Литературная критика: суд, мнение или самовыражение? (ЧАСТЬ VI)
Рубрика в газете: В огне критики, № 2021 / 9, 10.03.2021, автор: Александр КУРИЛОВ
Окончание. Начало в № 4, 5, 6, 7, 8
9
Утверждая, что критика есть «приложение теории к практике», Белинский, рассчитывая на догадливость читателей и писателей, не раскрывает, какая «теория» и какая «практика» имеется в виду. Это сделает Валериан Майков.
«Что такое критика вообще? – задаётся Майков вопросом и отвечает: «Приложение правил науки или искусства к произведению этой науки или этого искусства. Что такое критика литературная?» – продолжает он вопрошать и отвечает: «Приложение теории литературы к произведению литературному». И затем даёт своё представление о критике и критиках как таковых.
«Всякая деятельность человека, – пишет он в статье «Критика» (1847), – всё, что он создаёт… подчинено известным законам, от которых он не должен уклоняться; и по тому самому подлежит разбору, суждению, анализу. Этот суд ума над деятельностью и называется критикой. Ясно, – отмечает он, – что критика ничего не создаёт, но она пролагает путь к созданию. Жить без критики, без обсуживания (обсуждения, суда. – А.К.) дел своих и чужих – значит прозябать подобно растению, жить очертя голову, как говорит русские народ… мы критикуем, анализируем, имея в виду не одно разрушение старого, но и создание нового».
Затем Майков замечает, что «в тесном (узком, привычном. – А.К.) смысле под критикой разумеется разбор какого-нибудь произведения искусства или наук; на что, впрочем, нет никакого основания (вспомним Белинского: «…у нас всякая статья, в которой судится о каком-нибудь литературном предмете, называется критикою». – А.К.). Ещё более ошибаются те, для которых слово критика означает то же, что брань, злостное, пристрастное осуждение. Если бы она, – продолжает Майков, – действительно имела такой смысл, то нелепо было бы сказать «добросовестная критика», «справедливая критика» и т.п. Повторяем, что критика есть суд над деятельностью, разбор, анализ; будет ли этот суд беспристрастный и справедливый, или пристрастный и ложный – это зависит от личности критика». Вообще критик – это «человек, рассматривающий явления с целью одобрить их или осудить».
Майков как бы подвёл итоги развитая отечественной теоретико-критической мысли. Это было последнее у нас напоминание о том, что критика – литературный суд, назначение которого не только определять достоинства и находить недостатки в художественных произведениях, вынося им «приговоры», «осуждая» их или «одобряя», но и «пролагать пути к созданию нового». В дальнейшем каждые, кто «принимал на себя благородную должность» (Мерзляков), «обязанность» (Белинский) критика, из «судьи изящного» превращался в публициста. Он уже не «прилагал теорию к практике», вынося на основе этого «приговоры» литературным произведениям, а только публично высказывал о них своё мнение. «Разбор, анализ, суждение» с вынесением «приговора» («осудить» или «одобрить») – критика, литературный суд; «разбор, анализ, суждение» без вынесения «приговора» – литературное мнение. Суд вершится во имя чего-то, мнение – суждение о чём-то.
Н.Г. Чернышевский, соглашаясь с тем, что критика «есть суждение о достоинствах и недостатках какого-нибудь литературного произведения», считает, что её «назначение – служить выражением мнения лучшей части публики и содействовать дальнейшему распространению его в массе». Её цель – «развитие и очищение вкуса в большинстве читателей».
Н.А. Добролюбов полагает важнейшей задачей критики «разъяснение тех явлений действительности, которые вызвали известное художественное произведение», критика «должна относиться к произведению художника точно так же, как к явлениям действительной жизни», толкуя «о явлениях самой жизни на основании литературного произведения». «Для нас, – подчёркивал он, – не столько важно то, что хотел сказать автор, сколько то, что сказалось им, хотя бы и не намеренно, просто вследствие правдивого воспроизведения фактов жизни». Это Добролюбов называет «реальной критикой».
С её появлением, считает Д.И. Писарев, иная критика «сделалась невозможною». «Дело критика, – пишет он, – состоит именно в том, чтобы рассмотреть и разобрать отношения художника к изображаемому предмету; критик должен рассмотреть этот предмет очень внимательно, обдумать и разрешить по-своему те вопросы, на которые наводит этот предмет, вопросы, которые едва затронул и, может быть, даже едва заметил сам художник». Надо, подчёркивал он, чтобы в критической статье «высказывался взгляд критика на явления жизни, отражающиеся в литературном произведении, надо, чтобы в ней, с точки зрения критика, обсуживался и решался какой-нибудь вопрос, поставленный самой жизнию и натолкнувший художника на создание разбираемого произведения».
После Белинского, Майкова, Добролюбова и Писарева в теорию литературной критики, в понятие о её сущности ничего принципиально нового и значимого внесено не было. Фундаментальное: литературная критика есть приложение теории литературы к литературному произведению, – не подвергалось сомнению и никем не оспоривалось, стало общепринятым, аксиоматичным. Но из него сделали важный вывод. Если критика есть приложение теории к практике, то сколько будет теорий, столько может быть и критик.
А.В. Дружинин в статье «Критика гоголевского периода русской литературы и наше к ней отношение» (1856) говорит о двух теориях искусства: «искусства для искусства» и «искусства для общей пользы». Одну он называет «артистической», другую – «дидактической», на основе которых возникают и формируются соответственно две критики: эстетическая и «утилитарная», прагматическая. При этом автоматически решался и вопрос, сколько критиков для литературы нужно.
Если Мерзляков, Полевой и Белинский считали, что достаточно одного «кормчего», «колонновожатого», оказывалось: сколько теорий искусства, столько и нужно критиков, прилагающих эти теории к произведениям. Одно условие: не забывать «великую обязанность поощрителя и побудителя даровитых людей, строго, но нелицеприятно указывать их слабости».
Каждое литературное движение вызывало к жизни собственную критику и критиков, которые защищали его интересы, прилагая теорию этого движения к выходящим из печати произведениям. Немало критик и критиков наблюдается у нас на рубеже XIX–XX вв. с появлением Символизма, Акмеизма, Футуризма, Натурализма и др. движений со своими теориями. Они заметно потеснили критику, основанную на теории реализма – «верности действительности», обоснованной Белинским. Судьба этих критик была в одночасье решена с утверждением у нас теории «социалистического реализма» в качестве основы советской литературы и искусства, которой обязана была руководствоваться и наша критика, получившая соответствующее наименование «советской».
С падением советской власти теория «социалистического реализма» потеряла смысл, также в одночасье решив судьбу «советской литературной критики». Необходимость в ней отпала, однако желание судить о литературе и искусстве никуда не делось, вызвав расцвет «литературных мнений» – высказываний и суждений о произведениях, с одной стороны, «по личным впечатлениям», с другой – продиктованной интересами писательских объединений и группировок, на которые разбился Союз Советских писателей. И хотя «литературные мнения» существовали у нас всегда и в большом количестве, но полную свободу «царствовать» они получили лишь при новой власти, начиная с 90-х годов.
Выражающие печатно «литературные мнения» привыкли считать и называть себя критиками. Среди их «мнений» имеют место и «ругатика», и «хвалитика», и «хулитика» и «ласкатика», а также и «критика». Только это критика, по определение Белинского, «второго рода». Не «второго сорта», а «второго рода», которая нередко бывает и первосортной, однако в оценках и приговорах опирается на теорию, основанною на «результатах прежде бывших мнений, прежде бывших опытов и наблюдений». Эта «критика», живя вчерашним днём литературы и искусства, «меньше рискует», в отличие от критики «первого рода», которая «должна быть шагом вперёд, открытием нового, расширением пределов знания или даже совершенным его изменением», – т.е. создавать принципиально иную теорию и одновременно на неё опираться при оценке произведений.
Отсутствие критики «первого рода» и преобладание впечатлений, основанных на «прежде бывших мнениях и наблюдениях», породило иллюзию, что теперь именно «литературные мнения» и есть настоящая, подлинная критика. Подтверждением тому становится «учебное пособие» С.М. Казначеева «Теория литературной критики» (2018), где всё, что говорится о «критике», «историческом взгляде на развитие теории критики», «критической деятельности», «критическом произведении», «критическом выступлении» и тому подобном, собственно к теории литературной критики не имеет никакого отношения. Кроме нескольких процитированных там высказываний о сущности и назначении критики, принадлежащих Пушкину, Жуковскому, Белинскому и… В.И. Кулешову.
Фактически данное «пособие» это довольно пространная, развёрнутая и в чём-то несомненно полезная «хотящим быти литераторами», инструкция по составлению «литературных мнений», начиная от выбора темы, жанра, названия статей и т.д. (всего того, что нужно для написания, по словам Белинского, статей о «литературных предметах») до участия их авторов в СМИ.
Одновременно создатель «пособия» рассчитывает устранить несправедливость, которая слышится ему в сопоставлении «писатели и критики». «…Почему же критик – не писатель? Разве ему для написания работ не свойственно особое состояние, не требующее вдохновения, глубокого эмоционального напряжения?» – задаётся он вопросом. И приводит железный аргумент: «В конце концов, ведь критики состоят в одном союзе писателей с прозаиками, драматургами, стихотворцами, а не в каком-то отдельном союзе критиков!». А потому, считает он, критику необходимо рассматривать «как вид художественного творчества», и не просто, а как «многоплановое художественное явление», не понимая, что «художественное» – значит «выдуманное», придуманное писателями, а критика занимается лишь анализом и оценкой созданного ими.
Исходным для «теории» этого «вида»-«явления» выступает бессмысленное утверждение, что критика ещё и «инструмент самосознания и самооценки литературы». Хотелось бы, и хорошо бы, узнать, каким образом литературные произведения (а литература является собранием произведений) при помощи критики получают возможность заниматься «самосознанием и самооценкой». Самосознавать и самооценивать себя может только человек, которого природа наделила способностью мыслить и рассуждать, без чего ни о каком «самосознании и самооценке» и речи быть не может. Литературные произведения такой способностью не обладают. Даже если призвать им на помощь критику…
Представление о том, что критик «стремится прежде всего и в конечном счёте к САМОВЫРАЖЕНИЮ», что подчёркнуто самим автором «пособия», исходит из достаточно распространённого в писательской среде восприятия и трактовки понятия «самовыражение». Под этим понимаются действия писателя, направленные на выражение им чего-то определённого, конкретного в своём произведении: т.е. когда он сам, сам, а не кто-то другой за него, это выражает. В действительности же «самовыражение» означает воплощение самого себя, иначе говоря, создание лично им самим своего собственного портрета. Живописцы называют это «автопортретом».
Каждый писатель и критик может успешно «самовыразиться» лишь один раз, ну много два. Это прекрасно понимал Козьма Прутков, выдающийся «самовыражатель» как в прозе: «Я поэт, поэт даровитый! Я в этом убедился; убедился, читая других: если они поэты, так и я тоже!» – так и в стихах:
Когда в толпе ты встретишь человека,
Который наг;
Чей лоб мрачней туманного Казбека,
Неровен шаг;
Кого власы подъяты в беспорядке;
Кто, вопия,
Всегда дрожит в нервическом припадке, –
Знай: это я!
Кого язвят со злостью вечно новой,
Из рода в род;
С кого толпа венец его лавровый
Безумно рвёт;
Кто ни пред кем спины не клонит гибкой, –
Знай: это я!..
В моих устах спокойная улыбка,
В груди – змея!
Так что, стремление критика к «самовыражению» может быть продиктовано лишь завистью к немеркнущей и ничем не омрачаемой славе Козьмы Пруткова…
***
Литературная критика – это надзор за литературой, её качеством, движениями внутри неё и направлениями в её развитии. Она осуществляет такой надзор, подвергая суду литературные произведения, в процессе которого оценивает их достоинства и недостатки и выносит соответствующий приговор. Система ценностей литературных произведений определяется теорией литературы, представлениями о сущности литературы и её назначении, чем и руководствуется критика, оценивая произведения.
Критика «второго рода» в своих суждениях исходит из теории литературы, основанной на «прежних мнениях и наблюдениях». Таковой были трёхтомная и пятитомная «Теории литературы», созданные в ИМЛИ, учебные пособия Л.И. Тимофеева, В.Е. Хализева, И.Ф. Волкова и др. Они отвечали своему времени, но это был даже не вчерашний, а позавчерашний день теоретической мысли. И их приложение к произведениям чуть ли не сразу становилось уделом той части «литературных мнений», какую представляла критика «второго рода», что «меньше рискует», критика неспособная оказывать сколь-нибудь плодотворного воздействия на текущую литературу, не говоря уже как-то заглядывать в будущее.
Нужна критика «первого рода», иное, нежели бытующее ныне, представление о сущности и назначении художественной литературы, иная теория литературы, прилагая которую к литературным произведениям критика у нас начнёт возрождаться как литературный суд, как реальный, необходимый и давно ожидаемый надзор за качеством, характером, движениями и направлениями отечественной литературы.
К вопросу о создании такой теории и основанной на ней критики «Литературная Россия» обращалась неоднократно: «А был ли мальчик?» (2014. № 8), «Вступая в год литературы», «Что есть поэт? Искусный лжец», «Разговор с самим собой» (20I5. №№ 10, 36, 38), «Неизбежность новой литературы», «Новый Белинский? Хорошо бы…» (2019. № 14, 29). Но слышались только сетования на отсутствие у нас критики и достойной Отечества литературы. Может на этот раз наша литературная общественность не будут столь безучастна и вопрос необходимости критики «первого рода» не останется без ответа?
Шикарный очерк литературно-критического поприща! Чувствуется, что сработан специалистом, человеком, досконально изучившим предмет своего интереса. Думаю, многие из тех, кого одолевает критический зуд, ознакомились со статьёй, внимательно соотнося узнаваемое со своим представлением о своей наклонности.
Конечно, большинству читателей не понравится вывод А. Курилова: “Система ценностей литературных произведений определяется теорией литературы, представлениями о сущности литературы и её назначении, чем и руководствуется критика, оценивая произведения”. – Какие, там, ценности, – скажут, – в произведениях? “Каждый пишет, что он слышит…”. Какая ещё теория литературы? Сущность и назначение её? Всё ведь так условно, индивидуально – сколько людей, столько и мнений…
Это не удивительно. Это нормально для “весёлых” времён – для эпох, таких исторических моментов, когда общество переживает провал в своём развитии, катится вниз. В такие периоды торжество агностицизма неизбежно. В такие времена у всякого своя правда и никакого желания сознавать существование объективной истины.
Однако желающий услышать да услышит!
Поэтому с удовольствием подчеркну те места работы А. Курилова, которые являются контрапунктными.
“«Разбор, анализ, суждение» с вынесением «приговора» («осудить» или «одобрить») – критика, литературный суд; «разбор, анализ, суждение» без вынесения «приговора» – литературное мнение. Суд вершится во имя чего-то, мнение – суждение о чём-то”!
Все наши сегодняшние рецензии и “разборы полётов” – это всего лишь мнения, суждения о чём-то, тогда как литературная критика – во имя чего-то! Чего нет, того нет.
Дмитрий Писарев, на мой взгляд, настоящий поэт критического дела: “Надо, чтобы в критической статье высказывался взгляд критика на явления жизни, отражающиеся в литературном произведении, надо, чтобы в ней, с точки зрения критика, обсуживался и решался какой-нибудь вопрос, поставленный самой жизнию и натолкнувший художника на создание разбираемого произведения”! – Обсуживался и решался!
Виссарион Белинский: “…Что за блаженство, что за сладострастие души, сказать какому-нибудь гению в отставке без мундира, что он смешон и жалок с своими детскими претензиями на великость, растолковать ему, что что он не себе, а критику-журналисту обязан своею литературною значительностью… сказать какому-нибудь выходцу бог знает откуда, какому-нибудь пройдохе и Видоку (намёк на Ф. Булгарина. – А.К.), какому-нибудь литературному торгашу, что он оскорбляет собою и эту словесность, которой занимается, и этих добрых людей, кредитом коих пользуется, что он надругался и над святостью истины и над святостью знания… Говорю вам, во всём этом есть блаженство неизъяснимое, сладострастие безграничное!” – Не главное, конечно, но необходимейшее условие, чтобы быть, а не казаться, настоящим критиком – публицистом, решающим вопросы, поставленные самой жизнью!
Во, звездобол…
Льет, как из рога изобилия.
Поприще, контрапункт, агностицизм…
В общем, вульгарный компилятор.
Трепач.