ТРОЕ ИЗ СУМЫ

№ 2008 / 43, 23.02.2015

Справедливости ради надо заметить, что вхождение в литературную критику, определившую весь мой дальнейший профессиональный путь, у меня началось не с Селезнёва и не в Москве, а несколько раньше – в Саратове. Николай Машовец: «Должен знать всё!»

Справедливости ради надо заметить, что вхождение в литературную критику, определившую весь мой дальнейший профессиональный путь, у меня началось не с Селезнёва и не в Москве, а несколько раньше – в Саратове. И связано оно, с одной стороны, с кафедрой советской литературы филфака Саратовского университета, где я учился, с другой – с именем земляка, молодого критика Коли Машовца.
Саратов, хочу обратить внимание, одномоментно дал тогда литературе – уникальный случай! – сразу четырёх крити-ков: Колю Машовца, Серёжу Боровикова, Володю Васильева и автора этих строк. Трое из нас учи-лись вместе. Мы с Серёжей на одном курсе и даже в одной группе, а Коля курсом младше.
Что касается меня, то в филологии мне в годы учёбы больше всего привлекательной казалась теория литературы, а в ней проблема жанров. Поэтому, получив рекомендацию в аспирантуру, я, так сложилось, уехал по назначению на север Урала учительствовать в школе. Хотя первую попытку стать автором журнальной публикации я предпринял ещё на чет-вёртом курсе. Увы, она оказалась неудачной. Саратовская «Волга» отвергла мою статью о «Жизни Клима Самгина». Хотя шёл юбилейный горьковский год. И заведующий кафедрой, рекомендовавший мой материал в журнал, был членом ред-коллегии журнала.
Получив отказ, я сделал правильные, как мне кажется, выводы: даже победа на Всесоюзной студенческой научной кон-ференции не гарантирует появление на страницах «толстого» журнала. Наука и литература – два разных мира. И в них разговаривают на разных языках. Литературная критика не инструкция по применению того или иного художественного произведения – писать здесь надо не только умно, но и интересно, захватывать читателя не одним содержанием, но и формой, в том числе языковой.
Сегодня можно улыбаться моим «открытиям», но тогда, следуя им, я написал дипломную работу, по форме напоминав-шую роман Дефо про Робинзона Крузо. А тема диплома была самая что ни на есть «приключенческая» – «Проблема жан-ровой типологии эпопеи в современном литературоведении».
Правда, несколько раньше окончания университета был эпизод, поколебавший мои литературоведческие симпатии. На кафедру пришло, каким образом не знаю, приглашение на пленум Союза писателей. Это было вскоре после появле-ния в печати романа В.Кочетова «Чего же ты хочешь?». Кафедра отправила в Москву двух преподавателей (один из них был членом Союза) и… меня. Полемика, разразившаяся на том пленуме, открыла до того неведомый мне мир литературной борьбы. И он мне понравился! Оказалось, литература – это живое дело, а не только академическое литературоведение.
Впрочем, пройдёт ещё несколько лет, прежде чем я обращусь к литературной критике. И произойдёт это совершенно неожиданно для меня самого. Знаю, ещё Паскаль заметил, что «самая важная вещь в жизни – выбор ремесла, и выбор этот зависит от случая». Но не до такой же степени!
К тому времени, отработав по распределению, я вернулся в Саратов и работал инспектором школ облоно. Одновре-менно печатался в саратовских газетах и регулярно в московской «Советской России». И в какой-то из дней принял при-глашение ребят из молодёжной газеты перейти к ним в отдел культуры. Но все тогдашние газетные выступления собст-венно к литературе прямого отношения не имели. Обычная журналистика.
И вот однажды получаю задание сделать репортаж с какого-то праздника. Но в воскресенье, когда он должен был со-стояться, разразился страшный ливень. Праздник отменили, и я оказался неожиданно свободным. От нечего делать стал читать купленную днём ранее книжку молодого тогда писателя Юрия Дружникова «Спрашивайте, мальчи-ки». Тема книжки, о воспитании детей, мне близкая. Книжка небольшая, проглотил её быстро и… сел писать на неё ре-цензию. Почему? Не знаю. Не собирался. И в мыслях не было. Вообще, если уж на то пошло, никогда раньше рецензий я не писал. У меня есть только одно объяснение. Тот психологический настрой писать, что был во мне, видимо, в подсозна-нии сохранился. И автоматически усадил меня за машинку. Подсознание распорядилось: была команда писать – садись и пиши. Не вышло с репортажем о празднике, всё равно пиши что-нибудь, пиши… рецензию.
Уложился в отведённую вторую половину дня. Закончил и сижу думаю: зачем написал? и что теперь с написанным де-лать? Тем более, что получившийся текст слишком велик для молодёжной газеты. К тому же автор книги не местный, не саратовский, да и книга вышла в столичном издательстве. Отклики на такого рода книги обычно не появляются в регио-нальной прессе.
На следующий день обескураженный приношу отпечатанные страницы в свою редакцию. Там и выносится приговор: «Посылай в Москву». Легко сказать. Это ведь Москва. И куда? Перебираются названия журналов, и выбор падает на «Се-мью и школу». Тут же мои страницы вкладываются в редакционный конверт и отправляются.
Через месяц получаю короткое письмо из Москвы: «Ваша рецензия будет напечатана в десятом, октябрьском, номе-ре». Это 1974 год. Потом присылают авторский экземпляр журнала. Читаю, даже правки, кажется, нет. Первая моя мос-ковская критическая публикация. И я начинаю думать: меняет это что-нибудь для меня или нет? Чтоб вот так, сразу, на-печатали в Москве, в известном журнале! Целый разворот, то есть две журнальные страницы. Недоразумение! Я что – литературный критик? Абсурд! О том ли мне думать? Я «прикрепился» к кафедре. Впереди сдача кандидатских экзаме-нов. На столе вступление и первая глава диссертации.
Решаю раз и навсегда всякие вольные мысли отмести. Как? Иду в книжный магазин. Покупаю первую попавшуюся, по-чему-то детскую, книжку современного автора. Ею оказывается книжка Я.Длуголенского «Приключение в дач-ном поезде». И пишу на неё рецензию. Логика проста. Пошлю рецензию опять в Москву, её не напечатают, и всё встанет на свои места. Так и делаю. Опять в редакции выбираем, куда отправить. Собственно, выбирают за меня, я лишь киваю головой. Мне рекомендуют «Литературное обозрение» – новый, только что родившийся журнал. Через месяца полтора приходит ответ из Москвы: «Мы планируем Ваш материал в восьмой номер». Я сначала в шоке, а потом… начинаю обду-мывать: какая будет моя следующая рецензия? Решаю писать о первой, только что появившейся книге рассказов моло-дого писателя-земляка Ивана Шульпина.
Вот так – был школьным учителем, инспектором школ, журналистом, позже книгоиздателем. И как-то эти четыре сфе-ры: педагогическая, журналистская, издательская и писательская, – всё время по жизни будут у меня и дальше пересе-каться, переплетаться.
Я был автором уже семи рецензий в журналах «Семья и школа», «Литературное обозрение», «Детская литература», «В мире книг» и газете «Книжное обозрение», когда в Саратовскую областную писательскую организацию, куда к тому вре-мени меня пригласили работать литературным консультантом, пришла из Москвы очередная разнарядка на участие в семинаре молодых критиков России. Заканчивался 1977 год. В ту пору я уже осмелел настолько, что сочинил в Приволж-ское книжное издательство заявку на книгу о трёх саратовских детских писателях и начал (даже написал десяток-другой страниц) книгу об известном московском писателе Альберте Лиханове. Для поездки требовалось прислать публикации. Я выслал все семь рецензий и начальные страницы про Лиханова. Приглашение последовало. В прислан-ной бумаге в 31 год меня впервые официально поименовали молодым критиком.
Про существование таких семинаров я впервые услышал от Коли Машовца. Дело в том, что несколько раньше на по-добные семинары, сначала в Дубулты, потом в Малеевку, он и Серёжа Боровиков уже ездили. Я после университета по-кидал Саратов, вернулся, служил на ниве народного образования, потом в газете, а они оба всё это время работали в журнале «Волга». Активно писали, печатались – всё закономерно.
С Колей мы дружны ещё с университета. Оба были в бюро комсомола факультета. Свело нас общефакультетское ком-сомольское собрание. Праздновался юбилей ВЛКСМ, собрание было парадное, торжественное. Но получилось так, что Коля начал не за здравие, а за упокой – взялся критиковать организацию и проведение летних студенческих стройотря-дов, а потом и я в продолжение поддержал его тоже не в бравурных тонах уже на какую-то другую тему. Декан собрание тут же закрыла, а назавтра мы увидели свои фамилии на доске приказов с извещением о снятии с нас стипендий «за срыв юбилейного комсомольского собрания». Вот оно-то и листок с приказом нас и объединили. Говорю об этом с единственной целью – обозначить хоть одним штрихом наши характеры, с какими мы входили в литературную критику.
Собственно, с азами профессии критика, как более опытный литератор, меня знакомил именно он. От Коли я впервые услышал о том, что журнал журналу рознь. Что то, что может увидеть свет в одном журнале, никогда не будет опубликова-но в другом. Что о том или ином произведении этого писателя непременно положительно откликнутся именно такие-то критики и обязательно отрицательно такие-то. Он рассказывал – вводил в курс, а я на собственном опыте убеждался в справедливости его слов.
Как раз тогда вышла повесть В.Тендрякова «Ночь после выпуска». Я, взяв её за основу вместе с ещё двумя повестями других авторов на «школьную тему», написал свою первую статью и отправил в лучший, как слышал от Ма-шовца, журнал – в «Наш современник». И довольно быстро получил ответ из отдела критики – статья интересная, напи-сано хорошо, но публикация материала о повести Тендрякова в планы журнала не входит. В полном недоумении прихожу к Машовцу домой и задаю сверхнаивный вопрос: «Как ты думаешь, если интересно и хорошо, почему не печатают?» Ко-ля, не читая, спрашивает, о ком идёт речь в моей статье. И только я произношу: «Ночь после выпуска», тут же отвечает:
– Так Тендряков предлагал эту повесть сначала именно в «Наш современник», там её «завернули», Тендряков обиделся и отдал её в «Новый мир», где она и вышла. Как же они теперь могут говорить про повесть что-то доброе, если сами не стали её печатать.
– А как я здесь, в Саратове, могу знать, какой автор в какой журнал что принёс, и где ему и почему отказали? – инте-ресуюсь я.
В ответ слышу:
– Критик должен знать всё! Если не знаешь, значит, ты не критик!
Я действительно критик никакой. Поэтому свою статью отправляю в другой журнал – в «Юность». Ответ приходит большой, на полстраницы, где меня некто с неразборчивой подписью «размазывает по тарелке» за то, что я взялся не за своё дело. Лучше бы сидел там, в своём Саратове, и не высовывался. Пока я чешу затылок: какую же я написал статью, хорошую или плохую? из «Юности» приходит ещё одно письмо. На сей раз пишет заведующий отделом критики и изви-няется: был в отпуске, в это время практикантка по собственной инициативе написала хамский ответ, её никто об этом не просил и на это не уполномочил. Только вернувшись, он обнаружил копию ответа и возмутился. Статья ему понравилась, но за это время «поезд ушёл», откликаться на повесть уже поздно, хотя в дальнейшем журнал хотел бы видеть меня на своих страницах.
На следующий год, уже после семинара в Малеевке, я предложу эту статью «О чём спорят в учительской» издательст-ву «Современник», и она выйдет в сборнике статей молодых критиков «Сверстники-1979».
Но о семинаре чуть позже, а пока всё же о Коле Машовце. Совсем недавно его не стало. Болезнь в какие-то несколько месяцев спалила его. И как бывает в таких случаях, когда твой ровесник уходит из жизни, ты невольно, перебирая ми-нувшие дни, начинаешь вспоминать о нём и как о человеке, и как о литераторе.
В момент написания этой главки я перелистал одну из двух его книг – «Осмысление». И был поражён количеством совпадений, присутствовавших в наших писательских судьбах. Оказалось, мы оба в разные годы писали о Николае Островском, оба обращались к проблемным произведениям в детской литературе, оба размышляли на темы се-мьи и воспитания семьянина…
Перебирая в памяти ушедшие годы, я безусловно обязан сказать, что Коле по сей день благодарен.
И за «науку» в момент моего вхождения в критику.
И за помощь, когда, переехав в Москву (Машовец к тому времени уже жил и работал не первый год в столице), я ока-зался на распутье – куда приткнуться? Именно Коля тогда помог мне устроиться в «Литературу в школе», что решило мою проблему и во многом, как оказалось, определило дальнейший путь.
И за то, что, будучи главным редактором издательства «Молодая гвардия», никогда не чванился и не чинился своим положением, когда я без приглашения, по-свойски, заявлялся к нему.
И за то, что, затеяв издавать многотомную «Библиотеку молодой семьи», он сам вспомнил обо мне, пригласил, вызвал заведующего редакцией Святослава Рыбаса и сказал тому: «Сборник рассказов о любви составлять будет Разумихин. И напишет предисловие – тоже он. Помнишь в «Нашем современнике» статью «О делах семейных»? Это он. Готовь договор, я подпишу».
И за то, что, опубликовав в журнале «Трезвость и культура» (где, уйдя от нового директора «Молодой гвардии», на ко-роткое время он обосновался главным редактором) жёсткую и правдивую повесть Альберта Смирнова «За всё заплачено», попросил откликнуться о ней.
Публикация повести ударила по Коле – растерянная партийная власть и без того не знала, что делать с потоком, хлы-нувшим со страниц журналов. Был «перестроечный» 1986 год – только-только отполыхал «Пожар» В.Распутина, страна в январе читала «Печальный детектив» В.Астафьева, в апреле – Ф.Абрамова, в мае – «Карьер» В.Быкова, в июне – А.Платонова, в августе – «Всё впереди» В.Белова, в сентябре – «Плаху» Ч.Айтматова, в октябре – К.Воробьёва, в ноябре – «Новое назначение» А.Бека, в декабре – В.Набокова. А тут ещё какой-то неизвестный А.Смирнов. Сущее наказание с этими непрофессионалами. Пар-тия всё ещё не дремлет и ясно видит: что диалектика видения мира «нарушена», что акценты «смещены», что характеры «ущербные», что приведённые факты в большинстве «не соответствуют».
Я тогда, Коля об этом знал, писал для издательства «Знание» ежегодный критический обзор прозы. И он попросил (впервые за долгие годы наших отношений) поддержать публикацию повести А.Смирнова. Я это сделал. Прежде всего потому, что она пришлась удивительно к месту в ряду тех произведений, которых я касался в своих «Заметках критика». Ещё в рукописи будущая книжка была положена на стол директора издательства, в недавнем прошлом председателя КГБ. В результате несколько принципиальных для меня фраз были безжалостно убраны, а после слов (речь шла о «Пе-чальном детективе»): «Уровень «концентрации зла в народе», свидетельствует писатель, достиг критического состояния» – уже на 13-й странице книжки появилась сноска: «Здесь и во многих других местах работы автор высказывает своё мнение, которое далеко не всегда разделяется редакцией. – Прим. ред.». Не припомню, чтобы в этой серии ещё когда-либо применялась такая форма редакционного присутствия.
Мы с Машовцом были дружны, но всё же не были друзьями. После «Трезвости и культуры» он окончательно ушёл в са-мостоятельный бизнес. Его издательский дом «Русская семья» выпускал журналы, газеты, преимущественно семейной и детской тематики. Он несколько раз поднимался в финансовом положении вверх, столько же раз скатывался вниз и сно-ва начинал фактически «с нуля». Он был по-хорошему упрям – думаю я, и «не в меру» авантюрен – считает жена Таня, ко-торая, конечно же, знает его лучше.
В один из благополучных дней он обратился ко мне с просьбой (второй и по сути последней за годы нашего приятель-ства) помочь ему создать новый журнал. Он ему уже даже название придумал – «Про любовь и не только». И отыскал «пе-ревод» какого-то мексиканского телесериала для печати в новом издании «с продолжением». Я согласился, но с услови-ем, что концепцию журнала разработаю сам. Коля выразил недоумение:
– Что значит, сам?
– Так, – объясняю, – я разработаю концепцию и предложу тебе. Если ты её примешь, при этом, естественно, возмож-ны встречные от тебя предложения, и я с ними буду согласен, то я готов стать главным редактором.
Коля хмыкнул.
– Журнал, между прочим, мой! – сказал он.
– Безусловно! Ты его финансируешь, ты получаешь доход, мы обговариваем его направленность, а я как наёмный ра-ботник журнал делаю – кажется, всё ясно! Стратегические вопросы за тобой, тактические за мной.
– Ну ладно, начинай. Посмотрим, что из этого получится.
Через несколько дней я положил перед ним концепцию. На согласование ушло, к его удивлению, совсем немного вре-мени. А через месяц я положил ему на стол содержание первого и второго номеров почти со всеми готовыми материа-лами. За минувший месяц мы с ним ещё нашли, не без споров, художника и подготовили оформление. А дальше нача-лось то, чего я боялся больше всего. Коля стал читать и вчитываться как обычный редактор в предложенные материалы. Дни шли… Он читал… Времени для ознакомления он мог выкроить не много, ведь были ещё другие существующие из-дания, и их Коля тоже читал.
В конце-концов я не вытерпел. Говорю ему:
– Давай построим наши рабочие отношения таким образом. Я выпускаю журнал, ты по выходе с ним знакомишься и, если есть замечания, мне их высказываешь, а я их учитываю в дальнейшей работе. Журнал должен выходить каждый месяц, а ты ещё и половины одного номера не прочёл. При твоей загруженности желание во всём участвовать лично по меньшей мере странно.
– Журнал, между прочим, мой! – вновь повторил он.
– Верно, только журнала пока нет, именно потому, что у тебя на него нет времени. Бегать к тебе, согласовывая каждую запятую, – так журнал никогда не выйдет. Я опять предлагаю перестроить наши сугубо производственные отношения. Или ищи другого главного.
Первый номер вышел с моей фамилией в выходных данных, но без меня. Просуществовал он года два, на большее Ко-лю не хватило.
Он действительно был упрям. Была в нём, как я тогда ему говорил, «комсомольская упёртость».
Но не безнадёжен. Через несколько лет я обратил внимание, как он начинал очередное издание и все тактические во-просы отдавал «на откуп» главному редактору.
– Осознал? – стараясь не язвить, спросил я.
Коля махнул рукой.
– А мне жалко тот журнал, – заметил я.
Больше к теме несостоявшегося сотрудничества мы не возвращались.
Впрочем, к тому времени Машовец давно уже покинул критику. Собственно, ещё будучи главным редактором изда-тельства «Молодая гвардия», он перестал активно ею заниматься. Почему? Я никогда не задавал ему такого вопроса. Могу лишь высказать своё мнение. Во-первых, жутко много времени отнимала работа в издательстве. Во-вторых, и это была, вероятно, основная причина, настоящая критика – всегда если не драка, то боксёрский поединок. Бьёшь ты, но и тебе достаётся не меньше. А тут должность, номенклатура, положение. Целят вроде бы в тебя, а «подставляешь» изда-тельство. Сам ли это понял Коля, или помогли, объяснили? Факт остаётся фактом – Машовец-критик замолчал.
Однако совсем бросать писать ему не хотелось. И он попробовал обратиться к прозе. В 1987 году у него вышла ма-ленькая книжечка «Снежный ком счастья», названная по одноимённому рассказу из сборника, лучшему, на мой взгляд, из включённых туда. Он и по сей день нравится мне. А тогда… Нет, спустя несколько лет я составлял для издательства «Рус-ский язык» сборник рассказов о любви и включил в него «Снежный ком счастья». Но и тут Коле не повезло. Уже в разга-ре была перестройка – государственные издательства от большого ума их руководителей одно за другим прекращали существование. Рухнул и «Русский язык». Редактор издания в последние дни передал мне (на память!) сверку несостояв-шейся книги с рассказом Коли. Я с ней зашёл к нему на работу, показал, рассказал.
– Не судьба! – сухо сказал он.
Машовец был не единственным из нашего поколения, напрочь порвавшим с литературной критикой. Чуть позже я кос-нусь и других имён. А сейчас хочу сказать, что в молодости нередко доводилось слышать, что, мол, в критику идёт тот, кто сам ничего написать не может, вот и берётся учить, критиковать других. Случалось видеть и такое, но, должен заме-тить, очень многие из нас, прекратив выступать в качестве профессиональных критиков, позже вполне состоялись в про-зе. Назову хотя бы Лёню Асанова, Серёжу Плеханова, Володю Коробова, Женю Шкловского, Серёжу Лыкошина, Игоря Штокмана, Серёжу Боровикова…
Надо признать, молодые критики, о которых я пишу, были совсем даже не бесталанными людьми. Просто очень скоро новая коммерческая литература отбросит их за ненадобностью в сторону, и они окажутся не у дел. Такой поворот собы-тий выдержат не все.
Был ли Машовец критиком с искрой божьей? Наверное, нет. Я никогда бы не стал его даже сравнивать с тем же Се-лезнёвым. Но вот слышу совсем недавно с телевизионного экрана вещает весь из себя преуспевающий Эдуард Ус-пенский. И вдруг со злостью, так контрастирующей с его довольным видом, вспоминает он давнюю критическую статью «Кто усыновит Чебурашку?». При этом писатель, чьи книги лежат на всех без исключения прилавках, перевирает фамилию автора статьи. Но главное, он до сих пор не может забыть, как его, такого великого детского писателя, посмел когда-то обидеть критик. Надо ли говорить, что тем критиком был именно Машовец?!
Перечитывая сегодня Колины критические работы, видишь, как часто он был прав. Например, когда писал: «Одино-кие, безродные, как бы они сами ни старались скрыть свою беду за весельем и беззаботностью, всегда вызывали со-чувствие и жалость. Чебурашку, как и некоторых других героев современной детской литературы, жалко ещё и потому, что при рождении своём они были обделены сердечным теплом и подлинной любовью автора. Впрочем, народная муд-рость гласит: родителей не выбирают…»
Коммерческий проект «Чебурашка», начатый Э.Успенским детской книжкой, продолженный сначала мультипликацией, потом мягкими и не очень мягкими игрушками, ушастый Чебурашка, ставший логотипом на тарелках и других товарах, оспоренный в бесконечных судах с художником за авторское право, наконец, закреплённый в олимпийском символе, не принёсшем нашей стране ожидаемого большого успеха (кто-то из спортсменов на всю страну грустно пошутил: «Навер-ное, Чебурашка несчастье принёс»), полагаю, писатель тем не менее может счесть удачным коммерческим проектом. Ведь тираж историй про Чебурашку, злую старуху Шапокляк, крысу Лариску и крокодила Гену сегодня наверняка не меньше времени звучания каких-нибудь «форматных» шлягеров вроде «Муси-пуси» или «Джага-Джага» Кати Лель. Но можно ли всё это назвать явлением, связанным с прибавлением ума-разума в детях и формированием у них духовно-нравственного, гражданского начала в наш непростой рыночный век? Или и впрямь, всё на продажу? Вопрос скорее все-го риторический, ибо Э.Успенский никогда не скрывал того, что для него есть литература: «Я надеюсь, право на интел-лектуальную собственность заработает. И тогда… Чебурашка, кот Матроскин, Печкин, Колобки, пластилиновая ворона, «Радионяня», «АБВГДейка», Жаб Жабыч, Вера и Анфиса и др. герои принесут мне соответствующие их популярности ди-виденды».
А ведь вопрос Машовца «Кто усыновит Чебурашку?» задан был ещё в 1981 году, когда и помыслить про формат «Му-си-пуси» было невозможно. И кому-то он показался «прямолинейным до анекдотичности».
…Сын генерала, прошедший школу ЦК ВЛКСМ, главный редактор комсомольского издательства Машовец-критик вечно должен был оглядываться на то, как его слово отзовётся. Не в умах и сердцах читателей, а в сознании хозяев ком-сомольско-партийных кабинетов, от которых он слишком многим зависел – положением, зарплатой, тремя дочками, ко-торых надо было растить, дать образование. Отсюда его внимание в литературной критике к тому, что сказать, и уже по-том, как сказать. Мастером-стилистом Коля никогда, увы, не был. Любому читателю его работ даже тогда было видно, как он был зажат.
В то же время Машовец умел находить верные направления, имена, темы, проблемы – в этом он был силён. Но начи-нал писать и как-то незаметно для себя скатывался в форму идеологического обзора для отдела пропаганды и агита-ции. И тогда на странице в пишущей машинке появлялись жуткие строки вроде таких: «Общественная проблематика – понятие ёмкое, сложное. На своём XXV съезде партия, подведя итоги достигнутому, открыла новые перспективы движе-ния по пути коммунистического строительства. На фоне грандиозных планов десятой пятилетки – пятилетки эффектив-ности и качества – заново оцениваешь роль и значение искусства в идейно-нравственном воспитании человека». И это где? В статье про В.Шукшина, В.Личутина, В.Белова, В.Распутина, В.Липатова. Даже для тех, советских, лет это был явный перебор!
На кухне со мной он говорил нормальным человеческим языком – потому что по-товарищески общался с приятелем. В очередной статье, идущей в печать, в нём вдруг просыпался бывший инструктор отдела культуры ЦК ВЛКСМ, которому из всех пластов русского языка знаком лишь один – канцелярский. Хотя, конечно, как взглянуть на проблему. В этом жан-ре существовали тогда в критике и признанные мастера среди маститых товарищей («Учились бы на старших глядя» ещё никто не отменял!). Достаточно вспомнить вальяжно-зубодробительные выступления официозных Ю.Суровце-ва, Ф.Кузнецова, В.Оскоцкого, П.Николаева, В.Озерова или В.Кулешо-ва, которые я отнёс бы, правда, не столько к литературной критике, сколько к разухабистому политическому разбою.
Доктора наук, члены всевозможных советов, коллегий, комиссий, они напоминали крепко сбитый партийно-литератур-ный клан принца Лимона и сеньоров Помидоров из сказки про Чипполино. Те же напыщенность и апломб, одинаковая политическая жвачка, схожий набор общих мест и цитат из Ленина и последнего по времени Генерального секретаря ЦК КПСС.
Слава богу, Машовец был не из их числа. Потому что когорта перечисленных мной разухабистых профессоров-лите-ратуроведов знала только одно дело: дискредитировать, уничтожать. А Коля, используя аналогичный жанр идеологичес-ких заметок, преимущественно стремился помочь, поддержать. А это, как говорят не только в Одессе, большая разница.
В выборе тем для своих публикаций я знаю у Коли только один, на мой взгляд, прокол: его очерк творчества Гри-гория Коновалова («Русло реки народной»). И обращение к иллюстративному роману Коновалова «Истоки» в пери-од возрождения идей сталинизма, с демонстрацией коноваловского портрета Сталина, с его духовностью и символич-ностью, таинственной приподнятостью над повседневностью, и попытка признать роман «Былинка в поле» образцом вы-сокого уровня поэтического мышления, разглядеть в нём «горячий, трепетный пафос познания» выглядели тогда, а сего-дня тем более, очень натужно и неубедительно. Говорю об этом только лишь потому, что для Машовца-критика работа о Коновалове явилась всё же исключением, а не правилом.
Он после того, как «завязал» с писательской и издательской работой, с головой ушёл в бизнес. Во времена всеобщего развала и брожения Машовец учредил благотворительный фонд «Русская семья», создал и несколько лет выпускал жур-нал для семейного чтения «Очаг» и детскую сказочную газету «Жили-были», позже при этом фонде появился уникальный музей «Дом сказок».
Но бежали дни, годы, на смену «семейным» и детским изданиям приходили печатные страницы, заполненные кросс-вордами, которые приносили деньги, но не давали душе желанной радости. И становилось заметно, как Коля всё больше остывал к издательскому бизнесу. Угас журнал «Очаг», он даже не захотел передать его дочке. Смолкла газета сказок «Жили-были». А потом конкуренты выдавили его из финансового сегмента кроссвордов. Оставался разве что фонд с за-мечательными тремя музеями сказок, к делам которых он, однако, обращался всё меньше и меньше. Подступила депрес-сия.
Последний телефонный звонок – он мне рассказывает о своей замечательной и оригинальной идее нового проекта – создать маленькую издательскую фирму, которая для богатых родственников людей, ушедших в мир иной, создавала бы художественно-иллюстрированную биографию умершего.
– Предстоит масса хлопот. Надо подыскать людей, умеющих красиво живописать, и чтобы были без каких-либо ком-плексов на сей счёт. Надо наладить связи с фирмами ритуальных услуг, чтобы вовремя узнавать, кто, где умер из состо-ятельных персон. Без этой информации бизнес не состоится. Надо знать всё.
Я слушал его немного ошарашенный. Приехали! Разве об этом мечтал человек, сказавший мне когда-то: «Критик дол-жен знать всё»?!
Но Машовец давно уже не был критиком. И давно уже не знал, не понимал, что происходит вокруг, что будет завтра с ним, его детьми, внуками, со страной, которую, он думал, что знал, а вышло, что не знал, и оказалось, не очень-то ей ну-жен. И главное, Коля не знал, почему в жизни вышло так, что он остался и без критики, и без прозы, и без возможности воплощать редакторские идеи, и без любимых забот об изданиях, адресованных семье и детям…

Продолжение следует
Александр
РАЗУМИХИН