«Тихий Дон» и нашумевший доктор

№ 2022 / 50, 29.12.2022, автор: Алексей ПРОХОРЕНКОВ (г. Санкт-Петербург)

Сложно представить себе такую книжную полку, на которой «Тихий Дон» Михаила Шолохова и «Доктор Живаго» Бориса Пастернака стоят рядышком. Можно, конечно, самому разместить эти произведения вблизи друг от друга, но это будет смотреться как-то неестественно. Уж очень разные люди находятся в центре внимания авторов, не говоря уже о том, что и сами авторы совершенно непохожие личности. И всё-таки, действие этих книг затрагивает один и тот же трагический период Российской истории – годы Первой мировой и Гражданской войн. И пускай в одной книге описывается донское казачество, а в другой – дворянство и интеллигенция, много похожих моментов можно найти и в самих произведениях, и в их судьбе.

Но вообще начать стоит с того, что об этих замечательных книгах гораздо больше говорят, нежели их читают. Эти шедевры обросли мифами, а сами авторы при жизни настрадались за то, что их создали. В наше время гораздо чаще говорят о травле Пастернака, и о том, как это сказалось на его состоянии. При этом намного реже вспоминают, что Шолохов должен был терпеть исходящие от множества людей сомнения в своём авторстве «Тихого Дона», начиная с момента его опубликования, то есть с 1928 года, практически за 30 лет до начала кампании против Пастернака. Но разве Шолохов был более железным, чем Пастернак? И найдётся ли писатель, который сходу ответит, что тяжелее: когда ты написал роман, и его все ругают, или же когда ты написал роман, а все говорят, что роман настолько хороший, что скорее всего написал его кто-то другой.   

И Шолохов, и Пастернак были удостоены Нобелевской премии по литературе – Шолохов в 1965 году, а Пастернак на 7 лет раньше, причём эту награду они получили именно как создатели «Тихого Дона» и «Доктора Живаго». Нобелевская премия не вручается за конкретное произведение, её дают с весьма расплывчатой формулировкой, но в случае с Шолоховым и Пастернаком слова шведских академиков не допускают разночтений. «За художественную силу и цельность эпоса о донском казачестве в переломное для России время» – это явно не про «Поднятую Целину». «За значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа» – эпический роман у Пастернака только один.

Кому то больше нравится «Тихий Дон», кому то «Доктор Живаго». Совсем сложно вообразить, что кто-то любит эти книги примерно одинаково, но кто знает, глубины человеческой души и симпатии неизмеримы. Так или иначе – эти два произведения обладают наибольшим влиянием из всех романов о гражданской войне. Если прочесть только одну из этих книг, и оставить без внимания другую, непременно упустишь из виду целый пласт русской культуры. История создания и содержание «Тихого Дона» и «Доктора Живаго», а так же нобелевский флёр вокруг них, обрекают эти книги на бесконечное соперничество и сравнения. И от этого не надо бежать. Наслаждение от великих произведений может только увеличиться, если их сравнивать. Однако ознакомление с этими книгами в полном объёме занимает много времени, а у людей работа, семья, отпуска. Какой же книге уделить внимание в первую очередь? Возьмём несколько самых очевидных моментов, сравним по ним «Тихий Дон» и «Доктора Живаго», и может быть благодаря этим сопоставлениям, каждый из читателей поймёт какая из этих двух книг ему ближе.

 

Первый пункт для сравнения: эпичность происходящего в романе

 

Начнём с эпичности. Ведь именно за продолжение эпических традиций русского романа наградили Пастернака. Авторы формулировки видимо кивали на Льва Толстого. У мировой общественности русская эпичность ассоциируется прежде всего с «Войной и миром». Сам Пастернак в одном из писем указывал, что работает над чем-то средним «между Карамазовыми и Вильгельмом Мейстером». Однако не стоит забывать, что Борис Пастернак был советским писателем, и каких бы вкусов он не придерживался, мимо его интеллекта не мог пройти «Тихий Дон». Шолохов создал свою эпопею раньше. Получается, что нобелевский комитет случайно похвалил Пастернака за то, что он отправился вслед за своим младшим современником Шолоховым, которого шведские академики отметят семь лет спустя, снова применив слово «epic». Такими литературно-временными петлями можно любоваться бесконечно.

Достаточно одного взгляда на такие книги, как «Тихий Дон» и «Доктор Живаго», чтобы понять, какая из этих книг имеет больший эпический размах. Можно даже сами книги и не открывать вовсе, и даже не читать из них ни строчки, но совершенно точно знать ответ на этот вопрос. И дело здесь не в различной толщине томов, которая сразу бросается в глаза. Дело в изначальных авторских намерениях, прекрасно отражённых в названиях. Пастернак писал про доктора Живаго, то есть про одного человека, а Шолохов писал про донское казачество. И если исходить из того, что оба прекрасно справились со своими намерениями, а это очевидно большинству литературоведов и читателей, то в плане эпичности безусловным лидером выступает Шолохов, но не потому, что Пастернак пытался создать эпос, и не потянул. Он изначально писал историю одного человека, а не эпос о целом народе. Просто его главный герой жил в трудные времена и ему пришлось прожить собственную Одиссею. И это даёт нобелевскому комитету полное право на употребление слова «epic» и для Пастернака. Однако практически всё, что описано в «Докторе Живаго» так или иначе крутится вокруг Юрия Живаго, в то время, как Григорий Мелехов порой на сотни страниц покидает читателя, оставляя его гадать, а что вообще сейчас происходит с этим героем, да и жив ли он. Но Михаил Шолохов писал «Тихий Дон», а не «Григория Мелехова». И Мелехов время от времени надолго уступает место центрального героя произведения другим персонажам, причём не только красным (Бунчук, Штокман), но и белым (Евгений Листницкий, а так же реальные генералы белого движения).

 

Второй пункт для сравнения: 

центральные персонажи – Григорий Мелехов и Юрий Живаго

 

У этих людей совершенно разное происхождение. Григорий Мелехов относится к привилегированному военному сословию. За верную службу государю казакам даровано самоуправление, не без высшего надзора, за который отвечает наказной атаман, но и без особого вмешательства со стороны государства во внутренние дела казаков. В каждом хуторе и станице казаки сами выбирают атамана, сами, внутри своей общины, распределяют, кому какую землю возделывать. Шолохов особенно подчёркивает, что к началу Первой мировой войны казаки стали в большей степени тружениками-земледельцами, работающими на Земле, которая с кровью была добыта, освоена и защищена их предками. Ежегодные военные сборы, игрища – всё ещё важная часть жизни казаков, но на первом месте – возделывание земли и скотоводство, чтобы голодать не пришлось, ведь зима наступает каждый год и для всех, а государь призывает на войны или для подавления народных выступлений не всегда и не поголовно. Казаки своим трудом обеспечивают себе продовольствие, сами шьют себе одежду и создают свой инвентарь. Казаки хоть и привязаны к своей хате и своей делянке, с гордостью противопоставляют себя простым «мужикам», работающим на земле. 

Юрий Живаго вырос в той прослойке дворянства, что симпатизировала идеям обновления в Российской империи. Книги, образование, балы. Люди, среди которых вырос Живаго, не имеют никакого отношения к производству и приготовлению тех продуктов, которыми они могут наслаждаться во время повседневных приёмов пищи или торжественных ужинов.

Несмотря на то, что Мелехов и Живаго формировались как личности в совершенно разных условиях, читатель без особого труда находит в характерах и судьбах этих героев схожие моменты, и понимает, что в самом сокровенном эти двое людей нашли бы общий язык. В первую очередь следует упомянуть, что они, в отличие от их авторов – ровесники. Прямым текстом года их рождения не указываются, но есть основания полагать, что оба родились в 1892 году (Живаго-старший свёл счёты с жизнью в 1903 году, когда Юрию было 11 лет, а Мелехову в 1912 году оставался один год до отправления на военные сборы, обязательные для казака, когда тот достигал двадцати одного года). Ни Мелехов, ни Живаго не горят желанием воевать и не относятся к войне, как к чему-то естественному и необходимому. Мелехова постоянное участие в военных действиях приводит не только к многочисленным ранениям, но и к алкоголизму и даже к приступам. Мелехов и Живаго любят свой дом и хотят, прежде всего, заниматься своим делом рядом с самыми близкими людьми, а не мотаться по каким-то далёким краям, воюя непонятно за что. И у Мелехова, и у Живаго есть преданные им жёны, но каждый из них по-настоящему любит женщину, вышедшую замуж за другого. И у Аксиньи, и у Лары муж попадает в немецкий плен и считается какое-то время погибшим. Впрочем, в те моменты, когда отношения Мелехова с Аксиньей, и Живаго с Ларой становятся особенно близкими, все заинтересованные стороны знают, что это происходит при живых мужьях этих женщин. Если продолжать, возникнет ощущение, что далёкому от казачества Пастернаку хотелось создать своего Мелехова, близкого и понятного ему.

 Размышляя о Григории Мелехове и Юрии Живаго, нельзя не подумать о том, с кем бы из них двоих было бы приятней находиться в одной комнате. Поскольку этот вопрос совершенно точно не имеет единственного ответа для абсолютно каждого человека, необходимо отвечать на него от первого лица. Я – человек выросший в городе, получивший высшее образование и практически каждый день своей жизни проводящий среди книг. Мне бы при знакомстве наверняка легче было бы общаться с Живаго. Он читал всю русскую классику и имеет на неё оригинальный взгляд, а его дядя – известный писатель и редактор известных мыслителей дореволюционного периода. Но у Мелехова есть одна важная черта, делающая его особо близким большинству читателей, вне зависимости от происхождения и даже года рождения, и эта же черта у Юрия Живаго отсутствует напрочь. И если бы мне посчастливилось бы общаться с Живаго, то я довольно быстро заметил бы, что его личность в одной области категорически не совпадает с Мелеховским складом, а Юрий Андреевич точно не смог бы долго скрывать эту сторону своей натуры, да и не счёл бы нужным этого делать, с его-то откровенностью, и как только я бы её распознал, то я захотел бы оказаться в обществе Мелехова или кого-то похожего на него, потому что с Мелеховым может и не особо поговоришь о литературе, но рядом с ним всё же приятней находиться. А почему? Потому что Юрий Живаго уже давно всё понял про всё и всех, и совершенно не проявляет желания разобраться ни в воинствующих течениях политической мысли, ни в новых народных чаяниях. Мелехов признаётся, что завидует людям, изначально имеющим твёрдые политические убеждения, которые они не меняют и в которых они не сомневаются. В его случае это Листницкий со стороны белых, и Мишка Кошевой со стороны красных. Все тяжелые военные годы Мелехов при любой возможности старается выслушать людей самых разных взглядов и понять, за кем правда. 

«— Сну нету. Сон от меня уходит. Ты мне объясни вот что…Что же делать? Говори… Ты мне сердце разворошил», – говорит Мелехов одному из своих собеседников.

А Юрий Андреевич никого внимать не будет. Ему всё известно из книг его дяди – Николая Веденяпина. Порой Живаго с удовольствием слушает Лару и Мишу Гордона, тоже воспитанных на книгах его дядюшки, и порой говорящих (в разных местах романа) чуть ли ни слово в слово. Юрий Живаго защищён от какого-либо влияния со стороны. За весь роман ни один из персонажей, кроме его дяди, не смог заронить в сознание Юрия такую мысль, которая хоть в чём-нибудь изменила его взгляды, сформировавшиеся в ранней молодости. Ни на одного человека, кроме своего дяди, Юрий Живаго не смотрел, как на духовного учителя, а Мелехов готов был выслушать всех.

 В одном из эпизодов романа Юрий Живаго говорит руководителю красного партизанского соединения «Лесные братья» Ливерию Микулицыну:

 

«Я часто говорил вам, что плохо разбираюсь в отдельных градациях социалистического настоя, и особой разницы между большевиками и другими социалистами не вижу… Но, во-первых, идеи общего совершенствования так, как они стали пониматься с октября, меня не воспламеняют. Во-вторых, это всё еще далеко от существования, а за одни еще толки об этом заплачено такими морями крови, что, пожалуй, цель не оправдывает средства. В-третьих, и это главное, когда я слышу о переделке жизни, я теряю власть над собой и впадаю в отчаяние… Я допускаю, что вы светочи и освободители России, что без вас она пропала бы, погрязши в нищете и невежестве, и тем не менее мне не до вас и наплевать на вас, я не люблю вас и ну вас всех к чорту. Властители ваших дум грешат поговорками, а главную забыли, что насильно мил не будешь, и укоренились в привычке освобождать и осчастливливать особенно тех, кто об этом не просит».

 

Юрий Живаго, конечно, читал классику, но как давно он не смотрел по сторонам! К концу 1919 года одна только красная армия насчитывала три миллиона человек. Такую армию нельзя организовать, содержать и пополнять без ясных целей, встречающих у населения поддержку и понимание. И все эти люди, по мнению Живаго, освобождают тех, кому освобождение не нужно. Юрия Живаго вполне устраивала дореволюционная жизнь, но ведь он жил в стране не один, и не каждому в этой стране были даны такие возможности расти и учиться, которые были даны ему. Юрий Живаго не заметил накопившихся в стране противоречий, вызвавших революцию и гражданскую войну. Ему невдомёк, что множеству людей хочется лучшей жизни, и стремление к переменам вызвало волну, которая никого не обойдёт стороной. Да, его взяли в плен партизаны, оторвав от семьи, но он не единственный врач и человек в стране, вынужденный находиться вдалеке от близких и не знающий, увидит ли их вновь. Мелехов тоже постоянно разлучается со всем, что ему дорого, вопреки своему желанию, но он ведёт себя более сдержанно. Мелехов понимает, что есть силы, более важные, чем эгоистические интересы отдельных людей, и нет смысла делать вид, будто такие силы вырвались на волю из-за чьей-то конкретной глупости, несдержанности, охоты до власти. Мелехов пытается не только выжить, но вместе с читателем постичь происходящие вокруг него события, а Живаго – персонаж, несущий свою правду, не желающий проникаться чаяниями других. 

Юрий Живаго относится с теплотой только к тем людям, которые разделяют его ценности. Возьмём характерное высказывание Лары, весьма обрадовавшее Юрия Андреевича.

 

«Я хорошо помню детство. Я еще застала время, когда были в силе понятия мирного предшествующего века. Принято было доверяться голосу разума. То, что подсказывала совесть, считали естественным и нужным. Смерть человека от руки другого была редкостью, чрезвычайным, из ряду вон выходящим явлением.

Убийства, как полагали, встречались только в трагедиях, романах из мира сыщиков и в газетных дневниках происшествий, но не в обыкновенной жизни».

 

Такое видение окружающего мира особенно любимо многими и в наши дни. Преступления и катастрофы тиражируются только в средствах массовой информации, в реальной жизни их не существует. О них и думать не надо! Но откуда же они в газетах тогда появляются, если их нет в жизни? Из голов журналистов? Получается, что все преступления и несчастья выдуманы журналистами? И если, в наши дни, может быть кое-что из того, о чём вещают новостные ленты, и существует на самом деле, но конечно не в таком угрожающем виде, как об этом говорят и пишут, то в царское время, журналисты точно ничего, кроме выдумок, не вкладывали в свои газетёнки, и этим фантазиям ничто не мешало попадать на страницы газет, даже действующая государственная цензура. На самом деле, существуют люди, которым по жизни повезло не сталкиваться с тем, о чём эти же люди могут прочитать в газетах, попивая утренний кофе в собственной гостиной. Юрию Живаго и Ларе посчастливилось до революции жить в сравнительно уютном дворянско-мещанском быту, не задумываясь о нищете, голоде, неустроенности, изматывающем ежедневном труде. Но в этой же стране в те же самые годы жила Пелагея Ниловна Власова и её сын Павел. И они почему-то не смотрели на деятельность большевиков, как на что-то никому не нужное. И для них жестокость властей и жадность владельцев заводов существовали не только на страницах газет. Но по мнению Юрия Живаго и Лары никакие стремления к справедливому обществу неоправданны, коли они ведут к жертвам, а те, кто продолжают бороться за идею, и не люди вовсе, а так, какие-то существа, совершенно неинтересные их поэтическим душам. Ведь Юрий Андреевич и Лара жили в стране, где жертв до гражданской войны не было, не было 9 января 1905 года, не было Ленского расстрела. 

Но вернёмся к словам Лары, вернее к тому, как отреагировал на них Юрий, потому что эта реакция многое говорит о главном герое одной из самых известных русских книг XX века.

 

«— Продолжай. Я знаю, что ты скажешь дальше. Как ты во всем разбираешься! Какая радость тебя слушать».

 

Разговор только тогда приносит радость Юрию Живаго, когда он знает заранее, что именно скажет его собеседник. И при этом собеседник должен говорить то, с чем Юрий Живаго согласен, только тогда Живаго будет считать его за равного и компетентного человека. Вот что Пастернак пишет о мыслях Юрия Живаго, посещающих его во время случившейся уже после гражданской войны беседы с давними друзьями – Гордоном и Додуровым, ставших профессорами и преподающих в советских вузах. 

 

«Ему насквозь были ясны пружины их пафоса, шаткость их участия, механизм их рассуждений. Однако не мог же он сказать им: «Дорогие друзья, о как безнадежно ординарны вы и круг, который вы представляете, и блеск и искусство ваших любимых имен и авторитетов. Единственно живое и яркое в вас, это то, что вы жили в одно время со мной и меня знали». Но что было бы, если бы друзьям можно было делать подобные признания! И чтобы не огорчать их, Юрий Андреевич покорно их выслушивал».

 

Интересно, сколько бы читателей хотели бы подружиться с человеком, выносящим друзьям приговоры в том же духе, в каком их формулирует Юрий Андреевич для своих собственных знакомых? 

В отличие от Юрия Живаго Мелехов смотрит на людей и видит людей, независимо от их происхождения, или от той стороны, на которой они воюют. Находясь в стане белых, он скачет в родной хутор так быстро, как только может, думая, что успеет спасти Ивана Алексеевича Котлярова и Мишку Кошевого, оставшихся на стороне красных. Он по собственной инициативе выгоняет на свободу тех, кого арестовали его белые командиры. Мелехов, если не ругать его за любвеобильность, на протяжении всего романа поступает смело, благородно и человечно, даже там, где другие запрятали бы свою человечность куда подальше. Да и сам Шолохов по жизни поступал, как Мелехов. В своём парижском интервью 1958 года, вопреки инструкциям чиновников, он заявил, что «надо было опубликовать книгу Пастернака «Доктор Живаго» в Советском Союзе, вместо того чтобы запрещать её», но «коллективное руководство Союза писателей… потеряло хладнокровие», а самого Пастернака назвал блестящим переводчиком. При этом Шолохов не опускался до того, чтобы ругать «Доктора Живаго» или критиковать его автора. А ведь против Пастернака и его романа высказалось множество людей, и самого Шолохова приглашали присоединиться к коллективному осуждению. Но автор «Тихого Дона» и создатель Мелехова просто не мог участвовать в этой жёсткой кампании против писателя, иначе не было бы у советских граждан ни «Тихого Дона», ни Мелехова.  

Мелехова, воевавшего не меньше, а то и больше, некоторых белых офицеров, задевает, что эти самые офицеры не считают его за равного, поскольку он говорит не так, как образованные люди, да ещё и манерами светскими не владеет, и белые офицеры не скрывают своего отношения к выскочке, как к существу более примитивному, чем они, и читателям близко раздражение Мелехова, потому что редко кому удаётся жить, не встречая пренебрежения со стороны тех, кто считает себя лучше только из-за того, что его существование обустроено комфортнее. А ведь и Юрию Живаго, и Ларе свойственен этот снобизм знавших хорошую жизнь людей по отношению к тем, кто зачем-то воюет и мешает их спокойной жизни. Им не приходит в голову, что люди воюют во имя того, чтобы хорошая жизнь была у всех, а не только у привилегированных и потомственных. В «Тихом Доне» не раз подчёркивается, что люди вставали на сторону советской власти, чтобы войн больше не было, поскольку большевики обещали всемирную революцию, а простым труженикам воевать между собой не надо. Но Юрий Живаго видит кругом только подлость и жажду крови.

 Мелехов и Живаго – не единственные такие люди во всей стране. Мелехов и Живаго со всеми их достоинствами и недостатками являются вполне типичными представителями тех классов, где они выросли и сформировали свои жизненные убеждения. Поэтому читатель, решая, кто ему приятней, Мелехов или Живаго, выбирает не только более симпатичного героя, но и социальную прослойку революционных времён, которая ему понятней и ближе.

 

Третий пункт для сравнения: 

описания Гражданской войны

 

В XXI веке, когда каждый второй публицист готов рассуждать о Гражданской войне так, будто лично сражался с Будённым или Деникиным, так важно читать и перечитывать «Тихий Дон» или «Доктора Живаго». Всё-таки обе эти книги написаны авторами, пережившими эпоху Гражданской войны и работавшими в обществе, испытавшем на себе все её тяготы. И второе обстоятельство в чём-то даже важнее первого. Потенциальные читатели помнили все ужасы народного раскола, познали их на себе, и написать что-то необдуманное или нереальное о тех событиях было себе дороже, это сейчас можно говорить о том периоде всякое. Нельзя отметать в сторону ту аксиому, что Пастернаку, по независящим от него обстоятельствам, досталось не так уж много читателей, помнивших Гражданскую войну такой, какой она была на самом деле. А вот «Тихий Дон», первый том которого вышел в том же десятилетии, когда Гражданская война закончилась, читали, прежде всего, люди, познавшие ее на своей шкуре. И крайне показательно, что со времён публикации «Тихого Дона» сомневались и пытались заставить сомневаться других именно в авторстве романа, а не в правдивости его содержания. Потому что все те, кто читали книгу, точно знали, что было так, а не иначе, что люди поступали и думали именно таким образом, как написано в книге, а не как-то иначе. Поэтому опровергать правдивость написанного было какой-то нереальной глупостью. Люди-то здесь всё точно помнили. А вот сомнения в авторстве этой могущественной книги посеять было вполне реально, их не только посеяли, но и успешно вырастили, чтобы люди, не читая книгу, уже знали о ней самое главное, мол, автор ненастоящий, и относились бы к роману с недоверием и пренебрежением. И вот современный читатель должен решить, кому из писателей, оставивших большой роман о Гражданской войне верить больше: тому, который был старше и вынашивал замысел дольше, или тому, кто был моложе, написал всё практически по горячим следам, и чей текст читали люди, оставившие эти горячие следы.

При всём вышесказанном стоит заметить, что у Пастернака Гражданская война описывается в тех же тонах, что у Шолохова. Это ежедневный ужас, страх перед завтрашним днём, толпы беженцев, схвативших всё, что могли унести на себе, и теперь идущих неизвестно куда. Это абсолютная непримиримость сторон, это мгновенные расправы над пленными и подозреваемыми в шпионаже, как в армии белых, так и в армии красных. Шолохов написал об этом куда подробнее Пастернака, привёл в своей книге намного больше разрывающих сердце сцен, где граждане одной державы убивали своих же соотечественников. Пастернак написал об этом меньше, но изощрённее, и к тому же до того баланса «Тихого Дона», с которым Шолохов писал о противостоянии красных и белых, «Доктору Живаго», как до Плутона. Про жестокость белых войск не умалчивается, но главный герой Пастернака попадает в плен к красным партизанам, поэтому внимание читателя фокусируется прежде всего на беспощадности красных. И не только на беспощадности. Один из партизан – Памфил Палых, опасаясь, что белые, окружив их, казнят его жену и детей, сходит с ума и сам убивает своих домочадцев. Найдётся ли в русской литературе более эффектный пример зверской бессмысленности кровавых трагедий, происходивших в годы Гражданской войны? При этом сцена как будто бы подразумевает варварство с обеих сторон. Белые славились своими расправами над теми, кто так или иначе поддерживал красных, и сведения об этих казнях, а так же вид одного из казнённых, помутили рассудок партизана. Это в романе проговаривается, и не раз. Но читатель становится свидетелем гибели конкретной семьи, ушедшей с красными партизанами. И эти люди могли выжить, если бы сам глава семейства, уже убивший много противников за годы мировой и гражданской войн, не отправил бы собственных родных на тот свет. А ведь партизан так и не взяли в плен, у колчаковских войск начались более существенные проблемы. Особо стоит задуматься над тем обстоятельством, что равносильной истории из стана белых Пастернак читателю не приводит. Ведь Юрия Живаго белые в плен не брали. И вот мы снова натыкаемся на тот факт, что «Доктор Живаго» – книга о жизненном пути конкретного человека, а «Тихий Дон» – эпос о судьбе целого народа.

 

Четвёртый пункт для сравнения:

романтические линии «Тихого Дона» и «Доктора Живаго»

 

Голливуд неспроста довольно быстро создал экранизацию «Доктора Живаго» и будто бы специально выпустил её в год вручения Нобелевской премии Шолохову. Оставим в стороне явную политическую целесообразность такой картины для американского кинематографа. Присмотримся к самому роману, который написан будто бы для экранизации, причём именно голливудской. Есть любовный треугольник, входящие в него люди умеют жить и чувствовать. Тем, кто находится за границей этого треугольника, в романтических переживаниях отказано. Они созданы для того, чтобы творить хаос и неразбериху, мешающую главным героям жить в любовной гармонии. При этом и главные, и второстепенные герои, разбросанные некими катаклизмами по большим пространствам, постоянно натыкаются друг на друга, или проходят по одним и тем же местам, разминувшись совершенно ненадолго. Голливуд любит со всем этим работать. Пастернак всё это написал. Сошлись эстетические предпочтения, ничего более, но зато, как всё удачно сложилось для студии MGM, режиссёра Дэвида Лина, актёра Омара Шарифа и других людей, причастных к экранизации романа «Доктор Живаго». Фильм получил десять номинаций на Оскар, из которых победил в пяти.

Голливуд никогда не порадует зрителей экранизацией «Тихого Дона». Разве что только огорчит. Казаки во всех англоязычных фильмах, где они появляются, выглядят жестокими дикарями, скачущими на лошадях и рубящими всё, что попадается у них на пути. Если голливудскому режиссёру дать задание создать фильм про казака, зрители увидят на экране этакого стереотипного индейца, лишённого всякого намёка на человечность и благородство.

Но дело здесь ещё и в другом. Роман Пастернака удобен для экранизации, хотя понятно, что автор об этом не задумывался, а «Тихий Дон» Михаила Шолохова экранизировать невозможно. Это не значит, что не стоит и пытаться. Наоборот, попыток должно быть как можно больше, именно из-за их обречённости. Важнейшим искусством всё ещё остаётся кино, Ленин знал о чём говорил. Любая экранизация увеличивает интерес к книге. Но даже самые удачные экранизации (как, например, великолепный, смотрящийся на одном дыхании, фильм Сергея Герасимова) будут отражать только отдельные стороны романа, неминуемо оставляя в тени множество потрясающих моментов, прекрасно описанных в книге. Причём брать в экранизацию одно, оставляя без внимания другое, нужно именно для успешности и зрелищности фильма, поскольку ни в одной, даже хорошей, киноленте нельзя показать всего того, что можно рассказать в одной книге. В киноискусстве гораздо меньше возможностей и свободы, чем в литературе. 

Шолохов умел быть свободным и не упускать возможностей. В «Тихом Доне» он смог уделить внимание не только великому гражданскому противостоянию, взирая на него то из самой гущи схваток, то с высоты птичьего полёта, но и любовным переживаниям своих героев. Сложно сказать, чего вообще нет на страницах «Тихого Дона». Кажется, что там всего вдоволь. Но если и можно обнаружить в этом романе недостаток в чём-то, то точно не в том, что касается любовных линий. Заметьте, «линий», их в «Тихом Доне» не одна. У Шолохова, в отличие от Пастернака, любить и стремиться к объекту своей страсти, дозволено не только главным героям. Так что читатели «Тихого Дона» не могут попенять Шолохову за отсутствие в его книге любви, страсти, ревности, измен, любовной гармонии и невероятных душевных страданий из-за сердечных побуждений – на страницах «Тихого Дона» всего этого так много и переплетено это в столь сложном узоре, что остаётся только удивляться, как автору удалось всё это продумать и прочувствовать. И если у Пастернака всё, связанное с любовью, упаковано в аккуратные мешочки и разложено по определённым местам, то Шолохов рассыпал любовные томления и терзания по всему роману. В то время, как любовь в «Докторе Живаго» навевает мысли о комнатных растениях, любовь из «Тихого Дона» – вольный ветер, гуляющий по всему пространству донской степи.

 

Пятый пункт для сравнения: 

описания природы

 

В годы, предшествующие Гражданской войне, не говоря о самом периоде невероятных народных испытаний, в России было гораздо меньше городов, чем сейчас, и подавляющее количество её жителей, включая самых привилегированных, были намного ближе к природе. Люди жили на свежем воздухе, и большинство из них сами выращивали для себя пищу, а не ходили за ней в магазин. В самое лихолетье Гражданской войны семейство Живаго стремится покинуть Москву, чтобы жить крестьянским трудом. Гражданская война не даёт засидеться дома и героям «Тихого Дона». Им постоянно приходится перемещаться, а вокруг не урбанистические пейзажи, как в наши дни, вокруг – природа. Поэтому её описания занимают особое место и в «Тихом Доне», и в «Докторе Живаго». И Шолохов, и Пастернак демонстрируют выдающееся литературное мастерство в её описании. Однако, даже по одним только описаниям природы эти две книги никогда не спутаешь.

 У Пастернака в описании природы куда больше метафор. Всё-таки Пастернак поэт, он легко может рассмотреть в одной материи совершенно другую, и при этом без труда убедить читателя, что они обе обладают бесспорным сходством. Если бы мы гуляли рядом с Пастернаком, а он указывал бы нам на облака, и говорил, что они ему напоминают, мы бы не нашли никаких аргументов для того, чтобы оспорить его видение. При этом Пастернак часто сопоставляет природные явления с вещами, созданными человеком, и наоборот, например, в его тексте сучья деревьев освобождаются от снега, словно от ошейников или снятых воротников, а толстый лёд уподобляется донышкам пивных бутылок, но это не вызывает никакой дисгармонии в читательском воображении, наоборот, от этого, к роману «Доктор Живаго» проникаешься ещё большей симпатией.

Текст «Тихого Дона» сразу же выдаёт свойственную его автору огромную любовь к природе, причём любовь весьма глубокую, не ограничивающуюся созерцанием. Не уступая Пастернаку в красоте сравнений, Шолохов превосходит его глубоким знанием биологического разнообразия родных краёв. Пастернаку не особо интересно, как называется та или иная птица, или растение, что особенно бросается в глаза при его фамилии. А вот Шолохов даёт подробнейшие описания донских степей и самого Дона, упоминая десятки конкретных растений, рыб, птиц. Шолохов с большим, нежели Пастернак, восторгом и погружённостью, описывает, как выглядит окружающее его героев пространство при той или иной погоде, или же в то или иное время года. В описаниях природы Шолохов предсказывает и даже превосходит Николая Сладкова. Не удивительно, что в одной сенегальской газете о творчестве Шолохова говорилось следующее: «Его герои, как и многие африканцы, живут в полном единении с природой — землей и небом, русской саванной, домашними животными…»

После прочтения «Тихого Дона» совершенно не удивляешься, узнавая с каким увлечением Шолохов инициировал и поддерживал различные мероприятия, направленные на сохранение и восстановление природы, будь то создание заповедников, наблюдение за состоянием рек и лесов или же просто уборка красивых мест от производственного мусора.

 

Шестой пункт для сравнения: Близость к читателю

 

Любовь, природу, войну, страну, народ – всё молодой Шолохов знает глубже солидного Пастернака и описывает подробнее. Но есть и такие моменты, в которых «Доктор Живаго», несомненно, выигрывает у «Тихого Дона», и сложно отделаться от ощущения, что «Доктор Живаго» занимает куда более важные стратегические позиции на литературной карте и продолжает их укреплять. Ведь эту книгу легче читать на всём её протяжении, её легче освоить отдельному человеку. А значит, во временной перспективе её прочитает больше людей, нежели «Тихий Дон». Только из-за объёма этих книг любой старшеклассник куда больше порадуется заданию читать «Доктора Живаго», нежели если ему зададут на лето «Тихий Дон». Но дело-то не только в объёме. У «Доктора Живаго» более понятный и лёгкий язык для читателя XXI века. 

Самый первый из писателей, награждённых Нобелевской премией за сочинения на русском языке – Иван Бунин не дожил до публикации «Доктора Живаго». Но вот «Тихий Дон» он читал, причём не когда-нибудь, а в августе 1941 года, в те трагические дни, когда его бывшие соотечественники могли только мечтать об уютном тихом вечере с книгой. Вот что написал Бунин в своём дневнике: «Читал первую книгу „Тихий Дон“ Шолохова. Талантлив, но нет слова в простоте. И очень груб в реализме. Очень трудно читать от этого с вывертами языка, со множеством местных слов». 

И не только Бунину, но и любому читателю, если он, конечно, не казак, гораздо легче читать страницы Пастернака, чем строки Шолохова. Когда человек начинает осваивать «Тихий Дон», сколько незнакомых слов сваливается ему на голову! Слова, обозначающие вещи, без которых казак или человек, живущий в сельской местности и работающий в поле, не может прожить ни дня, совершенно далеки от современного городского читателя, а ведь городов становится больше, а деревень меньше. И не каждому читателю охота разбираться в сельском инвентаре, рыболовных приспособлениях или в особенности конской упряжи. «Доктор Живаго» от всего этого свободен, так что читателю с ним куда меньше хлопот. 

Вдобавок «Доктор Живаго» никогда не прекращает быть художественной книгой, и практически не теряет из виду основного, вынесенного в заглавие персонажа, тогда как «Тихий Дон» берёт в оборот десятки героев, да и события этой книги разворачиваются не только на Дону. Там есть даже сцены, происходящие в Петрограде. А среди людей, появляющихся на страницах «Тихого Дона», есть абсолютно реальные исторические персонажи (Подтёлков, Каледин, Краснов, Деникин), чего в «Докторе Живаго» нет абсолютно. Понятно, что Пастернак порой намекал на людей конкретных, но все имена изменены, так что к «Доктору Живаго» можно ещё и приписать, как это делают в титрах к кинофильмам, что «малейшие совпадения с реальными лицами и событиями случайны», и не так уж неорганично это будет смотреться. Книга же Шолохова порой превращается в исторический труд, с дотошными указаниями мест сражений и воинских соединений, участвовавших в этих схватках. Перед описанием казни Подтёлкова, Шолохов и вовсе приводит список приговорённых к казни вместе с ним. И всё это нагрузка для читателя. Многие ли вынесут этот тяжкий для сознания груз, особенно в ритме современной жизни, обещающей так много разнообразных развлечений, позволяющих забыть о том, что где-то людям приходиться голодать и всячески бороться за жизнь?

Среди книголюбов XXI века всё большую популярность приобретают книги о читателях, но не о таких читателях, как юный Алексей Пешков, вынужденный каждый день выполнять разнообразную физическую работу, а о читателях, живущих вполне комфортно, например, благодаря, собственному книжному магазину. В мире может твориться что угодно, но героям этих книг это неинтересно, когда можно сесть в уютное кресло в тёплом доме и, смакуя какой-нибудь вкусный горячий напиток, погрузиться в мир какой-нибудь книги, желательно как можно дальше стоящей от актуальных мировых проблем. И «Доктора Живаго» можно издавать в серии таких вот книг. Юрий Живаго практически предсказал подобных персонажей – таких эстетичных личностей, кому беседы о литературе и отвлечённых от реальной жизни материях – в радость, а разговоры о современной мировой ситуации – хуже пыток. Живаго читает много, а у Мелехова с книгами как то не сложилось, и это обстоятельство делает Живаго ближе к современным читателям, и отдаляет от них Мелехова.

 

Вот и получается, что «Доктор Живаго» ближе к обычному читателю, чем «Тихий Дон», но при этом Борис Пастернак дальше от народа, чем Михаил Шолохов.

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.