Свобода для размышлений

№ 2022 / 48, 16.12.2022, автор: Владимир КАБАКОВ (г. Смоленск)

Книга «Сумма поэтики» Александра Скидана, о которой пойдёт речь в данной рецензии, вобрала в себя статьи, написанные за 2006-2016 года. Книга разбита на три «тематических» раздела. Первый посвящён поэзии и поэтам, второй – прозе, третий – констелляциям литературы, визуального искусства и теории. Как сказано в аннотации, все работы сосредоточены вокруг сложного переплетения – и переопределения – этического, эстетического и политического в современном письме.

Интересно отметить, что в каждом разделе Скидан словно меняет тон. Начнём с конца. В третьем, последнем разделе, он уверенно озвучивает факты, даёт оценки, презентует цитаты, которые наиболее близки к его мнению.

Так, в статье «Поэзия в эпоху тотальной коммуникации» он отмечает, что ситуация, когда литература не обходится собственными силами и ищет полноты выражения в музыке и визуализации, напоминает ту, которую в статье «Что такое поэзия?» описывал Роман Якобсон:

«Вторая половина девятнадцатого века была периодом внезапной, резкой инфляции лингвистических знаков. Это утверждение легко доказать с точки зрения социологии. Наиболее типичным культурным феноменом того времени является намерение скрыть это явление любой ценой и продержать веру в книжное слово всеми доступными средствами. Позитивизм и наивный реализм философии, либерализм в политике, школа младограмматиков в лингвистике, успокаивающий иллюзионизм в литературе и на сцене, атомизация метода литературной теории (а также в гуманитарных и естественных науках в целом)…»

И тут же Скидан добавляет, что нужно поостеречься называть нынешние изменения упадком или выносить окончательный приговор. «Подобные оценки, – упадок, взлёт – зависят системы координат», – пишет он.

И в этом ощущается мудрость, что приходит со временем, со знаниями. Скидан не склонен к громким фразам «сказал, как отрезал», ему не свойственен юношеский максимализм, он, скорее, достаточно умён, чтобы понимать, как изменчиво и зыбко, как субъективно то, о чём он говорит, и как трудно подобраться к истине, и что истина, может быть, и состоит в этой самой изменчивости, и в субъективности.

О поэзии говорить сложнее. Проще не говорить о ней вообще, но, раз уж берёшься за это, стоит быть деликатным, как Скидан, осторожным в выражениях и обладать эмпатией, чтобы не обозвать то, что совсем не понятно, попросту «бредом», как типичный обыватель.

В этот разделе ощущается некоторая скованность автора, так сказать «поиск мысли на бумаге», одна и та же мысль может быть сформулирована в статье совершенно по-разному, будто чтобы читатель сам выбрал, какая наиболее подходит. Но сам этот «поиск ответа», эту «расшифровку», которая редко когда может быть однозначно верной, изучать весьма любопытно и даже поучительно.

В разделе прозы Скидан явно ощущает себя более свободным, статьи проще написаны, спокойны, логичны, выстроены в некую систему для мысли, к которой нас в итоге подводит автор. Довериться им гораздо проще, ибо, читая, чётко ощущаешь, как хорошо автор разбирается в том, о чём говорит, хотя бы потому, сколько аналогий, сколько знаний потребовались для написания этих статей.

Так же любопытно то, как Скидан использует слова, возвращая им их изначальное значение, от которого мы отвыкли за всё время его использования. Он как бы напоминает нам, почему слово имеет ту или иную форму, которая сейчас практически не ассоциируется с самой собой, – настолько изменилось восприятие. Например, такое слово, как «замечательный». Если задаться целью найти ему синоним, то на просторах сети можно отыскать множество значений, предполагающих положительную оценку, преимущественно похвалу, однако Скидан использует это слово не затем, чтобы обозначить своё отношение к чему-то. Слово «замечательный» он употребляет, подразумевая то, что предмет речи должен быть замечен (отмечен), потому как не обратить на него внимание кажется невозможным, ошибочным.

Стоит сказать, что Скидан в принципе не даёт личную оценку автору и результатам его деятельности, – как в целом, так и отдельным произведениям. Приводя примеры в разделе, посвящённом поэзии, он выбирает именно те стихотворения, которые наиболее характерны для поэтики автора, те случаи, что представляются ему программными, а не те, что более или менее понятны ему либо читателю.

Просматривая ответы таких немало известных критиков, как Лиза Биргер (The Blueprint, Esquire Russia), Ольга Балла, заведующая отделом критики и библиографии журнала «Знамя», Наталья Ломыкина, литературный обозреватель Forbes Russia и многих других в интервью «Почему критики не пишут идеальные романы, если так хорошо разбираются в литературе?», можно прийти к выводу, что подобная критика, во-первых, экономит ресурсы читателя (временные, материальные, эмоциональные), во-вторых, помогает сориентироваться в литературном пространстве, исходя из личных предпочтений. Подход Скидана отличается функцией критики, направленной скорее на понимание, чем на оценивание произведений и помощь потенциальному читателю в выборе, что прочесть и формировании мнения об этом.

Сам Скидан пишет о методе вот что:

«Когда пишешь о столь разных авторах, как Елена Фанайлова и Аркадий Драгомощенко или по Пол Боулз и Кэти Акер, материал всякий раз заставляют перенастраивать оптику, обращаться к иному аналитическому инструментарию. Зачастую различия касаются самого понимания устройства поэтического (или прозаического) высказывания, его предмета, не сводясь ни к чисто стилистическим, ни даже социокультурным».

То есть Скидан признаёт, что для понимания новых способов самовыражения в литературе необходим новый взгляд, заключающий в себе все известные методы изучения литературы, будь то культурно-исторический, формальный, структурный или биографический, – все и что-то ещё. Так, говоря о творчестве Сергея Завьялова, Скидан использует в том числе сравнительно-исторический метод, как и в других статьях, он упоминает предшественников стиля, пишет о подобности; рассматривая же работы Игоря Жукова Скидан предпочитает упомянуть биографические факты. Налицо индивидуальный подход к каждому писателю, стремление явить объективное, взвешенное, аргументированное мнение и изначально позитивный настрой, – то, что и должно отличать профессиональную критику от оценок читателей.

Остановимся, к примеру, на тексте, посвящённом Сергею Завьялову. «…чтение “Мелики” предполагает особое устройство внутреннего слуха, неразрывно связанного с глазом, сродни тому, которым обладают профессиональные завсегдатай филармонических залов, сверяющие исполнение музыкального произведения по раскрытой партитуре» – пишет Скидан, цитируя самого себя, а точнее статью «Место глоссолаллии и экспансия глоссы», напечатанную в журнале «Знамя» в 1999 году и тут же предвосхищает сомнения и негативную критическую оценку современного читателя, который наверняка выразит мысль, что те же самые стихотворения можно написать привычным способом, то есть в столбик. Скидан проводит этот эксперимент, используя первую строфу из «Книги разрушений» и тем самым заставляет нас заметить, что изменилось: оказалась упразднена композиция как в широком смысле, то есть как пространственная развёртка стиха, так и в узком смысле – членораздельный, упорядоченный синтаксис не в силах передать распадающийся, погружающийся в молчание мир. Значит, если оформить те же стихотворения в «старую» графическую форму, они перестанут отражать задумку автора, то есть выполнять свою задачу. Скидан отмечает каждую такую «задачу», он изучает всякую политику автора, очевидно, чтобы мерить его мерилом, что так редко делает типичный читатель.

Я не зря то и дело прибегаю к сравнению рассматриваемых мной в данной работе критических статей, наполняющих книгу «Сумма поэтики» и мнение типичного читателя. Меня глубоко поразил контраст между этими двумя способами оценки произведения. Опять же, это тот способ, когда слово «оценка» не ограничивается его привычным пониманием – хорошо/плохо – а идёт дальше, а точнее даже глубже, ибо Скидан углубляется во всё, что оценивает и позволяет нам углубиться вместе с ним. Кроме того, он рассматривает каждого автора и даже его отдельное произведение, как точку на плоскости, то есть не вне пространства или не в рамках одного пространства, – как это делают многие современные читатели (актуально или нет – вопрос, который в первую очередь озвучивают в разговоре о каком бы то ни было произведении искусства), – как точку в системе координат, где нужно ориентироваться по осям и знать, какие точки предвещали появление этой точки, ведь, возможно, это не просто точка, а целый график координат!  Меня ошарашило и то, что в интервью, уже упоминаемом в данной работе, Евгения Власенко, книжная активистка и автор блога Knigagid, на вопрос «Чем статьи критиков лучше оценок пользователей на сервисах вроде Bookmate?», ответила: «Иногда оценки критиков ничем не лучше. Сейчас очень много продвинутых читателей и очень немного внятных критиков» – что, после прочтения критической литературы, кажется просто возмутительным.

Скидан же разбирается в контексте и как будто подталкивает нас к тому же, упоминая, например, известную цитату Адорно о «невозможности поэзии после Освенцима», прописывая в статье, посвящённой Паулю Целану, её «покалеченность», которую, как кутью, не возбраняется использовать в культурных целях, что в точности соответствует той диалектике культуры и варварства, о которой как раз и ведёт речь Адорно в работе «Критика культуры и общество».

Совсем иным образом написаны критические статьи Скидана о прозе. По выражению Михаила Ямпольского, у Скидана между миром критики, умственной игры и миром поэзии существует грань, не допускающая прямого вторжения аналитической концепции в поэзию. Но, по его же словам, определить, где эта грань проходит, нелегко. «Подкожная филология вдруг исчезает, обнаруживая незабываемое лицо подлинного поэта» – пожалуй, в этом предложении выражена суть разницы критических оценок поэзии и прозы. Говоря о последней, Скидан прибегает к различным методам оценки-исследования. Так, в статье «Любовь холоднее смерти», посвящённой роману Мишеля Уэльбека «Платформа», невнимательный читатель не заметит прямого отзыва, обратной связи критика. Можно подумать, что Скидан лишь пересказывает роман в определённой манере, но, конечно, это не так. Краткими, точными, едва уловимыми фразами в описании он даёт нам понять, как это написано: «стилистически выдержан в традициях протокольно-критического реализма (с приставкой «гипер»)», «странно, что в этом списке – обвинений Уэльбеку – отсутствует пункт об оскорблении Западной цивилизации или её ценностей, вернее не странно, а симптоматично». Далее речь идёт о перефразе «Постороннего» Камю и отмечается, в чём разница и почему она есть: «прошло семьдесят лет, мир изменился, цивилизация совершила огромный скачок по пути к прогрессу, к чему лицемерить, пусть мёртвые хоронят своих мертвецов». Слово «мёртвые» так же неслучайно и заставляет задуматься, почему оно использовано. Примечательно, что Скидан не делает на этом никакого акцента, не поясняет своих фраз-характеристик, наделяя читателей его критики свободой для размышлений.

Об отношении Скидана к творчеству того или иного автора порой можно судить по одному названию критической статьи. Так происходит в статье о Пелевине, которая названа «Больше замахов, чем ударов» и впервые опубликована без названия в «Критической массе» в 2004 году. Автор, который и спустя почти двадцать лет не теряет популярности, был разоблачён ещё в 2004 году, это удивительно! Все его «приёмы» буквально разобраны по частям, объяснены и найдены в предшествующих работах других авторов. Тем не менее Скидан признаёт, что «в сочинениях Пелевина есть нечто щемящее».

Будем и дальше вникать в Скидана.