ЧЕГО НЕ ПОЗВОЛИТ ВОРОНА

№ 2006 / 33, 23.02.2015

Ворона появилась ранней весной, тощая, длинноногая, с серым продолговатым пятном на груди, напоминающим лифчик. Птица потопталась на опиле ствола, огляделась по сторонам, и место ей, видно, понравилось. На другой день стала обустраивать гнездо. Стаскивала в развилку молодой, но уже крепкой поросли сухие ветки, прутики, вату. Иногда ей помогал длинноклювый самец. Она его особенно не жаловала. Тот был суетлив, глуп, тащил в гнездо всякую дрянь: блестящие упаковки от «сникерсов», пустые пачки от сигарет. Ворона пару раз крепко приложила супруга клювом, несчастный театрально махал крыльями, сипел, всячески изображая возмущение, но ослушаться подругу не решился.
В середине апреля ворона отложила яйца и осела в гнезде, изредка вращая блестящей хищной головкой.
Весна в этом году выпала затяжная, с ночными заморозками и тусклыми ветреными днями. Местами ещё лежал снег, серый от копоти. А потом выкатило солнце, разом набухли почки, и теперь по утрам меня будило звонкое теньканье синичек.
Я прибрался на балконе, выбросил мусор, вымыл наружные оконные стёкла, за зиму покрывшиеся ржавыми разводами. Всё это время ворона внимательно наблюдала за мной. От моего балкона на четвёртом этаже до гнезда на дереве метров шесть-семь. Я сходил за театральным биноклем, навёл его на гнездо: из голубоватой мути вынырнула чёрная, с металлическим отливом голова вороны, глаза её высветились ярким недобрым светом, она щёлкнула клювом, и я отчётливо услышал:
– И тебе не стыдно, дед?
Я вздрогнул и растерянно пробормотал:
– Извините, ради бога, больше не повторится.
– Ладно, проехали. У тебя перекусить нечем? – Ворона приподнялась и вяло взмахнула крыльями. – А то мой придурок куда-то делся.
Меня обдало холодом. Говорящие вороны – не редкость. И всё же… Может, послышалось? На всякий случай, стараясь сохранить самообладание, я предложил:
– Есть докторская колбаса, сыр российский. Как?
– А пива нет?
– Есть бутылка. Только давно стоит, с осадком.
– Так это ещё лучше, с кислинкой-то.
– Тогда я сейчас всё приготовлю, положу на стол, а сам уйду, чтобы не мешать.
– Спасибо, дорогой. Только зачем тебе уходить? Побеседуем. Я же вижу, тебе скучно, с утра дурью маешься.
– Верно. – Я попытался улыбнуться. – Жена в отъезде, а мне что-то не работается.
– Замётано. Ты на стол накрывай, а я мигом слетаю, Аванесика поищу. На улице Савельева свалка, может, он там? За гнездом пригляди, чтобы никто не сунулся.
– Хорошо.
Ворона вернулась минут через пять, конвоируя самца. Муженёк её недовольно каркал, намекая на болезнь и усталость, – не помогло, уселся в гнезде как миленький. Ворона, поправив пёрышки, серой тенью скользнула на мой балкон и, планируя, уселась на край стола. Оглядев закуски, сказала:
– Ну ты молоток, дед. Даже салфетки положил. Я культуру уважаю. А сам что же?
– Я уже завтракал.
Ворона деликатно взяла ломтик колбасы, проглотила и уставилась на меня чёрными немигающими глазками:
– Колбаску-то микояновскую брал? Ням-ням, покупайте микоян! Реклама такая есть, по телеку передают.
– Точно.
– Микояновская ничего, хавать можно. Хотя с продуктами сейчас всё хуже и хуже. Непонятно, что жрать приходится. Одна химия.
– Простите, а как вас зовут? – спросил я.
– Нас? – Ворона усмехнулась. – Нас Матрёной кличут. Ничего имечко? Как из яйца вылупилась, Бугор мне эту кликуху навесил, блин. А всё потому, что среди нашей вороньей кодлы уже давно в моду вошли имена типа Дарья, Аграфена, Лукерья, Пульхерия. У мужиков и того круче: Авессалом, Конфуций, Африкан, Тутанхамон. Понятно, не всем нравится. Мой поганец недавно хвост распустил, говорит Бугру: «Прошу теперь называть меня Киркорофф. Так благозвучней и ближе к искусству». А Бугор постучал ему клювищем по баклажке и тихо так: «Заткнись, кур-кур-ва, нарекли тебя Аванесом, вот и носи кликуху, как подобает пацанам. Сваливай отседа, пока я добрый». Муженёк и утёрся. Против Бугра не попрёшь.
А вообще, дед, ты меня удивляешь. – Птица внимательно посмотрела на меня. – Сидишь, разговариваешь с вороной и хоть бы что. Я тут как-то утром в скверике со старушкой заговорила, так та креститься стала: «Чур меня, чур меня, нечистая сила!» Короче, в психушку её сволокли. А у тебя психика, видать, крепкая. Ты вообще чем занимаешься, в натуре?
– Пенсионер, а в прошлом, неловко сказать, писатель. Хотя какой я писатель, скорее сочинитель. Писатели – Чехов, Бунин, Толстой.
– Ладно ля-ля. Сочинитель – не шмаровоз, гордись. Я думаю, тебе история нашей вороньей кодлы интересна будет. Рассказать?
– Сделайте милость.
– Так вот, в конце семидесятых наша семья в Припять перебралась. Да-да, в тот самый город-призрак. Только в те времена это было райское местечко. Бугор рассказывал, какие там были свалки! Не поверишь! Краковская колбаса из настоящего мяса, от одного запаха балдеешь. Это сейчас колбасу из презервативов делать стали, а тогда всё путём. А бычки в томате или копченая селёдка? Дефицит! Атомщики – народ богатый, позавчерашний холодец в мусорку выбрасывали. Дуракам невдомёк, что холодец только-только дозрел, аромат приобрёл, терпкий, с тухлинкой. К нему чуть-чуть горчички – лапки оближешь! Когда Бугор всё это рассказывал, у него от расстройства зоб дрожал и плёнка на глаза накатывала. Жизнь! А как взорвался четвёртый энергоблок на Чернобыльской станции – всё прахом пошло.
Говорят, что на ворон радиация не действует. Как же! Наша кодла в момент аварии на соседней с энергоблоком крыше сидела, считай, в эпицентре взрыва. Собрались на токовище, тут и жахнуло. Сколько тогда вороны доз схватили – немеряно. Небось видел про Чернобыль по телеку? Это сейчас всё и всем ясно, а тогда, в горячке, никто ничего не понял. Даже вороны. Хорошо Бугор край войны ухватил, многое помнил, поэтому сразу команду дал: «Снимаемся – и в сторону Москвы! Если провокация или террористический акт, столицу всяко оборонять лучше будут, да и со жратвой полегче!»
Чудеса уже в Смоленске начались. Бугор рассказывал: «Сижу, значит, на мусорке, кушаю. Два поддатых мужика подошли отлить, разговаривают, а я их речь понимаю. Мало того, сам говорить стал. – Что же вы, сволочи, другого места найти не могли? – увещеваю их. – Пожрать не даёте птице, раздолбаи! – Мужики переглянулись и бежать. Я клюв поднял, а над мусоркой кто-то лозунг присобачил: «Слава КПСС!» Вот те и раз, оказывается, я и грамоте обучен. И всё от радиации». Наша кодла тогда целиком облучилась. При таких дозах, считай, все школу-десятилетку закончили, а Бугор ещё и философский факультет МГУ в придачу. Меня тогда и в проекте не было. А видишь, сказалось.
Прислушиваясь к вороньему карканью, я с горечью подумал, что жаргон и на этих древних птиц перекинулся. А чему удивляться? Молодёжь, да и многие СМИ давно уже на блатной сленг перешли. Один студент литературного института мне так и заявил: «Скоро русский язык и вовсе исчезнет, будет международный, вроде эсперанто. Сколько за минувшие столетия про любовь наворочено, а останется одна фраза: «Дашь – не дашь».
Матрёна отхлебнула пива, аккуратно вытерла клюв о салфетку и сказала расслабленно:
– Ишь, солнышко-то как припекает. Весна! У наших ворон по весне совсем чердак съехал. Стали выщипывать пух-перо на заднице, чтобы, значит, мужиков привлечь. Точь-в-точь, как девки нынче с голыми пупами наружу ходят. Милые, если мужик в силе, он и без того не промахнётся. А так хоть всю себя общипай – пустой номер. Я своему как-то виагры подсыпала. Этой гадости на свалке полным-полно. Бомжи её называют «Утраченные иллюзии». Ну, подсыпала. А проку? Мой придурок перевозбудился, полез на голубей: белую цыпочку ему подавай! Шестерых шандарахнул, не различая пола. Вопли, пух-перо по воздуху плывёт. Голубиный Бугор от злости трясётся: «В Страсбургский суд подам, права человека нарушаете, чернозадые, до солдатских матерей дойду!» А мой в горячке и его уконтрапупил. Еле растащили. Скандал, пришлось взятку давать. Ладно, не будем о грустном. А ведь хорошо сидим, старичок. Давно я так не сидела. Ты политикой интересуешься?
– Не очень, признаться.
– Зря. Политическую конъюнктуру знать нужно, а то что-нибудь важное упустишь.
Я с изумлением посмотрел на ворону.
– Неужели и у ворон есть политические пристрастия?
– А ты думал? Мы, как и люди, с телевизора кормимся. Только с умом. Первый и четвёртый каналы посмотрела, разбавила варево шестым, глядишь, и более-менее достоверная картина проступает. Но, тут ты прав, прок от этого анализа такой же, как от виагры. Политики, как ни крути, нас всё равно поимеют. Хоть людей, хоть ворон. У тебя телевизор есть?
– Даже два.
– Выстави, что похуже, на балкон, а то приходится в окна заглядывать. Ещё пальнёт какой-нибудь ненормальный. Золотишком интересуешься? У меня в загашнике пара цепочек спрятана. С трупаков на свалке сдёрнула. Трупаки – результат бандитской разборки, так что никто не хватится.
– Нет. Зачем мне золото?
Матрёна покачала головой:
– А ты, дед, без понтов, из нашей вороньей кодлы. Среди людей таких, считай, уже нет. Это нам, воронам, золото пофигу. Блестит – и радуемся. А люди? Кадыки друг другу готовы повырывать за золотишко. Тебе и впрямь зачем золото? С собой на тот свет не возьмёшь. Может, жене?
– Нет, она тоже из вороньей стаи.
– Ладно, проехали. В пророчества веришь?
– Нет, я материалист.
– Не надо ля-ля Я тебя насквозь вижу! Ты от лысины до пяток идеалист и метафизик. Материалисты, они все на голову ушибленные. Наш паровоз, вперёд лети! Долетались. Нынешние ещё хуже. Дворцы себе возводят, будто собираются жить вечно. Конец света на носу, а они недвижимость скупают, сирот и пенсионеров облапошивают. А в Бибиреве уже всадников Апокалипсиса видели. Лучше бы Нострадамуса почитали. Хотя мне ближе немецкий предсказатель Мюльхиазль. Слышал? Пророк из Баварского леса, в восемнадцатом веке жил. Знаешь, что я у него нашла? «Когда вымрут вороны, тогда наступит другое время. Большая война будет уже близко». Ухватил? Так и случится! Вороны, вроде теста на живучесть, исчезнем – жди беды. У нас уникальные экстрасенсорные способности. Сигнал – и мы в отрыве. Одна система оповещения чего стоит. Но супротив человеческой глупости даже у нас приёма нет. Люди непредсказуемы. Да ты это и сам хорошо знаешь, жизнь прожил. Пивка-то подлей, что его оставлять?
Ворона окунула клюв в стакан, закрыла глаза.
– Ух, захорошило. К пиву я пристрастилась с год назад. А всё реклама, блин. Не устояла. В сквере менты бухарика сняли, а бутылёк остался. Я его из горла и приложилась. Технология известная, я пакеты с молоком «Домик в деревне» на раз распечатываю, а там пробка с винтом. Хватила, значит, и шварк на дерево. Посидела – ни в одном глазу. А потом в голове затуманилось, улица подо мной раком встала, и такой звон по белокаменной столице поплыл, охренеть можно. Гляжу, на крыше табачной лавки три наши тёлки хороводятся. Лапки так, лапки эдак, голые зады сверкают. Ясно, бабоньки не пивом ополоснулись, а чем-то покруче. Прилепилась я к хороводу, а подружка шёпотом мне каркает: «Хочешь креку на полклюва?» – «Это что за зверь?» – спрашиваю. – «Героин высшей пробы, дурочка. Схвати кайф». – «А где взяли?» – «Где-где, у наркомана срубили». – «А как на предмет деградации?» – интересуюсь. – «Слушай ты всяких дебилов. Это у людей крек ум отшибает, а воронам что с гуся вода». – «Не-е, – говорю, – я больше по пиву. Тоже кайф». Деваха раскудахталась: «Тогда вали отседова, не порть нам праздник здоровой жизни. Мы без вредных привычек».
Короче, втянулась, дня без пива прожить не могу. Веришь, дедуль, все сорта определить могу. Хоть в дегустаторы поступай. А вот к куреву так и не привыкла. Попробуй курить, стоя на одной лапе, сигарету же держать нужно. Да и заразиться можно. Схватишь бычок, а хозяин Вич-инфицированный. Дед, ты чего смурной сидишь?
Я попытался улыбнуться.
– Картина невесёлая. Если уж на животный мир вся эта мерзость распространилась, значит, и в самом деле конец света скоро.
– Да это же прикол, дед. И потом, такая пруха только нам, облучённым воронам из Припяти, остальные-то живут по закону, а не понятиям, им СМИ, попса, пиво, наркота – до фени. На дух не переносят. Разве что собаки? А кто их уважает? Бакланье! В нашей кодле, ты не думай, тоже приличия блюдут. Знаешь, чего не позволит ворона? Во время интима выставиться напоказ, чтобы её на фотку сняли для журналов. Случалось, и глаз выбивали всяким там папарацам и учёным-орнитологам, когда они в интим лезли. А чтобы старика обидеть или нищего обокрасть – ни в жисть. Поговорку слышал: «Ворон ворону глаз не выклюет»? У нас то же самое. И ещё: сам помирай, а птенцов выручай. А у вас, у людей, что? Сколько раз я на свалках новорождённых находила! Один раз живого. Лежит пискля, в тряпицу завёрнутый, уже синеть начал. Я Бугру стукнула. Он матюгнулся, подхватил дитё и в родилку, стекло в окне клювом вышиб и как заорёт: «Почему новорождённых выбрасываете, вашу мать! Счас ментам позвоню, а то и генеральному прокурору!» В родилке переполох, выскочили и, правда, – дитё. Нынче в хорошей семье живёт Игорёк, под нашим патронажем. Без понтов.
Ворона проглотила кусочек сыра, вздохнула:
– Честно скажу, случая не было, чтобы ворона своего птенца на погибель выкинула. Инстинкт продолжения рода! У людишек, особенно молодых, в последние годы этот инстинкт поистёрся, а местами и вовсе исчез. Хорошо ещё президент в своём послании за каждого ребёнка крутые бабки пообещал, а так и совсем кранты, вымрете все. Я почему с тобой ля-ля сейчас? Аванесик на яйцах сидит, высиживает. И не рыпнется. Не то я ему глаз выниму да пух-перо пущу по ветру. Нас, ворон, хоть и считают интернационалистами, но мы родиной не торгуем и двойного гражданства у нас нет. Каждый кулик своё болото хвалит. Так и мы. Мне, к примеру, лучше на свете места нет, чем родная Усачёвка, и теперь вся моя малая родина в пределах юго-запада Москвы. Вот мусорная свалка – другое дело, тут не до квасного патриотизма. Люди куда? На тусовку. А мы, вороны, – на свалку. Чего там только нет! Разные шмотки, электроника, оргтехника, жратва разная, лекарства, спецтовар из секс-шопов. Ну и информация. Свежайшая, хотя и с душком.
Я поддержал эту интересную мысль:
– Мусорные свалки во все времена были социальным срезом общества. Культурный слой, как говорят археологи.
– Насчёт слоя не ведаю, но есть всё для духовного роста. И книги, и репродукции картин мирового уровня, и DVD-диски с классикой. Но ведь это только для нас, ворон-мутантов, остальным до фени. Остальным абы пожрать да перепихнуться. Всё, как у людей нынешних. Иван Васильевич называет их де… де…
– Дегенератами?
– Нет, по другому. Деградантами, вот!
– А кто это Иван Васильевич?
– Профессор-филолог. Раньше в университете преподавал, в перестройку сошёл в народ, сейчас бомжует, на свалке живёт. Библиотека у него подобрана: будь-будь! Особенно поэзия. Ну и журналы, конечно. Мы, читающие вороны, как о журналах судим? Стали появляться на свалке, значит, хопец, сдаёт журнал свои позиции. Раньше «Новый мир» ни в жисть на свалке не сыщешь. А сейчас штабелями лежит. Тебе Достоевского читать приходилось?
– Конечно. И не один раз.
– А я вот не читала, блин. На свалке его нет. И Пушкина нет, и Толстого, и Булгакова. Осенью я шесть томов Боборыкина среди мусора откопала, сплошная лабуда. Иван Васильевич смеётся: «Хороший писатель, дура, вроде Виктора Ерофеева». Тут он загнул. Сочинения Ерофеева на свалке популярны, у бомжей они вместо подтирки идут. Гляжу, дед, совсем ты скис. Ё-моё, тебе прямо ничего сказать нельзя, всё близко к сердцу принимаешь. Ты будь попроще. Живи, пока живётся. Сегодня не пишется, а завтра, глядишь, второе дыхание открылось. Слушай, а почему бы тебе о нашей вороньей кодле не написать? В натуре!
– Да уж было подобное.
– Не было. С нас, облучённых ворон, всё началось. А вот что дальше будет, неведомо. Спасибо тебе за угощение, нужно мужика на гнезде сменить, а то он извёлся совсем. Палку тоже перегибать не следует. Пока, до встречи.
Юрий ПАХОМОВ