Песня о комиссарах, или Почему развалился Советский Союз
На примере раннего рассказа Александра Фадеева
№ 2023 / 32, 18.08.2023, автор: Валерий КОРОЛЮК
Здесь воздух полон паники.
А. Фадеев
За то столетие, что прошло со времени создания (в 1923 г.) рассказа (маленькой повести) «Против течения (Рождение Амгуньского полка)», возможно, кто-то уже и писал о том же… Но я всё-таки позволю себе смелость обратить ваше внимание на особое звучание комиссарской темы в этом (втором по счёту, после «Разлива») произведении недавнего (тогда) юного комиссара 13-го Амурского полка и 8-й Амурской стрелковой бригады с партийным псевдонимом Булыга (т.е. обкатанный камень, булыжник).
Напомню основу сюжета: партизанский отряд отказывается становиться регулярным армейским полком и, вопреки требованиям присланного для этого комиссара, отправляется к реке, чтобы курсирующим там пароходом с баржей вернуться на родную сторону. Комиссар фронта вновь посылает того же незадачливого комиссара (теперь – во главе матросского батальона!) привести полк в повиновение. Тем временем комиссар единственного на реке парохода, обманом захватив доверившегося ему командира отряда, расстреливает первые ряды столпившихся на пирсе партизан, ждущих посадки и отправления домой – чтобы они не взорвали случайными выстрелами его плавсредства, загруженные динамитом. В финале обескураженный и дезориентированный отряд, с плачем одного из ротных, всё-таки подчиняется первому из упомянутых комиссаров.
Что это, как не сага обо всём тогдашнем комиссарстве, где фоном – хаотическое и судорожное истечение народных масс из безумной мясорубки гражданской войны?
Теперь перейдём к деталям. Автор сообщает нам, что после поражения целого 50-тысячного фронта (от одного лишь батальона японских войск) у Кедровой речки, вокруг – «эта неудержимая звериная паника», «распущенная масса голодных людей», никто никого не слушается и все готовы на немедленное дезертирство.
И только одна лишь боевая часть сохранила организационный порядок! Но «полк считался ненадёжным. Во всяком случае, это был единственный неразвалившийся полк, в порядке отступивший» после разгромного сражения… Командир отряда Семенчук (который сидел и ждал, пока комиссар пытался уговорить партизан оставаться на позициях) – человек, похоже, недалёкий и простоватый, типичный сельский хитрован: притаившаяся и безучастная фигура, ехидно выжидающий взгляд (не стоит рисковать своим авторитетом за чужое дело!), насмешливая улыбка, что-то кошачье в его напряженной позе, дрожь в голосе от деланного гнева. Вот его портрет «от автора»: широкоплечий скуластый мужчина, толстая шея, широкое скуластое лицо, жёлтая шерсть его тигровой тужурки… Он хитро мигал глазами и крякал после каждого слова, когда врал.
«Семенчук – старая лисица!», – говорит о нём чуть позже комиссар полка комиссару фронта. «Ну и ряшка», – думает про него комиссар парохода перед тем, как арестовать. Однако это ведь именно ему удалось не только сохранить свой отряд, но и несколько лет успешно им руководить в таёжных боях, стать этим людям «отцом родным» – до такой степени слившись с бойцами, что они сами гордо величают себя семенчуковцами!
БОЛТУНЫ И БЕЗДЕЛЬНИКИ, «ГАСТРОЛЁРЫ»
Закомиссарившиеся
А комиссаров-то в этой небольшой повести отнюдь не два или три, их много. Не просто много, а очень много – столько, что пришлось даже сформировать целый коммунистический отряд, наполовину состоящий «из ставших ненужными, за развалом частей и сооружений, военных и гражданских комиссаров. Все они привыкли командовать, не любили подчиняться и искали путей, как бы попасть в Советскую Россию» – попросту говоря, побыстрее слинять с разваленного ими же фронта туда, где войны больше нет.
И эта масса постоянно и неуклонно пополняется – из захваченных японцами мест подъезжают всё новые и новые «искатели путей».
То комиссар фронта встречает вдруг двоих таких «орлов» с мандатом на выезд из пекла (он «хорошо знал обоих по совместной работе во Владивостоке… в те времена это были на редкость хорошие ребята») и направляет их рядовыми в тот самый коммунотряд. То комиссар парохода натыкается на полного человека, бывшего знакомца – председателя его партийного района во Владивостоке, который прозябает теперь младшим гарнизонным поваром, «потому что ни к чему другому способностей не оказал», и этот нытик умоляет бывшего подчинённого переправить его через Амур: «Я… измучился, я не могу больше работать здесь». («А ведь казался хорошим партийцем», – в недоумении думает наш моряк).
То, что легко может показаться хорошим в более-менее спокойной обстановке, редко годится для великих и даже малых дел во времена паники и потрясений.
Их ведь таких много, «имя им – легион». Но есть, остались ещё и те, кто продолжает идти «против течения». Автор с любовью показывает нам их: вот – три разных человека, три темперамента, три компетентности, три ипостаси настоящего комиссарства. Три двигателя этой истории, в порядке их появления на фоне всеобщего бегства.
Первые два – старые и нежные друзья: высокий и низкий по росту, младший и старший по положению, тормоз и живчик по темпераменту, раньше они «пять лет работали у соседних станков» в токарном цехе мастерских военного порта и давно понимают друг друга.
НЕОПЫТНЫЙ, ТУГОДУМ
Комиссар Амгуньского полка Челноков
Автор практически никак не описывает облик этого персонажа. Он для него, скорее, «заготовка», исходный материал, из которого со временем может выйти настоящий комиссар.
Не назовёшь же портретом вот эти редкие его детали, почти произвольно разбросанные по тексту: кобура револьвера, лошадь, хлыст, сухие и ломкие волосы, которые топорщились на голове, большие шершавые ладони, фуражка защитного цвета, грязный френч, рослая фигура. Или такую предфинальную обрисовку: «бледен, как песок. Кожа стянулась на его лице, резко обозначив скулы и челюсти. Под глазами выступили расплывчатые синие круги, и веки заметно дрожали».
Психологический портрет этого «человека без имени» тоже не отличается разнообразием: у него нет волнения и страха, ему присуща строгость без паники, зловещая сдержанность, говорил, стараясь быть спокойным… не сдавался. Размышление для него – не очень приятное да и не лёгкое занятие («…решил еще подождать и подумать. Он привык отрезать только один раз, но зато после семикратной примерки»).
Люди, к которым Челноков был послан, так и не успели стать для него своими и близкими, они «сливались в одно оскаленное щетинистое лицо… где зверь в лесах силён и непуглив, и человек – как зверь». К тому же «масса не слушалась комиссара. Вчера, ругаясь с ним из-за продуктов, она ещё чувствовала в нём силу и нехотя подчинялась ей. Это не было, как в прежние дни, сознательное уважение к старшему товарищу, а просто последние остатки робости перед начальством… Сегодня масса не боялась и ненавидела комиссара. Он являлся единственным препятствием на её пути».
Особо подчёркивается его одиночество в противостоянии этой партизанской массе: «Челноков опустил голову и медленно сошёл с завалинки… На левом фланге красного фронта комиссар Амгуньского полка был совершенно одинок». Он не хочет или не умеет пока по-настоящему манипулировать людьми (хотя, как мы увидим далее, для комиссаров это не так и сложно).
«Если бы у меня было тогда с пяток надёжных ребят, я бы удержал весь полк. Но теперь его не возьмёшь и с пятью десятками», – жалуется он позже начальству. Которое понимает, наконец, свою оплошность и вручает ему целый матросский батальон под личное командование с неограниченными полномочиями… Однако своим он становится для осиротевших к тому времени семенчуковцев совсем не поэтому – когда, в одиночку бегом спустившись с сопки, спокойной, твёрдой походкой направляется к их шеренге – а лишь осознав их своими и перестав видеть в них зверей.
ПЕРЕДОВОЙ, ГОВОРУН
Комиссар Северного фронта Соболь
Еще один «человек без имени», с одной лишь фамилией. Он был очень маленького роста и «в своём черном обмундировании напоминал беззаботного вишнёвого жучка. Но командующему он казался скорее неутомимым муравьём, несущим на себе непосильную ношу».
Маленькая невзрачная растрёпанная фигурка, полная бодрости. Серьёзный и решительный взгляд. Его маленькие чёрные усики странно топорщились. Говорит с нарочитой строгостью, перебивая себя, невольно переходя с официального тона на дружеский, весело вторя собеседнику. Голос его то чуть заметно дрожит, то, не выдержав, звякает, как лопнувший станционный колокол. Порой он не может больше сдерживаться и яростно вцепляется в одежду оппонента, «дрожа от переполняющих его существо бешеных противоречивых чувств, кричит тонким, надорванным фальцетом», нервно хрустит пальцами или насмешливо цедит слова. Часто шутлив.
Именно ему автор доверяет сформулировать и своё комиссарское кредо: «Но раз я поставлен комиссаром, я должен им быть: не спать ночей, стрелять дезертиров, ругаться с полками, реквизировать хлеб, бороться до тех пор, пока меня самого не сволокут в придорожную канаву… Я начинаю и кончаю свой день с этой мыслью. Я подвинчиваю себя каждый день невидимыми гайками до последней степени, до отказа… Я всё время иду против течения и тащу за собой всех, кого только можно тащить при помощи слова и нагана… Чёрт возьми!.. Я буду идти и тащить, покуда хватит моих сил. Я уж вам не раз говорил об этом» и «Убедить?! Комиссар! Надо было не только убеждать, надо было стрелять!.. Меня не интересует, убили бы тебя или нет!».
Он вприпрыжку бежит впереди людей и событий и потому, наверное, часто не обращает внимания на существенные для успеха любого дела детали (посылает, например, неподготовленного Челнокова в одиночку «укрощать» целый полк посреди «этой неудержимой звериной паники», либо случайно, только в самом конце, прощаясь, замечает, что его близкий товарищ и подчинённый едва держится на ногах от голода и усталости)…
В принципе, их обоих можно рассматривать как последовательные стадии изведанного и самим автором «комиссарского служения», высшей стадией и примером развития которого является третий из фадеевских комиссаров.
ИСТИННЫЙ. ДЕЯТЕЛЬНЫЙ, НЕМНОГОСЛОВНЫЙ
Комендант парохода Никита Селезнев
Профессия его не известна, сообщается лишь, что он плавал раньше на торговых и военных судах и что он коммунист.
Хотя сам себя Никита Селезнев предпочитает называть всего лишь комендантом, суть и характеристики его деятельности – самые что ни на есть комиссарские (капитан и механик у парохода есть, но руководят всем, в том числе, и самими собой, отнюдь не они). Комиссары ведь могут быть разными – поддельными или настоящими, заторможенными или ажитированными, любыми. Но истинный комиссар должен быть именно таким, как этот «человек с именем» (единственный тут комиссар, имеющий не только фамилию и должность).
Он никого специально не убеждает речами да митингами, не размахивает кулаком или наганом (хотя и постоянно готов к тому); он сам грамотно подбирает себе команду – а не ждёт, когда дадут «с пяток надёжных ребят» или матросский батальон; он не говорит «вам уж не раз об этом», не пустословит. Он просто делает порученное дело. И делает – надёжно, последовательно, с гарантией и чувством долга.
Для этой работы был «нужен твёрдый и исполнительный человек, способный взять на себя такое опасное и ответственное дело… отличаться поистине дьявольской настойчивостью, таких людей… было очень мало. И всё-таки его нашли».
Наверное, не случайно портрет его автор выписывает более подробно, чем у остальных: плотный чернявый человек среднего роста, в короткой гимнастёрке полузащитного цвета и простых кожаных брюках, заправленных в грубые сапоги, внимательное, спокойное лицо и плотная, резко очерченная фигура, быстрые, решительные движения. У Селезнева были сильные челюсти, прямой и крепкий нос, тёмные, почти чёрные волосы на голове и такие же подстриженные по-английски усы. Одна из его бровей поднялась чуть выше другой, а из-под обеих смотрели острые, проницательные глаза цвета полированной яшмы. На вид ему можно было дать около двадцати семи лет. В его тоне чувствовалась врождённая незлобивая грубоватость. Отвечает просто, односложно, сухо. Разговаривает серьёзно, решительно отрезает лишнее. Острый, распорядительный глаз и твердые мозолистые руки.
Работу, порученную ему, «нужно было проводить отнюдь не мандатом, а либо уменьем убеждать, либо силой кулака и нагана». И потому прежде всего Селезнев берёт себе помощника, который «имел верный глаз на людей и умел их отыскивать», потом наказывает ему достать еще двух человек (писучего и хозяйственного), после чего заняться поиском и подготовкой людей для пароходной комендантской команды. Толковый подбор кадров ведь – основа рабочего процесса, и не каждому по силам.
Да и методы влияния на личный состав у него не такие упрощённые, как у предыдущих ораторов: «Несмотря на усталость, Селезнев присоединился к работе. Глядя на него, примкнули и матросы, хотя погрузка не входила в их обязанности». Манипулировать людьми тоже умеет, но охотней перепоручает это подходящему помощнику (в многообразную профессию которого умение провоцировать входило составной частью): «Да что тебя учить – сам грамотный! Одним словом, прикинься хорошим дружком, а сам пугай».
Именно ему предстоит перед финалом повествования принять кульминационное решение по спасению вверенного имущества и экипажа. И он до самого последнего момента оттягивает это неизбежное принятие: «ждать дальше не имело никакого смысла, но он ещё не знал точно, что ему делать в дальнейшем. Когда Селезневу сообщили, что погрузка окончена, он не пришёл ещё к ясному решению». Но «когда он принял всё-таки решение, лицо его стало коричневым и жёстким, как ржавое железо. Он медленно повернул голову и тихим, оледеневшим голосом бросил слова команды, простые и безжалостные, как камни».
Пожертвовав ради спасения порученного дела частью осиротевшего чужого отряда: там не чувствовалось никакого волнения, они смотрели с любопытством и ожиданием, но без всякой враждебности. Бесформенная, обезглавленная масса, сплошь состоящая из усталых, растерянных и обманутых людей.
Да, «он чертовски исполнительный человек. Можно было бы жить, если б все были такие», – категорически уверяет нас автор. И потому даже не спрашивайте – от чего развалился Советский Союз. От того, что и тогда-то среди комиссаров «таких людей было очень мало», а после и совсем почти не осталось.
Валерий КОРОЛЮК,
кандидат исторических наук
Интересный и актуальный анализ. Мудрый и принципиальный. “Комиссары”, которые дают молодежи “Уроки русского”, взгромоздившись задницей на школьную парту, появились уже не в Союзе.
Любое дело, начатое со лжи, обречено на фиаско. Автор это доказательно раскрыл на примере прямого очевидца вековой давности событий. Отмечу, Александр Фадеев – практически ровесник века, практически юношей воспринимал события вокруг. Суть главной лжи – на поверхности. Комиссары были преподнесены именно как НАРОДНЫЕ, т.е. избираемые народом и представляющие народ. На 1919 год, формирование комиссарского провительства и управленческой структуры: из 50 первых комиссаров лишь 16 имели отдаденное отношение к полетариату… А доля самого пролетариата – гораздо меньше 10% КРЕСТЬЯНСКОГО большинства граждан… Ни фига себе “народное” представительство! о ВЫБОРАХ народом комиссаров ВООБЩЕ речи не было, да и организовать любые выборы в РСФСР было просто нераальной задачей. То-есть, ложь о “народности” от начала до конца, на которую народ и купился… Именно в ТАКОМ “политическом” подходе историки должны видеть базу будущих идей как гебельсов, так и алоизычей. Я бы определил рассказ Фадеева как предтечу тонкой политической сатиры… Автору – полный респект !