И. Гринберг. ТРИ НАЧАЛА

№ 1971 / 39, 18.06.2015

Заметки о прозе молодых

Воспоминание тридцатилетней с лишним давности: Ленинградский дом книги, третий этаж, где помещается Издательство художественной литературы. Длинный коридор вдруг оглашается криком радости. Известный прозаик Сергей Семёнов, автор романа «Наталья Тарпова» и пьесы о челюскинцах, руководящий работой с молодыми литераторами, человек серьёзный, не тратящий попусту слов, взволнован до крайности. «Настоящий писатель, настоящий писатель! – восклицает он, потрясая небольшой рукописью. – Отличные рассказы…» Рассказы эти присланы из отдалённого района. Об авторе их ещё никто не знает. Однако проходит несколько месяцев, произведения молодого дебютанта появляются в печати и сразу же завоёвывают ему известность. Это Эльмар Грин… Да, первая встреча с только что заявившим о себе дарованием – событие счастливое, праздничное. Потом, спустя годы, а то и десятилетия, испытываешь особенное, острое чувство, глядя на искушённого мастера прозы или стиха и вспоминая о его начальных опытах, тронувших сердца читателей.

Новые силы входят в литературу постепенно, день за днём, год за годом. Старшие товарищи знакомятся с ними в редакциях, на конференциях, совещаниях, слётах. Идёт по видимости будничная, сосредоточенная работа, обсуждаются рукописи и первые книги, сталкиваются различные мнения, произносятся похвалы и укоры… А затем однажды становится ясно: вошло ещё одно поколение, принёсшее с собой свои впечатления, переживания, склонности. Оно вливается в наше литературное движение, органически осваивая его идейные устремления, принципы, традиции, сложившиеся в трудах и боях. И вместе с тем продолжает их, обогащает своими поисками и открытиями.

Говорить о чертах, которые сближают литературных ровесников, совсем не просто. Можно поддаться искушению и постараться сразу же вывести некую общую формулу, но вряд ли эти усилия будут плодотворными, потому что серьёзно работающий молодой писатель обязательно чем-нибудь да отличается от сверстников, и эти отличия необходимо охарактеризовать и оценить. Вспомним: писатели фронтового поколения находились в схожих условиях, были волнуемы однородными чувствами, и всё же произведения их неповторимо своеобразны, каждое из них умножает наши представления о великом народном подвиге. А нынче многостороннее богатство нашей действительности выступает отчётливо, сильно, рождает мотивы, коллизии, вопросы, дающие обильную пищу уму и воображению, и эта широта жизни, её стремительное течение сказываются в работе молодых писателей.

Речь идёт отнюдь не о внешнем динамизме, не о поверхностной мнимой «многоплановости»; сводящаяся к торопливым переброскам, перебивкам, она лишь имитирует подвижность и объёмность изложения. Эти претенциозные и наивные уловки не находят распространения в молодой прозе. Разветвлённость и напряжённость жизненных связей могут получить подлинное, весомое воплощение в развитии характеров, в раскрытии человеческих отношений. И, конечно, при этом выдвигаются различные художественные решения, возникают несовпадающие самостоятельные образные ряды.

*

Юрий Скоп – участник Пятого всесоюзного совещания молодых писателей – сибиряк. В отличие от некоторых своих ровесников, предпочитающих вести речь о родной деревне, он не домосед, а землепроходец, скиталец. Героя его романа «Имя… Отчество…» (напечатан в последнем номере «Юности» прошедшего года) – Семёна – ещё носит с места на место, из края в край, и писатель охотно следует за ним. Но глядит вокруг и оценивает всё происходящее совсем иначе.

Эта отчётливо ощутимая дистанция меж рассказчиком и действующими лицами, это очевидное несовпадение их взглядов и позиций – важная и характерная черта, объединяющая тех прозаиков, что выступили в последнее время. В рассказах и повестях, появившихся десять-двенадцать лет тому назад, автор и его персонажи подчас казались не то близнецами, не то двойниками, и критика то и дело отождествляла их. Теперь же всё заметнее становятся и способность, и желание молодых писателей вводить в своё творчество разнородные характеры и судьбы и тем самым расширять круг жизненных мотивов, ими воплощаемых.

Это совсем не означает, что личность художника стушёвывается, отходит в тень. Слова Ольги Берггольц: «И вот я становлюся многоликой, и многодушной, и многоязыкой. Но мне же суждено – самой собой остаться в разных обликах и душах…», – сохраняют свою силу в применении к любым видам творчества. Тяготение к высокому мастерству целостного, деятельного постижения жизни и даёт себя знать в молодой прозе наших дней.

Возвращаясь к Юрию Скопу, вспоминаю о том, что перед опубликованием романа «Имя… Отчество…» был напечатан его очерк «Встречное движение». Здесь он, раздумывая о том, как «в Сибирь идёт молодость – тысячи и тысячи молодых судеб», приходил к выводу: «Пусть идут. Дорога, она ответственность… А ответственность – это уверенность… Самая же лучшая уверенность – нравственная…». С этих позиций он и в романе исследовал одну – из тысяч! – молодую судьбу, взвешивая способности и возможности своего Семёна.

Уже и ранее привлекали внимание нашей литературы такие парни – обладающие хорошими задатками, способные многое сделать, но ещё не осознавшие себя, не понявшие своего призвания. Юрий Скоп далёк от каких-либо подражаний – он сам нашёл своего героя, сам и оценивает его. И находит свежие доказательства, свежие слова, складывающиеся в характеристику сложную, движущуюся и вместе с тем отчётливую.

Да, Семён ещё в становлении. Правда, беседуя со своим начальником Чоровым (они вместе работают в тайге, и Семён значится егерем при нём), признаётся, что для него «товарищество – дело святое», что людей он уважает, а они его – «это как когда», и, наконец, что он вовсе не собирается «весь век возле костров обретаться»… Довольно складная жизненная программа! Но выполняет её Семён не слишком-то последовательно. И виною тому, очевидно, бедность, неразвитость сознания, привычка жить от одного мгновенно возникающего побуждения до другого, готовность к неожиданным поступкам, к нечаянным решениям.

В самом начале романа случается происшествие, будто и незначительное, а в действительности очень точно характеризующее Семёна. Он вдруг решает подстрелить на ужин «утчонку» и начинает охотиться за птицей. И терпит обидную неудачу! Даже подстреленная, утка не даётся ему в руки, и он зря коченеет в студёной воде, зря тратит силы, сатанея от бессильной злости. Сцена эта хороша и проницательностью анализа, и пластичностью изображения. Перед нами человек, легко поддающийся внезапно возникающему увлечению, зря растрачивающий силы.

А затем мы видим Семёна среди людей – работником буровой партии. Правда, она не очень велика – в ней всего тринадцать человек – и трудится опять-таки в тайге. Но и в этом небольшом коллективе действуют законы трудового товарищества. Люди собрались здесь разные, некоторые, как говорится, со всячинкой. Но, собравшись вместе, объединённые серьёзным делом, они – за редким исключением – следуют тем строгим и добрым принципам, которые высоко ценятся и на многолюдных заводах и стройках.

Тут-то и убеждаешься, что рассказчику интересен не только главный герой, что его занимает множественность человеческих путей, обликов, биографий и особенно их взаимодействие, взаимовлияние. За недолгий срок в буровой партии случается немало происшествий – тут и смерть, и скорбные проводы погибшего, и предательство, и суд над изменником, и светлая, нежная любовь. Всё это совершается на людях, как говорили раньше, на миру, – и соучастники происходящего каждый раз словно держат нравственный экзамен, реальными действиями доказывая своё гражданское достоинство.

Верно чувствовал, вёл себя и Семён среди «людей, так хорошо сбившихся в дружную стаю за долгую зиму»… Но едва только ушёл он от них и оказался один на городских улицах, в чайной, среди неизвестных, незнакомых, сразу стало заметно, как он ещё не крепок душой, как ещё нетвёрдо, неуверенно идёт по жизни. Ещё! Но вот здесь-то и задумываешься над тем, что же станет с героем. Скоп многое сказал о нём, но главное впереди. Куда придёт Семён, как разрешится конфликт, так рельефно проступающий в этом образе? Убедительность, подлинность ответа – наилучшая мера зоркости писательского зрения. Ведь не только быт и нравы таёжных товарищей, земляков, однокашников занимают Скопа, но и душеустройство их. Дороги, ведущие сверстников к гражданскому, нравственному совершеннолетию, он ищет, исследует в своих странствиях по Сибири.

*

Далеко разбежались и маршруты, проступающие в прозе Александра Проханова. Он прокладывает их азартно, увлечённо, без устали. В своей повести «Полёт вечернего гуся» он, как бы срастаясь с героем, от лица которого ведётся повествование, признаётся:

«Я шёл от села к селу, и движенье моё по земле отмечалось в газете очерками и рассказами, а впечатления копились для книги, в которой действовал человек, посвятивший себя движению, и картины народной жизни становились для него частью его собственной жизни».

Слова доверительные и ко многому обязывающие, их должны подтвердить другие страницы, те, что изображают людей, увиденных, оценённых писателем, и воспринимаются как звенья будущей книги.

Она уже возникает на глазах: замечаешь, как тяготеют, тянутся друг к другу повести и рассказы, появляющиеся в разное время в различных журналах. Последовательность, цельность прозы Проханова так ощутима потому, что она даёт себя знать не только в выборе сюжетов, не только в умонастроении писателя, но и в словесной расцветке, очень броской, энергичной, насыщенной пылающими, огненными красками.

Не лишне подчеркнуть: живое ощущение образных возможностей, таящихся в языковой стихии, настойчивая их разработка характерны для нынешней молодой прозы. Радует это соответствие пластического выражения сути повествования. Перефразируя Флобера, можно сказать, что слово здесь не одевает содержание, как сверху наброшенный плащ, а срастается с ним, составляет единое целое.

Добивается этого и Проханов. Его проза может быть названа поэтической – потому что она подчёркнуто эмоциональна, напряжённа, ритмична; всё время слышится в ней будто задыхающийся голос человека, который не только наблюдает, характеризует, истолковывает жизнь, но и переживает её, захлёбывается ею, восторгается и ужасается, ликует и грозит.

Именно такой тон повествования и нужен Проханову для того, чтобы выразить своё отношение к жизни. Одна его страница вмещает и звучание старинных текстов, белый стих баллад и песен, и поездки на войсковые ученья, на полигоны, и утро на колхозной ферме среди мужиков, набившихся с мороза, и доярок, пробегающих с полными вёдрами. Мудрено ли, что жизнь кажется ему звенящим, туго натянутым бубном?!

Что и говорить – немало силы и прелести в таком стремительном, жарком упоении жизнью. Но не потерялись бы в быстром кружении реальные черты действительности, не остались бы в пренебрежении вопросы, ею выдвигаемые… Вероятно, эту опасность различает и сам писатель, потому что в его произведениях приметна тяга к более пристальному, сосредоточенному изображению человеческих связей. Здесь и бойцы гражданской войны, что заслоняют своими сердцами и телами женщин, ребят, стариков, уходящих от колчаковских палачей, и партизаны, яростно, гневно истребляющие гитлеровцев, и рыбаки, занятые нелёгким и любимым делом; они представляют свою жизнь «простой и спокойной, как качение солнца по небу, становление льда на воде, ход рыбы в море, и среди всего этого – Архангельск с криками весёлого люда, кружением цветных каруселей, огромными пароходами – длящимся вечно праздником».

*

Итак, Проханов любит краски размашистые, броские, словно взятые с палитры Кустодиева, Малявина. Галина Корнилова предпочитает акварель. И это соответствует её стремлению извлекать красоту из самых простых, обиходных поступков, событий, коллизий. Именно этим и определяется облик её книги рассказов «Большие дома».

Что останавливает её взор, когда она проходит по обычной ленинградской улице?

«Вот шуба с зимним пушистым воротником, висит себе, раскинув рукава на парапете, высушивают её на раннем солнце заботливые хозяева. А вот торчат из подворотни тупые острия берёзовых дров. Как они пахнут! Детством и лесом, радостями забытыми и ещё непришедшими. А на перекрёстках дорог вместо часовен стоят, поблёскивая стёклами, зелёные будки телефонов-автоматов».

В этот же ряд встают и старое дерево, утыканное крючьями и оттого схожее со святым Себастьяном, большой дом, возникающий «на той стороне канала как радостная и торжественная мелодия». Один за другим появляются вещи, казалось бы, зауряднейшие, но заблиставшие, озарившиеся ровным, чистым светом после того, как рассказчик разглядел смысл, в них сокрытый.

Михаил Светлов воскликнул однажды: «Предметы неодушевлённые я так люблю одушевлять!» Это чудесное занятие, судя по всему, и манит Корнилову. Почти во всех её рассказах происходят счастливые превращения, узнавания. И главное, они касаются не только домов, деревьев, зверей, но и людей. Встречает нечаянно молодой москвич бывшую свою соседку-ровесницу и замечает, что смешная девчонка стала добрым, надёжным человеком, другом, которого он искал так долго. Обитает в небольшом старинном городе ничем не знаменитая женщина Мария Ивановна – и выясняется, что она прожила очень нелёгкую трудовую, деятельную жизнь, постоянно заботясь о людях, её окружающих, и не представляя себе иного образа существования. И она вовсе не исключение. В другом рассказе речь идёт о крепких, плотных связях, сближающих работников различных профессий, но схожего душевного настроя – дружелюбного, отзывчивого. И недаром остро ощущающая радость этого товарищества скромная Лиза считает, что люди «словно касаются один другого ладонями и чувствуют чужую жизнь».

Не стоит забывать о черте, которая отделяет действенную и взыскательную доброту от идиллического, умильного прекраснодушия. К счастью, Корнилова преодолевает этот вкрадчивый соблазн. Её герои по преимуществу умеют отстаивать свои принципы, защищать свои идеалы. Настоящая битва происходит в рассказе «Наши неоткрытые острова», где молодые мечтатели сталкиваются лицом к лицу с тупыми, злобными разрушителями и пакостниками. И это не последняя их встреча, не последний бой.

Да, Корниловой жизнь отнюдь не представляется покойной, безмятежной. Это и определяет её отношение к своим героям. «Чего ты хочешь вообще, в жизни?» – таким вопросом начинается один из рассказов. И далее рассматриваются, разбираются несколько часов из жизни очень молодого, недовольного собою человека. «Многого он не успел узнать и понять», – отмечает писатель. «Просто не пришёл ещё его срок». Корнилова убеждена, что «срок придёт», она верит в своего героя. Но нетерпима к его слабостям, не даёт ему спуску, не разрешает себе быть снисходительной.

Итак, она не склонна утаивать, скрывать свои представления о красоте, о долге, об ответственности перед собой и временем. И вместе с тем в её рассказах нет назидательности, нет откровенных и замаскированных нравоучений. Её доказательства – живость образов, естественность человеческих поступков и побуждений. Желая доказать очарование городского пейзажа, она его рисует, стремясь доказать благородство человеческое, она знакомит нас с его носителями – реальными людьми.

*

Вот три характеристики писателей, ещё только начинающих литературный труд, но уже обладающих своими представлениями о жизни, о творчестве и подтверждающих это живою плотью образов. У каждого из них свои надежды, чаянья, радости и свои заботы, огорчения; как это часто бывает – недостатки оказываются продолжением достоинств… Разумеется, разбор их рассказов и повестей не может дать исчерпывающего представления об интересах, склонностях, возможностях наших молодых прозаиков. И всё же наблюдения, здесь сделанные, позволяют отметить деятельность и мечтательность писателей, их желание распознавать человеческое в обществе и общественное в человеке, их стремление руководствоваться идеалами, критериями нашего социалистического времени и его живой реальностью. Пафос гражданственности здесь неотделим от пафоса художественности. А это обещает многое.

 

И. ГРИНБЕРГ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.