«Как ещё ты держишься, мой друг?»
Юрий Кузнецов и Вадим Кожинов: высокая дружба
Рубрика в газете: Из материалов Кузнецовских конференций, № 2023 / 46, 24.11.2023, автор: Илья КОЛОДЯЖНЫЙ (г. Санкт-Петербург)
«Одинокий в столетье родном…» – написал Юрий Кузнецов в стихотворении «Поэт» (1969). Одиночество Кузнецова – и поэтическое, и человеческое – не раз отмечали современники, а сам поэт открыто демонстрировал его в своих стихах. Например, широко известна строка «Я в поколенье друга не нашёл», по поводу которой Станислав Куняев – не без иронии и сожаления – писал, что Кузнецов и не искал друзей. Но так ли был одинок Кузнецов на самом деле и действительно ли у него не было друзей? Попробуем разобраться.
Начнём с того, что процитированные выше строки были написаны Кузнецовым на рубеже своего 30-летия, когда он ещё только входил в литературу, в свою зрелость. Рано почувствовав особенность своего могучего дара, своего поэтического восприятия, Юрий Поликарпович остро ощущал и своё духовное одиночество, о котором он с некоторым даже вызовом поведал в стихах. Но многое меняется в 1974 году, в год знакомства Юрия Кузнецова с Вадимом Кожиновым. Кузнецов обретает в лице Кожинова достойного собеседника, наставника, друга. И хотя в первом своём поэтическом посвящении Кожинову, написанном в 1975 году, поэт спешит «попрощаться» с Вадимом Валериановичем и безжалостно перечисляет «недостатки» нового друга («ноздрёвский жест, неверная струна», «промотал полжизни, не скучая»), тем не менее хорошо видно, что Кузнецов весьма дорожит «орлиными кругами» кожиновской беседы, его историософским, всеобъемлющим взглядом на русскую историю. И вот уже в 1982-м году Кузнецов провозглашает: «Нас, может, двое, – остальные – дым», а кожиновский дом «парит в дыму земного шара, а выше Дионисий и гитара» (то есть «неверная струна» гитары «реабилитирована»).
Скептики могут возразить: мол, в следующем посвящении от 1985 года Кузнецов снова «прощается» с Кожиновым:
Под перезвоны ада или рая
Ты лёгок на подъём родного края,
А я тяжёл. Прощай по всем статьям!
Мы канули по разным пропастям…
Думается, что эти слова можно объяснить теми известными кузнецовскими «погружениями» в запредельные области человеческого духа, доступными только Поэту. Вот некоторые свидетельства этих погружений:
«Я иду на ту сторону вдоль заветных крестов», «оставлю чуждые пределы, и пройду за вечное кольцо», «призраки с четвёртым измереньем в мир проникли плотным наважденьем. Среди них ты ходишь и живёшь, как в гипнозе, слыша их галдёж».
Конечно, в этом смысле, Кузнецов и Кожинов в самом деле находились «по разным пропастям».
Ст. Куняев в своей книге о Кузнецове «И бездны мрачной на краю…», к слову, до сих пор остающейся лучшей духовной биографией поэта, замечает, что Кожинов «материалист до мозга костей, мог восхищаться откровениями своего друга, но растолковать их был бессилен». Эта фраза, на мой взгляд, применима только и именно только к этим кузнецовским наваждениям призраков из четвёртого измерения. В отношении же остальных поэтических откровений Юрия Поликарповича «материалист» Кожинов проявил не только восхищение, но и глубокое их понимание. Вадим Валерианович первым высказал мысль, что в поэзии Юрия Кузнецова «воплощён образ подлинно героической личности, чьё бытие совершается в мире тысячелетней истории – русской и всечеловеческой – в безграничном космосе».
В последующих поэтических посвящениях Кузнецов и Кожинов предстают не только как люди общего мировоззрения, но и общей трагической судьбы, когда «твой сливается закат с закатом Родины великой», и где «Цареград уйдёт на дно морское, а Москва погибнет от огня». Последнее поэтическое посвящение, написанное в июле 1991 года, заканчивается горестным восклицанием: «Как ещё ты держишься, мой друг?»
Ещё более определённо проявляется отношение Кузнецова к Кожинову в прозаических посвящениях-автографах. В кожиновском архиве обнаружено девять таких посвящений (вероятно, автографов было больше). Приведём их в хронологическом порядке.
Юрий Кузнецов – Вадиму Кожинову:
«Вадиму Кожинову, выдающемуся русскому интеллигенту скромная дань уважения. Юрий Кузнецов. 15. III. 74». («Во мне и рядом – даль», «Современник», 1974);
«Вадиму Кожинову, перешедшему бездну. Ю. Кузнецов. 8. VIII. 78». («Выходя на дорогу, душа оглянулась», «Молодая гвардия», 1978);
«Вадиму Кожинову, самому близкому из дорогих. Ю. Кузнецов. 3 апреля 1978». («Край света – за первым углом», «Современник», 1976);
«Вадиму Кожинову – Юрий Кузнецов на золотой ключ евразийства. 13. IX. 81». («Отпущу свою душу на волю», «Советский писатель», 1981);
«Вадиму Кожинову, моему литературному наставнику, товарищу и другу – с приветствием! Юрий Кузнецов. 24. 11. 85». («Ни рано, ни поздно», «Молодая гвардия», 1985);
«Вадиму Кожинову (стр. 44) – Ваш Юрий Кузнецов. 24. 10. 86 г.». («Душа верна неведомым пределам», «Современник», 1986);
«Вадиму Валерьяновичу Кожинову, подвижнику русской идеи, на краткие часы отдохновения. Ю. Кузнецов. 5. 07. 89 г.». («Золотая гора», «Советская Россия», 1989);
«Вадиму Кожинову, редкому на Руси человеку, в тени которого я упражнял свой ум и отдыхал душой. Юрий Кузнецов. 6. 04. 91» (Избранное: Стихотворения и поэмы», «Художественная литература», 1990);
«Дорогому Вадиму Валериановичу – с приветствием духа в день его рождения. Ваш Юрий Кузнецов. 5. 07. 99 г.» .(«Русский зигзаг», МО СП РФ, 1999).
Из этих поэтических и прозаических посвящений складывается образ Кожинова как собеседника, возвышающего дух, бесстрашного соискателя русской мысли, как друга («самого близкого из дорогих») по духовному бытию. Из всех современников Юрия Кузнецова на такую дружбу мог претендовать в какой-то степени, пожалуй, только Станислав Куняев. В юбилейном посвящении на 60-летие Куняева Юрий Поликарпович называет его «ветераном третьей мировой», который «сражался духом и стихом». Но всё же, как представляется, Куняев был другом не столько по духовному бытию, сколько, если так можно выразиться, по борьбе (политической и идеологической).
К слову, были у Кузнецова и друзья, что называется, по быту, общение с которыми не требовало напряжения духа и ответственности в высказываниях. Кто-то из таких друзей, по-видимому, не без задней мысли заслужить славу и лавры Эккермана, педантично фиксировал подобные высказывания поэта. Насколько им можно доверять (даже если допустить, что они задокументированы без искажений), насколько они соотносятся с той высочайшей ответственностью и требовательностью к Слову, явленными нам в кузнецовской поэзии, которую мы так любим и ценим. Ответ, на мой взгляд, очевиден.
Вадим Кожинов – Юрию Кузнецову:
«Юрию Кузнецову – Поэту от молодого историка. 15. 1. 98» («История Руси и русского Слова. Современный взгляд», Чарли, 1997)
«Юрий Кузнецову, одному из замечательных поэтов XX века, перед которым автор сей книги преклоняется ровно двадцать пять лет – с 1973 года. 11 мая 1998 года» («Судьба России»).
«Новорождённому Поэту Юрию Кузнецову – подношение смиренного историка Вадима Кожинова. 11 февраля 1999 года, осеняемое Водолеем, смывающим грязную пену с России. Ср. стр. 75» («Россия. Век XX-й (1901–1939), Алгоритм, 1999)
«Лучшему русскому поэту второй половины XX века, Юрию Кузнецову – с восхищением и любовью. 5 окт. 2000 г.» («Победы и беды России, Алгоритм, 2000)
Да, перед нами просияла высокая дружба двух великих людей, которую лучше всего охарактеризовать фетовскими словами: «Здесь духа мощного господство, здесь утончённой жизни цвет». Такого глубокого и плодотворного диалога между поэтом и мыслителем я больше не припомню в XX веке, ну а в XIX веке, если не бояться громких сравнений, можно вспомнить дружбу Пушкина и Чаадаева.
Концовка хороша.
“Я больше не припомню в ХХ веке…”
Ну-ну.
Дружба в виде посвящений? Как-то странновато. А если не это, то о чём, собственно, пишет автор? Я так понимаю, что он не был кем-то третьим, кто наблюдал эту дружбу героев его заметки , находясь рядом с ними? И мне кажется, если исходить из написанного, что эта “дружба” притянута автором за уши.