НАУМ МОИСЕЕВИЧ КОРЖАВИН: «НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ МОЯ БЫЛА В МОСКВЕ»

№ 2015 / 24, 03.07.2015

С Наумом Моисеевичем (НМ) я встретилась в бостонском центре реабилитации для пожилых людей (штат Массачусетс). В этот центр переводят людей после операций, многие задерживаются тут надолго. Так вышло и с НМ, которому последнее время нужна была постоянная медицинская помощь и уход, проблемы со здоровьем (он практически ослеп и не мог самостоятельно передвигаться) не оставили другого выбора. 

До этого НМ жил со своей женой Любой в небольшой квартире в Бостоне. К моменту нашей с ним встречи, а было это в январе 2014 года, произошло печальное событие – от рака умерла Люба. Несмотря на это, НМ согласился со мной встретиться и побеседовать. Через две недели после похорон жены за НМ приехала дочь от первого брака Елена и увезла его в Северную Каролину, где он и живёт по сей день.

 Наша беседа получилась довольно короткой, НМ плохо себя чувствовал и тяжело переживал уход самого близкого и любимого человека. 

 

---

 

– Наум Моисеевич, как вам здесь живётся?

– Ну… Вроде ничего, но с другой стороны всё-таки это не совсем настоящая жизнь. Настоящая жизнь моя была в Москве. Сейчас у меня потери, в том числе и здоровья, мне уже почти девяносто – возраст не праздничный.

– Вы скоро переедете к своей дочке Лене в Северную Каролину. Вам хочется уезжать?

– Ну, а что делать? Я же старый совсем, ничего не вижу. Я люблю Лену, мне с ней будет хорошо, ну, а со сложностями я справлюсь, не первый раз.

– Я вижу у вас на подоконнике лежат книги. Вам кто-то читает?

– Да, вот Маша приходит и читает, я же не могу без литературы, совсем не могу.

– Вас навещают друзья, среди них есть литераторы?

– Да, навещают, но литераторов настоящих среди них нет – они все в Москве: Сарнов, например; был Рассадин, но умер. Всех не перечислишь… Просто, если бы я оказался в Москве, то я был бы в дружественной компании, понимаете, в компании единомышленников.

– Вы бы могли дружить с людьми, чья поэзия вам не близка?

– Нет, с такими людьми дружить не получается. Ведь нельзя быть искренним с таким человеком. О чём же говорить с ним? Как обсуждать литературу? И не интересно даже.

– Когда вы жили в Москве, вас часто печатали в журнале «Новый мир». Гл. редактором тогда был Твардовский. Вы хорошо его знали?

– С журналом «Новый мир» я был связан ещё до дружбы с Твардовским. Я приходил туда, там работали мои друзья. В «Новом мире» печатали мои стихи и статьи. А потом туда пришёл Твардовский, которого я чтил и чту. Он был довольно жёсток, но содержателен, поэтому с ним можно было разговаривать.

– Говорят, при Твардовском (несмотря на всю его либеральность) в журнал не брали современную, модернистскую поэзию. Твардовский её не любил.

– Я её тоже не люблю. Всегда против этого выступал и выступаю. Форма стихов – материя интимная. Попытка на ней настаивать и делать из неё нечто принципиальное – неправильна. Нельзя форму отрывать от самого стиха. Стихи даются уже в форме и нужно эту форму уловить и передать. В этом суть стихов. А не наоборот, подстраивать стих под форму. Это уже больше похоже на упражнения. Стихи пишутся, чтобы было непосредственное причастие к высоте. Это нужно почувствовать и передать, а не делать из формы принцип.

Об этом я много писал в статье «В защиту банальных истин», которая была напечатана в «Новом мире». Почитайте.

– Да, я читала. Вы там как раз размышляете о взаимосвязи формы и содержания поэзии. Можно ли сделать некий вывод из этой статьи – в чём суть поэзии?

– В поэзии должно быть ощущение одновременно сиюминутное и вечное. Это не просто дневниковая запись, чтобы пожаловаться, что, например, она меня не любит. Поэзия нечто большее и обобщенное. Она выражает внутренний мир человека, его связь с Богом. Нужно чувствовать себя и Бога, вот тогда получаются хорошие стихи. Такое редко бывает, но бывает.

– Чьи стихи из ваших современников были вам наиболее близки?

– Во-первых, стихи Твардовского. Был ещё хороший поэт – Евгений Винокуров.

Я не люблю такие вопросы…

В своё время я открыл Олега Чухонцева. Когда мне впервые принесли его стихи, я понял – это настоящий поэт. Потому что он не просто хотел писать стихи, а писал то, чем он жил, и это отражалось в стихах. Он очень хороший поэт…

– Давайте поговорим о ваших московских годах. Вас отправили в ссылку в 1947 году по статье «социально-опасный элемент». Вы повсеместно читали стихи, которые точно не могли понравиться властям. Вы предполагали, что вас могут посадить?

– Я просто писал стихи, и мне нравилось читать, что я написал. Мне необходимо было, чтобы меня слушали. Конечно, я предполагал, что меня могут посадить, но вы же знаете, как все люди всегда думают – может случиться, а может – нет. Я тоже думал, что не посадят, а взяли и посадили.

– В своих воспоминаниях вы пишете, что ссылка во многом на вас повлияла. В чём именно?

– В ссылке я жил в деревне, а это вообще очень много значит. Причём жил я там не в положении столичного корреспондента, а в положении обычного деревенского жителя. Я полюбил людей, которые меня окружали. Ссылка меня во многом обогатила. Я же был революционным романтиком, а в ссылке увидел жизнь обычных людей, со всеми их тяготами и простой жизнью. После ссылки я стал другим человеком, поменял политические взгляды, стал по-другому смотреть на многие вещи.

– Как лично вы почувствовали перемены в политической жизни после смерти Сталина?

– У меня появились возможности на что-то претендовать в литературе. При Сталине я даже думать об этом не мог. Конечно, всё равно было давление на литературу, но не полная подмена всего сущего, как при Сталине! Мои стихи стали печатать в журналах, а до этого они ходили только в списках в самиздате – их переписывали от руки и перепечатывали простые люди.

– Вы уехали в эмиграцию в 73-м и только в 89-м смогли вернуться в Москву для выступления на поэтическом вечере. Это было радостное возвращение?

– Конечно!

– Помните ваши первые ощущения? Москва изменилась?

– Москва не очень изменилась. Когда мы ехали по улице Горького, там висел плакат: «Наша цель – коммунизм». Это меня поразило.

– Какие ещё впечатления? Расскажите поподробнее.

– Что значит поподробнее?! Я люблю этот город! Это – мой город! И раз я там был, так я был доволен. Что бы там ни было – это мой город!

– Я читала, вас тепло встретила московская публика – зал встал и стоя аплодировал.

– Да.

– У вас есть любимые стихи, которые, возможно, вы читаете чаще других?

– Я не могу, не надо всего этого! Что значит любимые стихи!? Исследовать меня не надо!.. Я читаю то, что хочу, и в разные моменты мне хочется читать разное. И то, что люди просят, я читаю.

Я вдруг забыл, как вас зовут?

– Ирина

– А, да, Ирочка. Когда у вас будут ко мне вопросы, вы приходите.

– Спасибо большое. А сейчас мы уже закончим?

– Ну, мне кажется, мы уже обо всём поговорили. Я не люблю, когда придумывают вопросы и придумывают мысли. Всего вам доброго, Ирочка.

Наум Моисеевич протянул вперёд руку в поисках моей руки. Я ответила на рукопожатие, НМ поцеловал мне руку и уже совершенно без раздражения, а наоборот с добрыми чувствами похлопал меня по этой же руке:

– Вы приходите, обязательно приходите.

– Спасибо, Наум Моисеевич, я приду.

Я позвала Машу, которая сидела в коридоре и ждала завершения нашей беседы.

– Ну как? Что-то вы быстро закончили, – спросила она.

– Мне кажется, Наум Моисеевич устал. Он часто раздражался.

– У него сегодня плохое настроение, похоже на депрессию.

НМ захотел прилечь и отдохнуть. Во время интервью он сидел на стуле в четырёх шагах от кровати. Обычно его перевозили на кресле-каталке, и потом уже пересаживали на стул или на кровать. Но вызывать медсестру с креслом ради четырёх шагов Маша не стала.

– Ира, помогите мне, пожалуйста, подтяните стул к кровати.

Я стала подтягивать стул вместе с НМ, ножки пронзительно заскрипели по линолеуму. И тут в палату заглянула медсестра. Я думала, сейчас нас будут ругать за несоблюдение мер безопасности пациента или за порчу напольного покрытия (или ещё за что-то), и внутренне вся сжалась, отчего даже покраснела. Но медсестра не совсем одобрительно на нас посмотрела (в ином случае она улыбнулась бы) и ушла.

НМ ухватился за прикроватные поручни и довольно прытко подтянулся на кровать. Он лёг на бок калачиком, подложил руку под голову и закрыл глаза.

– Наум, что ты хочешь? Хочешь фруктов? Ира тебе принесла.

– Нет, не хочу. Почитай мне, я просто хочу лежать и слушать.

Маша взяла с подоконника Лескова и стала читать.

 

 

Беседовала Ирина ТЕРРА

Интервью – январь 2014 года, БОСТОН.

Записано – июнь 2015 года, МОСКВА

 

(Автор выражает признательность Саше Яблонскому, Маше Пукшанской и Жене Крейн за предоставленную возможность встретиться и пообщаться с Н. М. Коржавиным)