Комиссар госбезопасности в роли главного надзирателя за московскими писателями
№ 2022 / 23, 17.06.2022, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Виктора Ильина ещё при его жизни описали в своей прозе несколько писателей. Правда, в рассказе Анатолия Гладилина «Концерт для трубы с оркестром» он был выведен не под своей фамилией, а в образе Виктора Самороты, которого после службы в бронетанковых войсках перебросили на культуру надзирать за музыкантами в филармоническом оркестре.
«Все они, – писал Гладилин, – эти люди, которые нас пасут, которых нам поставляют сверху, все они металлические, цельнометаллические <…> И костюм у них тускло отсвечивает, и на лице отштамповано выражение превосходства (им известно, когда с каждого из нас спустят шкуру, – а мы строим иллюзии. Беззаботно щиплем траву), и глаза – жестянки. И рот у них не улыбается, а открывается вполкруга <…> Но почему, почему он имеет право командовать? Он разбирается в музыке? Он умеет найти ключ к человеку? Из всех ключей он, естественно, орудует только консервным».
Виктор Николаевич Ильин родился 6 ноября 1904 года в Москве в семье приказчика по найму. Уже в 1964 году один из руководителей Московской писательской организации Дмитрий Ерёмин и парторг Московского горкома партии в этой организации В.Тевекелян, представляя этого партфункционера к Почётной грамоте Верховного Совета РСФСР, рассказали:
«В.Н. Ильин родился в Москве в 1904 году в мещанской семье. Учился в реальном училище, но был вынужден прервать учение в 3 классе из-за недостатка средств. В период между Февральской и Октябрьской революциями в возрасте 12–13 лет, торговал в разнос газетами и папиросами, так как семья нуждалась, затем убежал на фронт и был добровольцем 64-го Сибирского стрелкового полка до издания приказа командования об отправке в тыл несовершеннолетних добровольцев.
В октябре 1917 года участвовал в восстании в Москве в качестве санитара красногвардейского отряда, сформированного из рабочих б. Прохоровской мануфактуры. После разгрома юнкеров некоторое время находился в Красногвардейском отряде при Московском ревкоме, а затем был отчислен по возрасту. Пребывание в Красной гвардии оказало решающее влияние на его дальнейшую жизнь. В феврале 1919 года В. Ильин, красноармеец караульного батальона по охране «Центротекстиля», был принят в комсомол Хамовническим райкомом СП. В конце этого же года был направлен с группой комсомольцев в распоряжение ПУРа Красной Армии, где получил назначение на Восточный фронт. Принимал участие в боях, затем был откомандирован на учёбу на Высшие партийные курсы при политотделе штаба Приуральского военного сектора.
Во время проведения «партийной недели» в конце 1919 года В. Ильин вступил в ряды РКП(б). Командованием Приуральского сектора В. Ильин был откомандирован в распоряжение Президиума ВЧК для прохождения учёбы на вновь созданных курсах ВЧК. По окончании курсов В. Ильин участвует в боях под Вильно и Белостоком, получает ранение и контузию. По излечении получает назначение политкомиссаром пулемётной команды и в составе IX Кубанской Армии принимает участие в боях при советизации Грузии, а затем в качестве политкомиссара сотни участвует в боевых операциях 39-ой Кубанской отдельной бригады по ликвидации белобандитов на Кубани. В 1921–22 г.г. учится на кавалерийских курсах в Елисаветграде, по окончании которых получает назначение в Отдельный кавдивизион отряда особого назначения при коллегии ОГПУ. С 1923 года по 1925 год – учёба в Московской военно-политической школе, по окончании – опять военная служба в качестве политрука эскадрона. С 1927 года – долгосрочный отпуск по болезни и назначение секретарём зам. начальника военно-промышленного управления ВСНХ СССР, а спустя год МК ВКП(б) мобилизует коммуниста В.Н. Ильина на работу в кино, где в течение пяти лет он работает на руководящих должностях, последняя из которых – зам. управляющего Всесоюзным трестом «Союзкинохроника» (РГАЛИ, ф. 2464, оп. 3, д. 346, лл. 111–112).
Летом 1933 года Ильин по решению партийных органов перешёл на работу в ОГПУ. Его назначили уполномоченным 1-го отделения секретно-политического отдела ОГПУ. Если верить критику Геннадию Красухину, он одно время охотился за бывшими меньшевиками.
«В 1933–1937 годах, – рассказывал он, – благодаря Ильину были осуждены на разные сроки и даже приговорены к высшей мере наказания как те, кто ещё до революции поддерживал меньшевиков, а не большевиков, так и те, из кого выколотили признания в тайных симпатиях к идеям ленинских противников» (Г. Красухин. Мрамор и глина. М., 2020. С. 533).
Впоследствии Ильин дослужился до комиссара госбезопасности, став начальником второго отдела 3-го управления в центральном аппарате НКВД СССР. Как утверждали знающие люди, в начале войны он участвовал в операции против немецкого Абвера, которая имела кодовое название «Монастырь». Руководил операцией Павел Судоплатов, но это в какой-то момент не устроило начальника «СМЕРШа» Виктора Абакумова. Абакумов хотел всё контролировать самолично. Подковёрная борьба двух больших начальников потом сильно аукнулась на целом ряде чекистов.
Кстати, не тогда ли у Абакумова появился зуб на Ильина, который выполнял указания лишь Судоплатова и нередко игнорировал руководителя «СМЕРШа»?
Весной 1943 года комиссар госбезопасности Ильин был обвинён в ряде преступлений и арестован. Уже в 1999 году Григорий Бакланов писал, будто Ильин оказался «арестован за то, что предупредил товарища, над которым нависла угроза ареста: случайно узнал и предупредил» (Г. Бакланов. Жизнь, подаренная дважды. М., 1999. С. 251). Товарищ оказался генералом авиации. Звали его Борис Теплицкий. По официальной же версии, Ильину приписали «враждебную деятельность, связи с особо опасными преступниками и разглашение секретных связей».
Но существовали и другие версии. Красухин утверждал:
«Наиболее правдоподобной признана версия, что он разозлил Абакумова, начальника СМЕРШа, сказав ему, что имеет сведения о связях Абакумова с женщиной, которая в это время допрашивалась органами. Абакумов таких вещей не прощал. По его приказу взяли боевого товарища Ильина генерал-майора Теплинского, из которого выколотили признание, что тот занимался антисоветской пропагандой. А Ильина Абакумов арестовал в кабинете наркома Меркулова в 1943 году, обвинив в покровительстве Теплинскому» (Г. Красухин. Мрамор и глина. М., 2020, с. 534).
Следствие по делу Ильина велось почти десять лет. 20 февраля 1952 года особое совещание Министерства госбезопасности СССР приговорило бывшего генерала к 8 годам и 10 месяцам тюремного заключения. Но через несколько дней начальство, учитывая, что Ильин практически весь срок уже отсидел, его было решено выпустить на свободу. Домой он вернулся 3 марта 1952 года.
Выйдя из тюрьмы, Ильин стал работать помощником начальника УНР № 178 в Рязани. А в 1954 году его полностью реабилитировали.
В 1955 году Ильин стал работать в аппарате только что созданной Московской писательской организации.
«В бытность свою действующим генерал-лейтенантом КГБ, – рассказывал Бакланов, – Ильин имел определённое касательство к печатному слову, к искусству, вернее – к деятелям искусства, не берусь сказать, какое. Отсидев, как говорят в таких случаях, «свои» семь лет, выпущенный при Хрущёве, восстановленный в правах, но не на прежней своей службе, он был определён на должность в Союз писателей: здесь, как в отстойнике, много пребывало на должностях надёжных товарищей, и тех, кто засветился за границей, и тех, кто вышел в тираж. Все они сохраняли боевую готовность и корпоративный дух: кадры, резерв всемогущей организации, объявшей страну, пронизавшей её насквозь» (Г.Бакланов. Жизнь, подаренная дважды. М., 1999. С. 250).
Но Бакланов ошибся. Ильин никогда генерал-лейтенантом не был. Повторю: последнее специальное звание – комиссара госбезопасности – Ильин получил незадолго до ареста в феврале 1943 года. Тогда это звание соответствовало армейскому званию генерал-майора.
С Ильиным много кто из писателей сталкивался в 60-70-е годы. Одно из воспоминаний оставил бывший заместитель главного редактора журнала «Новый мир» Алексей Кондратович. Он писал:
«Виктор Николаевич Ильин, или ещё «генерал», как его зовут многие. Он и в самом деле был генералом КГБ. Его появление в литературных кругах было встречено, мягко говоря, недоумением. Было это где-то в 56-57 годах. Возвращались из далёких мест уцелевшие, теперь уже реабилитированные. Единицы из множества, чудом выжившие. И лоб в лоб сталкивались с возникшим тогда в Московском отделении Ильиным. Он тоже вернулся из заточения. Только между ним и возвращавшимися была маленькая разница: он их в своё время допрашивал. И, по-видимому, усердно, потому что дослужился до генеральского чина. А потом, ещё при Сталине, на чём-то погорел. Может быть, даже и переусердствовал: в отдельных, частных случаях там и за это наказывали. Впрочем, помимо этого там тоже проходили регулярные чистки и головы тоже летели: обычная закономерность любого террора.
Ильин предстал как жертва бериевских порядков и за такого себя выдавал. И всё же, конечно, вряд ли стоило после освобождения вновь «приобщать» его к литературной жизни. Но то ли кто-то недокумекал (прежде всего он сам), или просто не посчитали нужным стесняться, – но только Виктор Николаевич попал снова к писателям. Удивлялись, возмущались, говорят, что кто-то даже писал по этому поводу (вряд ли), но так или иначе он остался.
И довольно скоро выяснилось, что остался по тому же ведомству, возглавив всю сыскную службу в Союзе писателей.
Надо заметить, что человек он в этом отношении многоопытный.
Я, например, знал его в лицо, хотя бы по любопытству, потому что видел его на разных совещаниях и собраниях. Разговаривал по телефону. Но лично мы не встречались. Однако откуда-то он меня знал.
На одном из совещаний в ЦК, во время перерыва, он встал за мной в очередь в буфет и совершенно неожиданно обратился ко мне:
– Здравствуйте, Алексей Иванович!
Сказал так, словно мы уже не раз виделись, хотя знакомы мы, в сущности, не были. Откуда он меня знал? Школа. Только школа. Думаю, что он знал таким образом, заочно, и других.
В тот раз он поздоровался не случайно. Ему хотелось кое-что узнать и прощупать. А может быть, он просто обиделся за своего коллегу.
– Зря вы всё-таки напечатали в журнале в воспоминаниях Горбатова кусок о Столбунском…
– Почему же зря? – усмехнулся я.
Дело в том, что Горбатов вспоминает в главе «Чёрный год» Столбунского совсем не случайно. Это палач и садист, истязавший Гобатова на допросах.
– Он не такой уж плохой человек, – вдруг сказал Ильин, словно я не знаю, какой это человек и человек ли вообще. – А его из партии после этих воспоминаний исключили.
Ну что на это ответишь. Сам допрашивал и сам сидел, – и ничего не изменилось. Он уверен, что Столбунский пострадал. Ни за что?
Вот это я и спросил:
– Так разве его ни за что исключили? Кажется, нет.
Он уклонился от ответа на этот прямой вопрос и продолжал своё:
– Он уже на пенсии. В той парторганизации, когда прочитали журнал, сразу поставили вопрос о пребывании его в партии.
И правильно, что поставили. Но Ильину, судя по тому, что он говорил, именно это казалось несправедливостью. Не то, что Столбунский бил Горбатова, а то, что спустя четверть века его за это исключили из партии.
Что это – уродливое устройство мозгов? Не сказал бы этого. Ильин есть Ильин, и в своём деле он по-своему неглуп и, как я уже заметил, опытен, расторопен. Но с точки зрения нормальной человеческой психологии он ужасен. Ужасен, потому что обычен, потому что стоял рядом со мной в буфете, размещённом в здании ЦК, потому что чуть ли не упрекал меня и ни на минуту не сомневался, что он прав, а не Горбатов и не журнал. Прав потому, что «зачем же ворошить прошлое». Может быть, Столбунский «перестарался» тогда, но он ведь не знал, что делает, – вот она, спасающая мерзавцев формулировка.
Я хотел было сказать Ильину, что почему-то мы судим и расстреливаем палачей гитлеровской выучки, не забывая по справедливости о давности лет. А тут «зачем ворошить прошлое».
Но не сказал. Всё равно бы он меня не понял. Столбунский, может быть, единственный из всех, кто хоть как-то потерпел за содеянное. Единственный. А сколько их? Тьмы и тьмы» (А. Кондратович. Новомирский дневник. М., 2011. С. 397–398).
Другие воспоминания оставил Григорий Бакланов.
«Ильин, – утверждал он, – был по-своему интересный человек, с определённым пониманием долга, порядочности, работать умел чётко: совершенное, отшлифованное создание системы и времени. Выпущенный на свободу при Хрущёве, он относился к Хрущёву пренебрежительно, Сталина же боготворил, и фотография, где Сталин – в группе людей, а молодой Ильин на заднем плане проглядывает, эта фотография висела у него в кабинете на почётном месте. А как, бывало, во время собраний, пленумов входил он на сцену, осуществляя живую связь. Роста выше среднего, с хорошей выправкой, он принижался, сознательно умалял себя во имя Службы, шёл только что не на цыпочках, помахивая ладонями, как ластами. У микрофона, в президиуме – Наровчатов, в прошлом неплохой поэт и фронтовик, но уже разъевшийся. И вот к его оттопыренному толстой щекой уху преклоняет Ильин седую голову, показывая лысину всему залу (что – зал, зал для него не существовал), докладывает сокровенное и уходит, нацеленный, помахивая ладонями».
Работая в Московской писательской организации, Ильин, естественно, не порывал связей ни с Лубянкой, ни с бывшими сослуживцами. Когда в августе 1968 года власть наконец выпустила из Владимирской тюрьмы бывшего его начальника Судоплатова, он тут же бросился помогать этому человеку.
«Когда я вернулся из тюрьмы <…>, – вспоминал Судоплатов, – пришли проведать меня и старые друзья – Зоя Рыбкина [она стала писательницей Зоей Воскресенской. – В.О.], Раиса Соболь [теперь писательница И.Гуро. – В.О.], <…>, Ильин <…> сразу предложил мне работу переводчика с немецкого, польского и украинского. Я подписал два договора с издательством «Детская литература» на перевод повестей с немецкого и украинского. Ильин, как оргсекретарь Московского отделения Союза писателей, и Ирина Гуро помогли мне вступить в секцию переводчиков при Литфонде. После публикации моих переводов и трёх книг я получил право на пенсию как литератор – 130 рублей в месяц».
С конца 60-х годов Ильин когда сам организовывал, а когда только контролировал процессы изгнания из Союза писателей инакомыслящих и диссидентов. При нём исключали в декабре 1971 года Галича, в июне 1973-го – Максимова, в начале 1974-го – Лидию Чуковскую и Войновича. Справедливости ради стоит заметить, что позже Войнович сполна отомстил своему гонителю, выведя его в образе Петра Лукина в своей повести «Шапка».
«Его [Ильина. – В.О.], – писал Войнович в другой своей книге «Иванькиада», – представления о литературе вполне примитивны, но он себя и не выдаёт за знатока. А вот уж что касается следственной части, тут он профессионал (и, думаю, это самый большой комплимент, который он хотел бы услышать). К своим следственным обязанностям он относится отнюдь не формально. Он думает, изобретает, как бы похитрее заманить вас в ловушку, подставить под удар, использовать вашу ошибку. Он играет с вами, как сытый кот с мышью, когда не только результат, но и процесс игры важен. При этом он может не испытывать к вам никакой вражды или может даже симпатизировать вам, это не имеет никакого значения и никак не отражается на его действиях по отношению к вам. У него есть свои достоинства. Вы можете на него накричать, он не обидится (хотя в интересах дела может сделать вид, что обиделся), вы можете ему льстить, он не поверит. Он ещё немножко актёр, и его отношение к вам в данный момент ничего не значит. И если он проходит мимо вас, не здороваясь, или, наоборот, кидается в объятия, не обращайте внимания, просто он хочет произвести на вас определённое впечатление. На самом деле, не здороваясь, он на вас не сердится, а обнимая, он вас не любит. <…> Про него говорят, что он держит слово. Это не совсем так. Держать слово не всегда входит в его планы, не всегда под силу ему, специфика его работы не позволяет ему не давать пустых обещаний, но, когда он что-то пообещал, смог выполнить и выполнил, он бывает явно доволен и выражения благодарности принимает охотно. <… > Если вам надо установить телефон, устроить родственника в больницу, записаться в гаражный кооператив, получить место на кладбище – идите к нему. Он куда надо позвонит, напишет толковое письмо (он в этих делах понимает). Но если ему прикажут убить вас – убьёт».
За свою работу в Московской писательской организации бывший генерал госбезопасности был отмечен несколькими орденами: в 1967 году ему дали «Знак Почёта», в 1971 году – Трудовое Красное Знамя и в 1974 году – второго «Трудовика».
В быту Ильин был очень разным. Бакланов, который лет десять жил с ним в одном доме на Ломоносовском проспекте, рассказывал:
«А жили мы с ним в одном доме, он – в третьем подъезде, я – в первом. По утрам за ним прибывала чёрная машина Союза писателей. Пожилой, с крашенными в чёрный цвет волосами, шофёр открывал багажник, нёс в подъезд ящик боржома. Разумеется, не каждый день по ящику, бывало, связку книг несёт. Из подъезда выходил с хозяйской собакой на поводке и в садике, где играют дети в песочнице, выгуливал её по получасу и более, пока она обнюхивала деревья, выбирая по запаху своё, перед которым задирала лапу. Машина тем временем на виду у всех окон ждала, так, видимо, утверждалась незыблемость бытия».
На работе Ильин, по словам Бакланова, «сохранял хорошую выправку, хотя уже и губы стали дряблыми, пришёпетывал, забывчив становился, это видели, он один за собой не замечал. В огромном, необъятной высоты кабинете он скромно в обеденный час включал электрический чайник, пил чай с бутербродами, принесёнными из дому. Для других в его должности держали неприкосновенным столик в ресторане: вот спустится, и будет долгое застолье, на которое никакой зарплаты не могло хватить. Но странность: парикмахер Дома литераторов, бривший когда-то командующего нашим фронтом Толбухина, жаловался мне на Ильина: «Почему я должен стричь его бесплатно? Мне не жалко, пожалуйста, но почему?» Думаю, дело тут было даже не в экономии, во всяком случае, не в ней одной: просто он считал, ему это положено по должности. И шофёр утрами выгуливал его собаку во дворе.
В ондатровой шапке, сшитой в литфондовском ателье, где тоже всё шилось по рангу (кому – ондатровую, кому – кроличью), в демисезонном пальто, он выходил к машине, садился, захлопывал дверцу, ехал в должность. Мне он как-то сказал: «Зимнего пальто я никогда не носил, в любые морозы – в демисезонном». Но в тёплой машине этого и не требовалось».
В середине 70-х годов Ильину бросил вызов поэт Виктор Урин. Он обозвал литфункционера ильинчевателем советской литературы. Эта борьба происходила на глазах поэта Сергея Мнацаканяна.
«Я, – вспоминал поэт, – тогда работал в Московской писательской организации. В кабинет, где размещалась канцелярия московский поэтов (и не только поэтов) ворвался стремительно Урин и попросил разрешить ему напечатать заявление.
– Пожалуйста, Виктор Аркадьевич…
Он сел за столик и пальцами изуродованной руки забарабанил по клавишам пишмашинки. Выдернув из каретки лист, он устремился к кабинету своего главного на тот момент литературного врага – оргсекретаря Московской писательской организации Виктора Николаевича Ильина.
Через пятнадцать минут в наш кабинет заглянул высокий, элегантный и с каким-то перекошенным лицом сам Виктор Николаевич. Он безмолвно протянул мне тот самый лист. Я взял его и начал читать. Там был страстный призыв к самому Ильину начать борьбу с ильинчевателями советской литературы, в первую очередь, с самим собой, то есть Виктором Николаевичем Ильиным, тираном и извергом. Понятно, что именно это заявление было отпечатано на нашей пишмашинке пятнадцать минут назад.
– Сергей, – спросил совершенно вышедший из себя Ильин, – вы это читали?
– Нет, Виктор Николаевич, – честно ответил я, – я не читал этого письма, но я его слышал.
Я имел в виду яростное тарахтенье пишмашинки.
Ильин меня, скорее всего, не понял, схватил заявление и скрылся в своём кабинете. В эти дни Виктор Урин начал разбрасывать листовки по всему Союзу писателей. В этих листовках он призывал покончить с «ильинчеванием» советской литературы и, в первую очередь, с главным её врагом – самим Ильиным. Как оказалось, за его спиной стоял Михаил Кузмич Луконин, его друг, который был заинтересован убрать семидесятипятилетнего Ильина на пенсию. Тому имелась весьма секретная причина, о которой я, может быть, ещё напишу» (С.Мнацаканян. Ретро-роман, или Роман-ретро». Кн. 2. М., 2013. С. 121–122).
Окончательно Ильина выпроводили на пенсию в 1977 году.
«Ильин, удалённый от дел, – рассказывал Бакланов, – продолжал жить той жизнью, которая теперь без него вертелась, собирал компромат на своих недругов, гордился, что писатели не забывают его, присылают книги с дарственными надписями. «Как хорошо, – говорил он, – что ты остаёшься самим собой». Прежде почему-то именно это его не устраивало. Но, освобождённый от груза обязанностей, он говорил теперь это вполне искренне. И возмущался, возмущался теми, кто предал его, чей авторитет ранее был для него неколебим. А ведь он такую школу жизни прошёл, такой многоопытный человек. Но так же, как легко понять и принять, что все люди смертны, но трудно к себе это приложить, так же, видимо, трудно свыкнуться с мыслью, что те, кого ты взрастил, тебя и предали.
Теперь он ходил зимой в рыжеватой матерчатой шубе с меховым воротником и на меховой подстёжке, шапка ондатровая уже потёрлась. Идёт, бывало, по скользкой улице в магазин, уставясь в свои очки на кончике носа. Нередко – видел я в окно – стоит во дворе с хозяйками, они с кошёлками, он с кошёлкой, разговаривают. Без должности, без смысла жизни он быстро старел, перемены последних лет ошеломили его. Однажды он позвонил мне, предложил для журнала материал о прежней своей службе, ещё той, до Союза писателей, до ареста: о святая святых. И говорил со мною на «вы», по имени-отчеству. Редактор журнала, я стал в его глазах как бы начальством, он явно робел. И чтобы сделать ему приятное, я заговорил о том, какой порядок был при нём и как всё измельчало теперь, развалилось. Кстати, это была правда».
Погиб Ильин 11 сентября 1990 года. Он переходил недалеко от своего дома на Ломоносовском проспект улице, и прямо на пешеходном переходе его сбила машина. Водитель автомобиля скрылся. Преступление осталось нераскрытым.
Эта автокатастрофа уже тогда вызвала подозрение у Анатолия Гладилина.
«Ильин, – рассказывал писатель в своих мемуарах, – был не самым плохим чиновником в Союзе писателей. Особенно это стало ясно после перестройки, когда братцы-литераторы, наконец дорвавшись до власти, передрались, перессорились друг с другом, а главное, разворовали и распродали писательское имущество. Отставной генерал и отставной начальник видел все эти безобразия и как-то, придя в ЦДЛ, заявил: теперь моя очередь писать мемуары». Через неделю его насмерть сбила машина».
Похоронили Ильина на Ваганьковском кладбище.
Да, страшная гадина.
Патентованная большевистская скотина.
Всё повторяется… Не таким же “Ильиным” стал (или становится) ещё недавно всесильный Сергей Степашин?