Саша КРУГОСВЕТОВ. ДВЕ СТОРОНЫ ЛЮБВИ

№ 2016 / 29, 05.08.2016

Интересно, как поживает дядя Рустам из Симферополя? Останавливался у него по дороге в Алупку, это было лет пятнадцать назад. Ночь перед отъездом была жаркая, душная, ни ветерка, всё плавилось, лишь равнодушная луна безразлично взирала сверху на мучения этих ничтожных людишек.

 

Смерть

 

Руслан долго не мог уснуть. Раздетый, в одних плавках, весь в липком поту, вышел на открытую галерею в поисках свежего воздуха. Там у ограждения галереи стояла жена дяди Рустама, его тётя, значит, – в лёгком халатике, смуглая, худощавая женщина лет пятидесяти. Тоже, видимо, мучилась, от жары.

Она повернулась к Руслану. «Подойди ближе». «Ещё ближе». Распахнула халат: открылись острые груди с коричневыми сосками и тёмный низ живота. Обвила его шею руками, села на деревянные перила, сказала властно: «Возьми меня».

Отказать было невозможно, он обнял её за талию под халатом и вошёл в неё. Она приглушённо застонала – ещё, ещё, сильнее. Перебрались в комнату Руслана – ещё, ещё, сильнее, сильнее. Сколько это продолжалось, неизвестно. Похоже на, что жаркая ночь никогда не кончится. Ещё, ещё… Пот стекал по ним ручьями, мокрая постель, волосы, она истерзала ногтями его плечи, искусала губы. Когда закончится это сладкое мучение?

Руслану казалось, что он – уже не он, всего лишь остатки телесной оболочки, послушно выполняющей всё, что хочет эта женщина, а его уже почти нет, улетел куда-то, почти умер. Конец всему, больше не будет – ни нежности, ни счастья, ни любви, ни его любимых книг, эта ночь вытеснила всё из его жизни, осталась только эта демоническая женщина.

Почему не боялась, что зайдёт муж? – наверное, знала, наверняка знала, что тот ни за что не зайдёт.

Ещё, ещё. Сколько это продолжалось? Она издала долгий, мучительный стон и рухнула на постель. Потом встала и, двигаясь как сомнамбула, почти не открывая глаз, подхватила брошенный в углу халатик, накинула его на плечи и уплыла в синюю ночь, распахнув полы как летучая мышь. Не поворачивая головы, бросила скрипучее: «Подбери трусы на полу галереи, племянничек». Ни поцелуя, ни человеческих слов на прощанье.

Руслан чувствовал себя растоптанным. В том, что произошло, не было ни любви, ни даже влечения. Она взяла его как секс-машину, с таким же успехом она могла бы взять осла или красавца дога.

Наутро жена дяди приготовила завтрак, они втроём позавтракали, говорили мало, потом Руслан уехал на троллейбусе к морю. Больше не виделись. Ни с Рустамом, ни с его женой.

Тогда он думал, что вышел за рамки, нарушил все мыслимые нормы приличия. Теперь он видел это совсем по-другому. В ту ночь приходила не просто женщина. Его посетила смерть. Бездушная, жестокая смерть, привычно выполняющая свою работу. Она пришла не забрать его – только предупредить. Чтобы он понял, какова эта смерть на самом деле, и какой дорогой он, Руслан, придёт к своему концу.

 

 

Сны любви

 

Ты спишь, дорогая, а я уже встал – так часто бывает в последние годы.

Объяснялся ли я когда-нибудь тебе в любви? Получается, что нет.

Мы встретились не в юном возрасте, у каждого за плечами – своя жизнь. Мне под сорок, тебе под тридцать. Я – ещё молод и силён, ты – чудо, как хороша. Мы с тобой никогда не признавались в любви, не говорили нежные слова. Не принято было. У нас с тобой не было принято. Сын наш – сейчас уже совсем взрослый. Мы очень любим его. Никогда не баловали его нежностями и объятиями, принятыми в других семьях. Но очень любили его. И любим. Он всегда знал об этом. И сейчас знает.

Мы были как одно целое. Твои глаза неизменно светились, когда я смотрел на тебя или брал за руку. И земля качалась и улетала. Наверное, мои глаза тоже светились.

Мы только познакомились. С первого дня, где б мы ни появлялись, незнакомые люди принимали нас за молодожёнов. Это было очень и очень долго. А сейчас, наверное, уже не принимают. Не потому что прошло больше тридцати лет. Я чувствую то же, что и раньше, когда держу твою руку. Просто, какие уж мы молодожёны. Молодожёны – молодые муж и жена. Мне – за семьдесят. Тебе тоже немало. За шестьдесят. Хотя, мы ещё ничего себе.

Почему я никогда не объяснялся в любви к тебе? С теми, с кем был раньше, до тебя, с теми объяснялся, и часто. С тобой – никогда.

Сегодня утром, в тот момент, когда я проснулся, вся наша жизнь промчалась перед моими глазами. Я понял, как был счастлив с тобой. И мне захотелось сказать тебе об этом. Ты, конечно, знаешь. Но, всё равно, хочется сказать. Сколько мыслей и воспоминаний промчалось в это одно мгновение… Их не уместить в короткие слова. Я решил написать об этом в письме. Ты ложишься позже меня, просыпаешься – соответственно, у меня есть не менее двух часов. Я напишу всё, что хочу сказать, ты проснёшься и прочтёшь. Просто прочтёшь. И ничего не будем обсуждать. Потому что ты и так знаешь то, что я хочу сказать. И что я могу написать о нас. Больше тридцати лет быть с женщиной. Любить. И никогда не сказать об этом. Мне уже семьдесят. Когда же ещё, если не сейчас?

Вся моя жизнь разделилась надвое встречей с тобой: до и после.

До – я жил, мечтал, работал, любил и был любим. Путешествовал, много путешествовал. И точно знал, что я тебя ещё не встретил. Знал, что встречу обязательно. Признаюсь – готовился к этому. Часто думал об этом. Готов ли я? Не стыдно ли мне будет за себя, когда мы встретимся? Не сочтёшь ли ты меня пресным, унылым, пошлым, неинтересным, мелочным, пустым, суетным, ограниченным? Что я скажу тебе? Заинтересует ли тебя то, что я скажу? Или сделаю? При встрече. И потом. И долгие годы после этого.

Было много новых лиц, приключений, путешествий. Я вбирал в себя впечатления от слётов, тусовок, соприкосновений, толковищ, междусобойчиков, свиданок, вечеринок, где знакомился с разными интересными и не очень интересными людьми. Но больше всего запоминались знакомства и встречи с красотами земли. Отбирал лучшее и хранил в своём сердце. Знал, что это будет нужно. Потом. Для тебя. Многое повидал, ведь я же моряк. Но в памяти оставалось немногое. Оставалось лишь то, что захватывало меня целиком, без остатка. Потом эти особенные впечатления и эти поездки приходили во сне. И во сне я снова переживал посещение прекрасных, незабываемых мест.

То была, как бы предварительная жизнь. Эскиз. Черновик. Я думал, что люблю больше блондинок, смешливых хохотушек. Остроумных, дерзких. Такой была Жанетта. Мы совсем не подходили друг другу. И я упорно искал тебя. Но так же упорно продолжал думать, что мне нравятся только блондинки-хохотушки.

А потом мы встретились. Это произошло очень буднично и без фанфар. Увидел тебя и сразу подумал, что ты – это ты. Отметил про себя: она совсем другая, не такая, как я думал. Но всё равно понял, что это ты. Сразу. Когда встречаешь суженую, понимаешь сразу: это та, которую искал. Просто я, наверное, был готов.

Началась новая жизнь. Наша общая жизнь. Для меня – жизнь набело. Я не говорил тебе о том, как бы мне хотелось поделиться с тобой самыми яркими впечатлениями. Которые я уже пережил раньше. Один. Начерно. Я хотел пережить это ещё раз, вместе с тобой. Набело. Это получалось само собой. И тебе это нравилось.

Тёплое море. Мы кладём вещи на матрас. И плывём. Вдоль берега. Я толкаю матрас. Плывём весь день. Спрямляем натянутые луки пляжей. Огибаем огромные скалы, убежавшие в море на сотни метров. Наблюдаем отчаянных ныряльщиков, разбегающихся, летящих вдоль скалы горизонтально и вниз, втыкающихся в хрустальную бездну с семидесятиметровой высоты. Плывём вдоль вертикальной горной стены без береговой линии, подводная часть которой столь же вертикальна, что и надводная. Я держу твою руку, и мы опускаемся вниз, под воду, вдоль зеркально отвесной стены. Беспечные рыбёшки играют в радиальных лучах солнца. И твои чёрные волосы развеваются вокруг головы, уходящей в весёлую пучину. Мы плывём всё утро, весь день. Из пункта А в пункт Б. Пересекая бухты, иногда оказываемся далеко в море. Потом плывём к берегу. Слышим призывы спасателей: «Купальщики, вернитесь в зону купания!». Да мы возвращаемся, возвращаемся. Мы и так уже возвращаемся. Находим уголок для ночёвки. Совсем нам не подходящий. Мокрицы, сырость, теснота. Влажные простыни. А мы – молодые, загорелые, сильные, весёлые. На следующий день плывём дальше. Ты и я. Мы. Мы и тёплое море. И ничего искусственного. В море нет места для лжи. Обмана. Корысти. Гордыни. Бесчестности. Злобы. Суеты. Коварных замыслов. Всего, чем заполнена наша жизнь на суше. Только природа. Вода, мать всего живого. И любовь. Море – мать любви. Небо – отец любви. Солнце – заботливый друг любви. Ветер – весёлый спутник любви. Ты вспоминаешь? В наших жилах бьют токи молодой крови. Она вскипает от эликсира любви, переданного нам в момент рождения неведомым механизмом, механизмом, запущенным любовью наших отцов и матерей, тогда ещё молодых, безрассудных и любящих друг друга, как мы сейчас. Море, любимое море, – вот мой тебе подарок, дорогая. Я готовил для тебя свою любовь к морю. И взаимность моря. Море теперь любит тебя так же, как меня. Потому что мы вместе.

 

 

Мы поднимаемся к острой вершине, господствующей над разогретыми солнцем скалами старого кратера. Последний участок – самый крутой. Вокруг – отвесные обрывы. Тебе не хочется подниматься. Отказаться и вернуться ни с чем – тоже не хочется. Я не уговариваю. После некоторых раздумий ты делаешь последние сто шагов, держась руками за гладкие камни. Я помогаю. Ты на вершине. Площадка совсем маленькая. Метр на метр. Может, – полметра на полметра. Ты выпрямляешься. Складки старого горного массива у твоих ног. Здесь, в этом Киммерийском вулкане, был проход в царство мёртвых. Глубоко под землёй тихо течёт Стикс, река мёртвых. Харон во времена оны согласился перевезти через неё Одиссея туда и обратно. Сейчас Стикс надёжно укрыт отрогами. Не видно Стикса и не слышно. Не видно прохода в царство мёртвых. Видны лишь обрывающиеся в море грозные скалы. Внизу – Чёртовы пальцы, тридцатиметровые каменные столбы. Которые, кажется, дырявят небо, когда смотришь на них снизу. А сверху – просто пальчики. Симпатичные. Но совсем не грозные. И голубые морские дали. И крохотные деревеньки внизу. Теперь ты видишь то, что снилось мне. Что я лелеял и готовил для тебя в прошлой жизни. Ты вытянулась, как бутон цветка, только что пробившегося на вершине из каменного тела горы. Дух святой нисходит к нам с небес в лучшие моменты жизни. За твоей спиной распахиваются роскошные белые крылья. Я снимаю тебя на вершине горы, ангел мой. Это лучшая твоя фотография.

Всё имеет начало и конец в подлунном мире. Прошло время. Казалось, заканчивается моя вторая жизнь. Прекраснейшая из моих жизней. Но она заканчивалась. Любовь устала. Света становилось всё меньше. Осталась привычка. Твои глаза потухли. Мои – наверное, тоже. Упали сумерки. Жизнь остановилась. Должна была прийти третья, четвёртая, ещё какая-нибудь жизнь. Сердце забилось с новой силой. Казалось, вот он, новый свет. Казалось, мою жизнь осветили новые прекрасные глаза. Новые объятия. В голове – бардак. Чердак забит ерундой. Всё перемешалось. Суета сует. Закрутились вихри, поднимая тучи пыли. Я расскажу тебе о том, о чём раньше не говорил. Демоны, прежде дремавшие в тёмных закоулках моего мира, проснулись и захватили всё пространство. Они кричали, визжали. Впивались когтями в сердце. Царапали лицо, руки. Вокруг всё рушилось. Оказывались врагами те, что прежде казались друзьями. А враги не становились друзьями. Где я? Что со мной? Новые глаза с нежностью и грустью, но почему-то без сожаления следили за крахом моей жизни. Разваливались и падали здания, цирки, башни, которые я всю жизнь возводил вокруг себя. Размывались принципы, рушились идеи. Господи, помоги мне! Научи, дай хоть немного света во тьме кромешной. Укрепи моё сердце. Я был болен. Руки тряслись. Глаза ничего не видели. Губы пересохли. Мои ангелы-хранители спустились с неба, чтобы спасти меня. Они прикладывали влажную повязку к моему пылающему лбу. Они держали меня за руки. Чтобы унять их дрожь. Что-то нашёптывали мне. «На свидание с Господом, – говорил мне библейский красавец отец Михаил, – надо приходить не только по праздникам». Вспоминались слова Сына Божьего: «Не делай другому того, чего не хотел бы, чтобы делали тебе». «И так, во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». «Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь». «Входите тесными вратами». «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». «Блаженны чистые сердцем. Больше всего хранимого храни сердце твоё, потому что из него источник жизни». Я был плох, и мои ангелы долго занимались мною. «Подобное притягивает подобное», – говорили они, чтобы объяснить мне, что происходит. Я уединялся. Подолгу бывал один. Но я не был один. Небесные хранители не оставляли меня ни на минуту. И везде устанавливали знаки на моём пути. Началось прозрение. Раскаяние. Катарсис. Очищение. Я чувствовал себя в церкви не только как в доме Отца небесного. Но и как в своём доме. В родном доме. Где хорошо. Где всё радует. По-прежнему в собор приходили кликуши, агрессивные старухи, убогие, приходили беззастенчивые, просящие подаяние. Но теперь я не видел их. Они оставались вне моего зрения и сознания. Не раздражали. Не портили благолепия отчего дома. Демоны покидали насиженные места в моём сердце. Им нечего было ловить. Пиявки и присоски, облепившие во множестве мою жизнь, стали отваливаться. Сами собой. Без усилий с моей стороны. Исчезать из поля зрения. Теряли интерес ко мне, забывали обо мне. Потому что я перестал думать о них, думать, как они неправы, мысленно спорить с ними. Перестал вспоминать о них. Перестал притягивать их агрессию. Не смотри хищнику в глаза – не вызовешь агрессии и нападения. Забудь хищника. Пусть он живёт своей жизнью. Новые, прекрасные, любящие глаза удалялись. Размывались их очертания. Размывались черты лица. Уже почти не различимы звуки голоса, который прежде казался мне прекрасным. Я ли, в самом деле, тот, кто тянулся ко всему этому? Я ли всё это натворил? Как удивительно. Будто бы не я. Я, но другой, прежний.

Наша любовь вернулась. Сразу. Сама собой. Будто и не уходила. Без объяснений. Без упрёков. Дни и ночи напролёт мы проводили в объятиях друг друга. И земля кружилась. Земля уплывала. Мы были переполнены любовью. Прохожие провожали тебя взглядом. Мужчины разворачивались, чтобы догнать тебя. Ошарашенные, они врезались лбами в водосточные трубы. Запинались о тротуары, падали. Говорили тебе что-то несуразное. Словно школьники совали в руку записочки. Потому что ты была прекрасна как в дни своей молодости. Как утренняя звезда, обещающая новый радостный день, дарящая каждому надежду любви. Нет, так и не началась третья моя жизнь. Продолжилась вторая. Она лишь приостановилась на мгновенье, словно запнувшись. Чтобы снова устремиться вперёд и продолжить свой победоносный путь. Триумф нашей любви.

Не исчерпаны все кладовые, все подарки, что я готовил для тебя. В моих снах снова и снова – волшебные видения прежней жизни. Я должен пережить их ещё раз. Наяву. Вместе с тобой. Когда? Не знаю. Я ничего не планирую. Знаю, что непременно эти волнующие моменты наступят. В свой черёд. Как бы сами собой.

Мы бродили по пыльной Бухаре, предпочитая её яркому разрисованному Самарканду. В Бухаре слышны говоры, топот и неторопливые ритмы жизни древних народов. Мы поднимались на мыс Горн, чтобы бросить вызов проливу Дрейка и невидимому за ним огромному ледяному континенту. Мы часами стояли, запрокинув голову, чтобы видеть покатые вершины Синих гор, трезубцем пробивающих небесную твердь. Мы слушали пение горных исполинов, возносящих благодарственную молитву создателю. Мы бродили по лабиринтам и глубоким ущельям красных гор, где из-за поворотов поднимаются вырубленные в толще скал величественные храмы Петры. Забирались на Киммерийские плоскогорья, источенные изнутри пещерами набожных греков. Окунались в священные воды реки Иордан. Господь, казалось, радовался вместе с нами. Потому что именно для нас он приготовил бесценные дары этого мира.

Мы плавали в горячих подземных реках Туркмении. Над нами летали мыши, а по стенам ползали какие-то бесцветные неповоротливые твари. Купались в известковых ваннах с голубой водой, прилепившихся к кручам Малоазийских гор. Опускались в базальтовые разломы континентальных плит, прикасались к древним, праматеринским породам нашей космической колыбели. Вместе переплывали бешенный горный Варзоб на Памире. Любовались «полётами» гигантского ската, морского дьявола манты, и огромной тихоходной рыбы Наполеон.

Но больше всего запомнилось не это. Мне и нам. Не столь яркое. Не столь экстремальное.

Падающие листья. Мы – у подножья знаменитого дуба. Которому поэт посвятил строки: «Гляжу ль на дуб уединённый и мыслю: патриарх лесов переживёт мой век забвенный как пережил он век отцов». Весь день мы любовались неяркими осенними пейзажами Псковщины. Кормили лебедей. Пробовали у бабушек на обочинах десятки сортов яблок, лучших яблок России. Слушали бесконечно знакомые и бесконечно любимые стихи. И вот, когда сердце дрогнуло и облилось слезами, наступила тишина. И мы услышали. Как осенние листья отрываются от веток. Это было похоже на еле слышный, вернее – угадываемый, щелчок. Мы внимали тому, как они, качаясь, медленно опускались на мягкую землю, покрытую ветхим одеялом упокоившихся уже листьев. Это было как череда вздохов. И слушали, как они касались упавших собратьев, закончив последний путь, – словно тёплый шёпот на ночь с пожеланием спокойной ночи. Множество звуков этих сливалось в тихую симфонию осени. Которую может услышать не каждый. Мы умылись музыкой среднерусской природы, сердце очистили стихами поэта поэтов. Мы были готовы. Ты услышала то же, что и я. Ты приняла мой подарок.

Деревянная церковь XIX века. Я позабыл дорогу к ней. Долго блуждали мы по заливчикам и берегам недалеко от маленького карельского городка. И всё-таки мы нашли её. Потемневшее дерево. Чёрное серебро осиновой щепы на крышах, куполах и скатах. Ветхие лестницы. Убогий алтарь. Он пел нам какую-то незнакомую и непонятную песню из далёкого прошлого нашей страны. Озадаченные, мы вышли из церкви. Отошли немного. И обернулись, чтобы ещё раз посмотреть на неё перед отъездом. Церковь стояла в конце полуострова с крутыми берегами. Опять услышали тихое пение – кто это мог петь, чьё это было пение? И тут мы всё увидели и поняли. Церковь слилась с крутыми косогорами берегов, падающими к узеньким пляжам огромного как море, уходящего вдаль северного озера. Стройная, неестественно высокая, она продолжала эти берега. На наших глазах она взлетала. Будто мы стали свидетелями вознесения к небесам, Успения Святой Девы Марии. Нет, архитектура – не «застывшая музыка». Такая архитектура – это мощная, живая музыка. Вместе с которой мы улетали к небесам. Вместе с Успенской церковью. Вместе с тобой.

И ещё я хочу напомнить тебе о саде Эльфов. Я знал и любил этот сад очень-очень давно. Часто рассказывал тебе. И мы там оказались. Не то, что этот сад неизвестен. Многие в нём бывали. Сад на берегу фьорда. Высоко над обрывом. Создатели сада оставили скульптурные портреты друг друга. Такие, какими они себя видели. Это были летающие люди. Они летали сами. Играли на простых музыкальных инструментах. Летали вместе с богами. Вместе с летающими конями поэзии. Они ныряли и плавали рядом с фантастическими существами, которых уже нет на земле. И все они пели песни. Здесь не было страданий. Все они были воплощением радости бесконечной и неудержимой жизни. Многим нравился этот сад. Как красиво. Сколько фантазии. И только мы с тобой знали, что это сад Эльфов. Нам повезло говорить с ними. Эльфы приняли нас словно своих. Как нам повезло. Они говорили с нами, минуя слова. И мы понимали их. Удивительно! Они тоже понимали нас. Потому что это был язык любви. Который понятен всем любящим. И для него нет преград.

Много снов есть у меня ещё, снов, которые мы пока не посетили, которые нам предстоит пережить вместе наяву. Как много было дано нам с тобой. Спасибо судьбе за это.

Но не всё суждено нам пережить вместе. «Есть в близости людей заветная черта»… Воспоминания, которые я не смогу подарить тебе. Моё смутное военное детство. Тёмная лестница. Какие-то брёвна, почему-то сложенные аккуратно на лестничной площадке. Белый котёнок играет среди огромных брёвен. Он останавливается. Смотрит на меня. Моя будущая жизнь, и светлая, и беспокойная, всякая, смотрит на меня через его детские звериные глаза. Никак нам с тобой, дорогая, не попасть вместе в то время и туда, где был белоснежный котёнок, где был я, маленький Саша. Когда тебя ещё не было.

Мне снится огромная коммунальная квартира на Грибной улице. Очень хорошо знаю эту квартиру, каждый закоулочек. И где она находится. Я никогда там не был. Даже в детстве, в бессознательном возрасте. Там жили мои родители, когда меня ещё не было. Хотел бы пригласить тебя, родная, в эту квартиру. Но это не по силам нашей любви. Пока ещё.

Мне снится прекрасное место. У моря. Высокие холмы на берегу тёплого моря. Так мне хочется, чтоб мы оказались там. И бросили взгляд на морские дали с этих холмов. Однажды, мы c тобой побывали недалеко от этих мест. Даже двинулись в том направлении. Прошли полпути. Тритоновы бухты. Валуны-лягушки, торчащие из воды. Не сложилось. Мы повернули назад. Проходили годы. Сны-воспоминания об этих местах становились всё более расплывчатыми. Я начал забывать, где точно они находятся. Помнил только крутые осыпи, уютную бухту и светящиеся каменные ворота недалеко от берега, арку в море, через которую проходят небольшие морские суда.

Однажды, мы снова оказались недалеко от этих мест. Я был уверен, что сумею найти дорогу. Пойдём, сказал я тебе. Мы доберёмся за два часа, не торопясь. И за два часа вернёмся. Нам хватит времени. Нет, сказала ты, мы не успеем. Не получится. Одна молодая женщина, которая слышала от меня о светящихся воротах, сказала: «Пойдёмте, покажите мне. Я хотела бы увидеть светящиеся ворота. Мы успеем». «Иди, – сказала ты. – Ты же хочешь дойти до светящихся ворот. А я останусь здесь. Я подожду». Но я не пошёл. Мне было неинтересно смотреть на светящиеся ворота без тебя. Это может быть только моим подарком тебе. Вместе смотреть на светящиеся ворота.

Я многое ещё сумею тебе подарить, дорогая. Но светящиеся ворота я, видно, уже не подарю. Ворота эти ещё приходят ко мне во снах. Иногда. Они всё менее и менее отчётливы. Уже не помню точно, где эти ворота. Как жаль. Прости меня, родная. Моя вина. Наверное, моей любви не хватило, чтобы подарить тебе светящиеся ворота. Пока ещё не хватило.

 

 

 

 

 

 

 

 

Саша КРУГОСВЕТОВ