскрывает эти правила игры, обнажает кроющуюся за ними искусственность и пустоту, но что дальше? Искусство не может служить просто зеркалом, отображающим реальность. В данном случае – зеркалом, отражающим пустоту. Эта самая первая и примитивная функция – простой скан с реальности. Настоящее искусство должно преображать, предлагать восходящий путь развития.

Чувствуя эту назревшую потребность, Тимотеус Вермюлен и Робин ван дер Аккер в своём эссе «Notes of Metamodernism», написанном в 2010 году, утверждают новое направление – метамодернизм, в котором они провозглашают свободу от постмодернизма. «Поколение метамодернизма находится между сомнением постмодернизма и модернисткой жаждой чувства, смысла, направления. Любовь – это необязательно то, над чем нужно иронизировать, надежда – это не то, чему нельзя доверять»,– говорит Тимофей Вермюлен в интервью журналу Tank.

«Приставка «мета» для нас похожа на колебания и вращения сквозь и в будущее, прошлое, настоящее здесь, там или где-то ещё, с и между идеалами… Для нас приставка «мета» означает, что человек может верить в одно сегодня и в противоположное завтра или в противоположности одновременно»,– поясняет Вермюлен.

Про направление можно почитать на сайте metamodernism.com. На данный момент заметно, что чёткой платформы у него нет. Даже термины ещё нельзя назвать устоявшимися: кто-то говорит о псевдомодернизме, другие о пост-постмодернизме. Нечто ещё только выкристаллизовывается, очерчивается, но всё достаточно явно свидетельствует о потребности людей перейти через пустоту постмодернизма по некому мосту, построенному искусством или религией.

Оговорившись, что в среде искусствоведов единства ещё меньше, чем где бы то ни было, приведём тех деятелей культуры, которых иногда причисляют к направлению метамодернизма. В литературе – чилийского поэта и прозаика Роберто Боланьо, американских писателей Джонатана Эрла Франзена и Дэвида Фостера Уоллеса. В изобразительном искусстве – британского художника Питера Дойга и датско-ирланского художника Олафура Элиассона, самой известной работой его является инсталляция «The Weather Project» в лондонском зале Tate. В архитектуре – проекты архитектурного бюро Херцог и де Мёрон. В музыке – дуэт Coco Rosie, автора-исполнителя Девендру Банхарта и композитора Жоржа Ленца.

Известный актер Шайя Лабаф, сыгравший в «Паранойе», «Трансформерах» и других кассовых лентах, написал Манифест Метамодернизма (размещён на сайте metamodernism.org). Вот одно из его положений: «Сегодня мы – «ностальжисты» равно, как и футуристы. Новые технологии позволяют нам одновременно переживать и моделировать события из самых разных позиций. Далёкие от своего заката, новые зарождающиеся сети облегчают демократизацию истории, освещая разветвляющиеся пути, вдоль которых пойдёт их великий рассказ о здесь и сейчас».

Посмотрим, что будет дальше.

Наталья ГОРБУНОВА