Комиссар госбезопасности в роли главного надзирателя за московскими писателями
№ 2022 / 23, 17.06.2022, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Виктора Ильина ещё при его жизни описали в своей прозе несколько писателей. Правда, в рассказе Анатолия Гладилина «Концерт для трубы с оркестром» он был выведен не под своей фамилией, а в образе Виктора Самороты, которого после службы в бронетанковых войсках перебросили на культуру надзирать за музыкантами в филармоническом оркестре.
«Все они, – писал Гладилин, – эти люди, которые нас пасут, которых нам поставляют сверху, все они металлические, цельнометаллические <…> И костюм у них тускло отсвечивает, и на лице отштамповано выражение превосходства (им известно, когда с каждого из нас спустят шкуру, – а мы строим иллюзии. Беззаботно щиплем траву), и глаза – жестянки. И рот у них не улыбается, а открывается вполкруга <…> Но почему, почему он имеет право командовать? Он разбирается в музыке? Он умеет найти ключ к человеку? Из всех ключей он, естественно, орудует только консервным».
Виктор Николаевич Ильин родился 6 ноября 1904 года в Москве в семье приказчика по найму. Уже в 1964 году один из руководителей Московской писательской организации Дмитрий Ерёмин и парторг Московского горкома партии в этой организации В.Тевекелян, представляя этого партфункционера к Почётной грамоте Верховного Совета РСФСР, рассказали:
«В.Н. Ильин родился в Москве в 1904 году в мещанской семье. Учился в реальном училище, но был вынужден прервать учение в 3 классе из-за недостатка средств. В период между Февральской и Октябрьской революциями в возрасте 12–13 лет, торговал в разнос газетами и папиросами, так как семья нуждалась, затем убежал на фронт и был добровольцем 64-го Сибирского стрелкового полка до издания приказа командования об отправке в тыл несовершеннолетних добровольцев.
В октябре 1917 года участвовал в восстании в Москве в качестве санитара красногвардейского отряда, сформированного из рабочих б. Прохоровской мануфактуры. После разгрома юнкеров некоторое время находился в Красногвардейском отряде при Московском ревкоме, а затем был отчислен по возрасту. Пребывание в Красной гвардии оказало решающее влияние на его дальнейшую жизнь. В феврале 1919 года В. Ильин, красноармеец караульного батальона по охране «Центротекстиля», был принят в комсомол Хамовническим райкомом СП. В конце этого же года был направлен с группой комсомольцев в распоряжение ПУРа Красной Армии, где получил назначение на Восточный фронт. Принимал участие в боях, затем был откомандирован на учёбу на Высшие партийные курсы при политотделе штаба Приуральского военного сектора.
Во время проведения «партийной недели» в конце 1919 года В. Ильин вступил в ряды РКП(б). Командованием Приуральского сектора В. Ильин был откомандирован в распоряжение Президиума ВЧК для прохождения учёбы на вновь созданных курсах ВЧК. По окончании курсов В. Ильин участвует в боях под Вильно и Белостоком, получает ранение и контузию. По излечении получает назначение политкомиссаром пулемётной команды и в составе IX Кубанской Армии принимает участие в боях при советизации Грузии, а затем в качестве политкомиссара сотни участвует в боевых операциях 39-ой Кубанской отдельной бригады по ликвидации белобандитов на Кубани. В 1921–22 г.г. учится на кавалерийских курсах в Елисаветграде, по окончании которых получает назначение в Отдельный кавдивизион отряда особого назначения при коллегии ОГПУ. С 1923 года по 1925 год – учёба в Московской военно-политической школе, по окончании – опять военная служба в качестве политрука эскадрона. С 1927 года – долгосрочный отпуск по болезни и назначение секретарём зам. начальника военно-промышленного управления ВСНХ СССР, а спустя год МК ВКП(б) мобилизует коммуниста В.Н. Ильина на работу в кино, где в течение пяти лет он работает на руководящих должностях, последняя из которых – зам. управляющего Всесоюзным трестом «Союзкинохроника» (РГАЛИ, ф. 2464, оп. 3, д. 346, лл. 111–112).
Летом 1933 года Ильин по решению партийных органов перешёл на работу в ОГПУ. Его назначили уполномоченным 1-го отделения секретно-политического отдела ОГПУ. Если верить критику Геннадию Красухину, он одно время охотился за бывшими меньшевиками.
«В 1933–1937 годах, – рассказывал он, – благодаря Ильину были осуждены на разные сроки и даже приговорены к высшей мере наказания как те, кто ещё до революции поддерживал меньшевиков, а не большевиков, так и те, из кого выколотили признания в тайных симпатиях к идеям ленинских противников» (Г. Красухин. Мрамор и глина. М., 2020. С. 533).
Впоследствии Ильин дослужился до комиссара госбезопасности, став начальником второго отдела 3-го управления в центральном аппарате НКВД СССР. Как утверждали знающие люди, в начале войны он участвовал в операции против немецкого Абвера, которая имела кодовое название «Монастырь». Руководил операцией Павел Судоплатов, но это в какой-то момент не устроило начальника «СМЕРШа» Виктора Абакумова. Абакумов хотел всё контролировать самолично. Подковёрная борьба двух больших начальников потом сильно аукнулась на целом ряде чекистов.
Кстати, не тогда ли у Абакумова появился зуб на Ильина, который выполнял указания лишь Судоплатова и нередко игнорировал руководителя «СМЕРШа»?
Весной 1943 года комиссар госбезопасности Ильин был обвинён в ряде преступлений и арестован. Уже в 1999 году Григорий Бакланов писал, будто Ильин оказался «арестован за то, что предупредил товарища, над которым нависла угроза ареста: случайно узнал и предупредил» (Г. Бакланов. Жизнь, подаренная дважды. М., 1999. С. 251). Товарищ оказался генералом авиации. Звали его Борис Теплицкий. По официальной же версии, Ильину приписали «враждебную деятельность, связи с особо опасными преступниками и разглашение секретных связей».
Но существовали и другие версии. Красухин утверждал:
«Наиболее правдоподобной признана версия, что он разозлил Абакумова, начальника СМЕРШа, сказав ему, что имеет сведения о связях Абакумова с женщиной, которая в это время допрашивалась органами. Абакумов таких вещей не прощал. По его приказу взяли боевого товарища Ильина генерал-майора Теплинского, из которого выколотили признание, что тот занимался антисоветской пропагандой. А Ильина Абакумов арестовал в кабинете наркома Меркулова в 1943 году, обвинив в покровительстве Теплинскому» (Г. Красухин. Мрамор и глина. М., 2020, с. 534).
Следствие по делу Ильина велось почти десять лет. 20 февраля 1952 года особое совещание Министерства госбезопасности СССР приговорило бывшего генерала к 8 годам и 10 месяцам тюремного заключения. Но через несколько дней начальство, учитывая, что Ильин практически весь срок уже отсидел, его было решено выпустить на свободу. Домой он вернулся 3 марта 1952 года.
Выйдя из тюрьмы, Ильин стал работать помощником начальника УНР № 178 в Рязани. А в 1954 году его полностью реабилитировали.
В 1955 году Ильин стал работать в аппарате только что созданной Московской писательской организации.
«В бытность свою действующим генерал-лейтенантом КГБ, – рассказывал Бакланов, – Ильин имел определённое касательство к печатному слову, к искусству, вернее – к деятелям искусства, не берусь сказать, какое. Отсидев, как говорят в таких случаях, «свои» семь лет, выпущенный при Хрущёве, восстановленный в правах, но не на прежней своей службе, он был определён на должность в Союз писателей: здесь, как в отстойнике, много пребывало на должностях надёжных товарищей, и тех, кто засветился за границей, и тех, кто вышел в тираж. Все они сохраняли боевую готовность и корпоративный дух: кадры, резерв всемогущей организации, объявшей страну, пронизавшей её насквозь» (Г.Бакланов. Жизнь, подаренная дважды. М., 1999. С. 250).
Но Бакланов ошибся. Ильин никогда генерал-лейтенантом не был. Повторю: последнее специальное звание – комиссара госбезопасности – Ильин получил незадолго до ареста в феврале 1943 года. Тогда это звание соответствовало армейскому званию генерал-майора.
С Ильиным много кто из писателей сталкивался в 60-70-е годы. Одно из воспоминаний оставил бывший заместитель главного редактора журнала «Новый мир» Алексей Кондратович. Он писал:
«Виктор Николаевич Ильин, или ещё «генерал», как его зовут многие. Он и в самом деле был генералом КГБ. Его появление в литературных кругах было встречено, мягко говоря, недоумением. Было это где-то в 56-57 годах. Возвращались из далёких мест уцелевшие, теперь уже реабилитированные. Единицы из множества, чудом выжившие. И лоб в лоб сталкивались с возникшим тогда в Московском отделении Ильиным. Он тоже вернулся из заточения. Только между ним и возвращавшимися была маленькая разница: он их в своё время допрашивал. И, по-видимому, усердно, потому что дослужился до генеральского чина. А потом, ещё при Сталине, на чём-то погорел. Может быть, даже и переусердствовал: в отдельных, частных случаях там и за это наказывали. Впрочем, помимо этого там тоже проходили регулярные чистки и головы тоже летели: обычная закономерность любого террора.
Ильин предстал как жертва бериевских порядков и за такого себя выдавал. И всё же, конечно, вряд ли стоило после освобождения вновь «приобщать» его к литературной жизни. Но то ли кто-то недокумекал (прежде всего он сам), или просто не посчитали нужным стесняться, – но только Виктор Николаевич попал снова к писателям. Удивлялись, возмущались, говорят, что кто-то даже писал по этому поводу (вряд ли), но так или иначе он остался.
И довольно скоро выяснилось, что остался по тому же ведомству, возглавив всю сыскную службу в Союзе писателей.
Надо заметить, что человек он в этом отношении многоопытный.
Я, например, знал его в лицо, хотя бы по любопытству, потому что видел его на разных совещаниях и собраниях. Разговаривал по телефону. Но лично мы не встречались. Однако откуда-то он меня знал.
На одном из совещаний в ЦК, во время перерыва, он встал за мной в очередь в буфет и совершенно неожиданно обратился ко мне:
– Здравствуйте, Алексей Иванович!
Сказал так, словно мы уже не раз виделись, хотя знакомы мы, в сущности, не были. Откуда он меня знал? Школа. Только школа. Думаю, что он знал таким образом, заочно, и других.
В тот раз он поздоровался не случайно. Ему хотелось кое-что узнать и прощупать. А может быть, он просто обиделся за своего коллегу.
– Зря вы всё-таки напечатали в журнале в воспоминаниях Горбатова кусок о Столбунском…
– Почему же зря? – усмехнулся я.
Дело в том, что Горбатов вспоминает в главе «Чёрный год» Столбунского совсем не случайно. Это палач и садист, истязавший Гобатова на допросах.
– Он не такой уж плохой человек, – вдруг сказал Ильин, словно я не знаю, какой это человек и человек ли вообще. – А его из партии после этих воспоминаний исключили.
Ну что на это ответишь. Сам допрашивал и сам сидел, – и ничего не изменилось. Он уверен, что Столбунский пострадал. Ни за что?
Вот это я и спросил:
– Так разве его ни за что исключили? Кажется, нет.
Он уклонился от ответа на этот прямой вопрос и продолжал своё:
– Он уже на пенсии. В той парторганизации, когда прочитали журнал, сразу поставили вопрос о пребывании его в партии.
И правильно, что поставили. Но Ильину, судя по тому, что он говорил, именно это казалось несправедливостью. Не то, что Столбунский бил Горбатова, а то, что спустя четверть века его за это исключили из партии.
Что это – уродливое устройство мозгов? Не сказал бы этого. Ильин есть Ильин, и в своём деле он по-своему неглуп и, как я уже заметил, опытен, расторопен. Но с точки зрения нормальной человеческой психологии он ужасен. Ужасен, потому что обычен, потому что стоял рядом со мной в буфете, размещённом в здании ЦК, потому что чуть ли не упрекал меня и ни на минуту не сомневался, что он прав, а не Горбатов и не журнал. Прав потому, что «зачем же ворошить прошлое». Может быть, Столбунский «перестарался» тогда, но он ведь не знал, что делает, – вот она, спасающая мерзавцев формулировка.
Я хотел было сказать Ильину, что почему-то мы судим и расстреливаем палачей гитлеровской выучки, не забывая по справедливости о давности лет. А тут «зачем ворошить прошлое».
Но не сказал. Всё равно бы он меня не понял. Столбунский, может быть, единственный из всех, кто хоть как-то потерпел за содеянное. Единственный. А сколько их? Тьмы и тьмы» (А. Кондратович. Новомирский дневник. М., 2011. С. 397–398).
Другие воспоминания оставил Григорий Бакланов.
«Ильин, – утверждал он, – был по-своему интересный человек, с определённым пониманием долга, порядочности, работать умел чётко: совершенное, отшлифованное создание системы и времени. Выпущенный на свободу при Хрущёве, он относился к Хрущёву пренебрежительно, Сталина же боготворил, и фотография, где Сталин – в группе людей, а молодой Ильин на заднем плане проглядывает, эта фотография висела у него в кабинете на почётном месте. А как, бывало, во время собраний, пленумов входил он на сцену, осуществляя живую связь. Роста выше среднего, с хорошей выправкой, он принижался, сознательно умалял себя во имя Службы, шёл только что не на цыпочках, помахивая ладонями, как ластами. У микрофона, в президиуме – Наровчатов, в прошлом неплохой поэт и фронтовик, но уже разъевшийся. И вот к его оттопыренному толстой щекой уху преклоняет Ильин седую голову, показывая лысину всему залу (что – зал, зал для него не существовал), докладывает сокровенное и уходит, нацеленный, помахивая ладонями».
Работая в Московской писательской организации, Ильин, естественно, не порывал связей ни с Лубянкой, ни с бывшими сослуживцами. Когда в августе 1968 года власть наконец выпустила из Владимирской тюрьмы бывшего его начальника Судоплатова, он тут же бросился помогать этому человеку.
«Когда я вернулся из тюрьмы <…>, – вспоминал Судоплатов, – пришли проведать меня и старые друзья – Зоя Рыбкина [она стала писательницей Зоей Воскресенской. – В.О.], Раиса Соболь [теперь писательница И.Гуро. – В.О.], <…>, Ильин <…> сразу предложил мне работу переводчика с немецкого, польского и украинского. Я подписал два договора с издательством «Детская литература» на перевод повестей с немецкого и украинского. Ильин, как оргсекретарь Московского отделения Союза писателей, и Ирина Гуро помогли мне вступить в секцию переводчиков при Литфонде. После публикации моих переводов и трёх книг я получил право на пенсию как литератор – 130 рублей в месяц».
С конца 60-х годов Ильин когда сам организовывал, а когда только контролировал процессы изгнания из Союза писателей инакомыслящих и диссидентов. При нём исключали в декабре 1971 года Галича, в июне 1973-го – Максимова, в начале 1974-го – Лидию Чуковскую и Войновича. Справедливости ради стоит заметить, что позже Войнович сполна отомстил своему гонителю, выведя его в образе Петра Лукина в своей повести «Шапка».
«Его [Ильина. – В.О.], – писал Войнович в другой своей книге «Иванькиада», – представления о литературе вполне примитивны, но он себя и не выдаёт за знатока. А вот уж что касается следственной части, тут он профессионал (и, думаю, это самый большой комплимент, который он хотел бы услышать). К своим следственным обязанностям он относится отнюдь не формально. Он думает, изобретает, как бы похитрее заманить вас в ловушку, подставить под удар, использовать вашу ошибку. Он играет с вами, как сытый кот с мышью, когда не только результат, но и процесс игры важен. При этом он может не испытывать к вам никакой вражды или может даже симпатизировать вам, это не имеет никакого значения и никак не отражается на его действиях по отношению к вам. У него есть свои достоинства. Вы можете на него накричать, он не обидится (хотя в интересах дела может сделать вид, что обиделся), вы можете ему льстить, он не поверит. Он ещё немножко актёр, и его отношение к вам в данный момент ничего не значит. И если он проходит мимо вас, не здороваясь, или, наоборот, кидается в объятия, не обращайте внимания, просто он хочет произвести на вас определённое впечатление. На самом деле, не здороваясь, он на вас не сердится, а обнимая, он вас не любит. <…> Про него говорят, что он держит слово. Это не совсем так. Держать слово не всегда входит в его планы, не всегда под силу ему, специфика его работы не позволяет ему не давать пустых обещаний, но, когда он что-то пообещал, смог выполнить и выполнил, он бывает явно доволен и выражения благодарности принимает охотно. <… > Если вам надо установить телефон, устроить родственника в больницу, записаться в гаражный кооператив, получить место на кладбище – идите к нему. Он куда надо позвонит, напишет толковое письмо (он в этих делах понимает). Но если ему прикажут убить вас – убьёт».
За свою работу в Московской писательской организации бывший генерал госбезопасности был отмечен несколькими орденами: в 1967 году ему дали «Знак Почёта», в 1971 году – Трудовое Красное Знамя и в 1974 году – второго «Трудовика».
В быту Ильин был очень разным. Бакланов, который лет десять жил с ним в одном доме на Ломоносовском проспекте, рассказывал:
«А жили мы с ним в одном доме, он – в третьем подъезде, я – в первом. По утрам за ним прибывала чёрная машина Союза писателей. Пожилой, с крашенными в чёрный цвет волосами, шофёр открывал багажник, нёс в подъезд ящик боржома. Разумеется, не каждый день по ящику, бывало, связку книг несёт. Из подъезда выходил с хозяйской собакой на поводке и в садике, где играют дети в песочнице, выгуливал её по получасу и более, пока она обнюхивала деревья, выбирая по запаху своё, перед которым задирала лапу. Машина тем временем на виду у всех окон ждала, так, видимо, утверждалась незыблемость бытия».
На работе Ильин, по словам Бакланова, «сохранял хорошую выправку, хотя уже и губы стали дряблыми, пришёпетывал, забывчив становился, это видели, он один за собой не замечал. В огромном, необъятной высоты кабинете он скромно в обеденный час включал электрический чайник, пил чай с бутербродами, принесёнными из дому. Для других в его должности держали неприкосновенным столик в ресторане: вот спустится, и будет долгое застолье, на которое никакой зарплаты не могло хватить. Но странность: парикмахер Дома литераторов, бривший когда-то командующего нашим фронтом Толбухина, жаловался мне на Ильина: «Почему я должен стричь его бесплатно? Мне не жалко, пожалуйста, но почему?» Думаю, дело тут было даже не в экономии, во всяком случае, не в ней одной: просто он считал, ему это положено по должности. И шофёр утрами выгуливал его собаку во дворе.
В ондатровой шапке, сшитой в литфондовском ателье, где тоже всё шилось по рангу (кому – ондатровую, кому – кроличью), в демисезонном пальто, он выходил к машине, садился, захлопывал дверцу, ехал в должность. Мне он как-то сказал: «Зимнего пальто я никогда не носил, в любые морозы – в демисезонном». Но в тёплой машине этого и не требовалось».
В середине 70-х годов Ильину бросил вызов поэт Виктор Урин. Он обозвал литфункционера ильинчевателем советской литературы. Эта борьба происходила на глазах поэта Сергея Мнацаканяна.
«Я, – вспоминал поэт, – тогда работал в Московской писательской организации. В кабинет, где размещалась канцелярия московский поэтов (и не только поэтов) ворвался стремительно Урин и попросил разрешить ему напечатать заявление.
– Пожалуйста, Виктор Аркадьевич…
Он сел за столик и пальцами изуродованной руки забарабанил по клавишам пишмашинки. Выдернув из каретки лист, он устремился к кабинету своего главного на тот момент литературного врага – оргсекретаря Московской писательской организации Виктора Николаевича Ильина.
Через пятнадцать минут в наш кабинет заглянул высокий, элегантный и с каким-то перекошенным лицом сам Виктор Николаевич. Он безмолвно протянул мне тот самый лист. Я взял его и начал читать. Там был страстный призыв к самому Ильину начать борьбу с ильинчевателями советской литературы, в первую очередь, с самим собой, то есть Виктором Николаевичем Ильиным, тираном и извергом. Понятно, что именно это заявление было отпечатано на нашей пишмашинке пятнадцать минут назад.
– Сергей, – спросил совершенно вышедший из себя Ильин, – вы это читали?
– Нет, Виктор Николаевич, – честно ответил я, – я не читал этого письма, но я его слышал.
Я имел в виду яростное тарахтенье пишмашинки.
Ильин меня, скорее всего, не понял, схватил заявление и скрылся в своём кабинете. В эти дни Виктор Урин начал разбрасывать листовки по всему Союзу писателей. В этих листовках он призывал покончить с «ильинчеванием» советской литературы и, в первую очередь, с главным её врагом – самим Ильиным. Как оказалось, за его спиной стоял Михаил Кузмич Луконин, его друг, который был заинтересован убрать семидесятипятилетнего Ильина на пенсию. Тому имелась весьма секретная причина, о которой я, может быть, ещё напишу» (С.Мнацаканян. Ретро-роман, или Роман-ретро». Кн. 2. М., 2013. С. 121–122).
Окончательно Ильина выпроводили на пенсию в 1977 году.
«Ильин, удалённый от дел, – рассказывал Бакланов, – продолжал жить той жизнью, которая теперь без него вертелась, собирал компромат на своих недругов, гордился, что писатели не забывают его, присылают книги с дарственными надписями. «Как хорошо, – говорил он, – что ты остаёшься самим собой». Прежде почему-то именно это его не устраивало. Но, освобождённый от груза обязанностей, он говорил теперь это вполне искренне. И возмущался, возмущался теми, кто предал его, чей авторитет ранее был для него неколебим. А ведь он такую школу жизни прошёл, такой многоопытный человек. Но так же, как легко понять и принять, что все люди смертны, но трудно к себе это приложить, так же, видимо, трудно свыкнуться с мыслью, что те, кого ты взрастил, тебя и предали.
Теперь он ходил зимой в рыжеватой матерчатой шубе с меховым воротником и на меховой подстёжке, шапка ондатровая уже потёрлась. Идёт, бывало, по скользкой улице в магазин, уставясь в свои очки на кончике носа. Нередко – видел я в окно – стоит во дворе с хозяйками, они с кошёлками, он с кошёлкой, разговаривают. Без должности, без смысла жизни он быстро старел, перемены последних лет ошеломили его. Однажды он позвонил мне, предложил для журнала материал о прежней своей службе, ещё той, до Союза писателей, до ареста: о святая святых. И говорил со мною на «вы», по имени-отчеству. Редактор журнала, я стал в его глазах как бы начальством, он явно робел. И чтобы сделать ему приятное, я заговорил о том, какой порядок был при нём и как всё измельчало теперь, развалилось. Кстати, это была правда».
Погиб Ильин 11 сентября 1990 года. Он переходил недалеко от своего дома на Ломоносовском проспект улице, и прямо на пешеходном переходе его сбила машина. Водитель автомобиля скрылся. Преступление осталось нераскрытым.
Эта автокатастрофа уже тогда вызвала подозрение у Анатолия Гладилина.
«Ильин, – рассказывал писатель в своих мемуарах, – был не самым плохим чиновником в Союзе писателей. Особенно это стало ясно после перестройки, когда братцы-литераторы, наконец дорвавшись до власти, передрались, перессорились друг с другом, а главное, разворовали и распродали писательское имущество. Отставной генерал и отставной начальник видел все эти безобразия и как-то, придя в ЦДЛ, заявил: теперь моя очередь писать мемуары». Через неделю его насмерть сбила машина».
Похоронили Ильина на Ваганьковском кладбище.
Да, страшная гадина.
Патентованная большевистская скотина.
Это ты себя тут так представил?
Ты и на полмиллиметра не сделал того, что сделал этот человек для страны в своё время, для Победы.
Операция “Монастырь” – высший пилотаж. Говорить об уровне ответственности нет смысла. Крестьянин и такие же “труженики” пера просто дурачки.
Всё повторяется… Не таким же “Ильиным” стал (или становится) ещё недавно всесильный Сергей Степашин?