В Америку я уехал советским, а вернулся – русским

Дмитрий Крылов (не путать с известным телеведущим!) умеет убеждать.
Он говорит негромко, фраза его скорее книжная, чем ораторски-трибунная, но читатели (и слушатели) находятся. Я – из их числа.

– Дмитрий, в этом году вам в пору отмечать десятилетие творческой деятельности – в 12-м но-мере «Невы» за 1998 год появился ваш первый рассказ. Потом были публикации в «Новом мире», «Русском переплёте», «МОЛОКЕ», вы отдали дань литературной критике; среди ваших персоналий – Михаил Тарковский, Олег Павлов, Владислав Отрошенко, Виктор Пелевин. Но в последнее время вы явно увлечены политической публицистикой – статьи в «Литгазете», в журнале «РФ сегодня», в «Рус-ском общенациональном журнале», на сайте АПН вызывают (и вполне закономерно) живой интерес читателей. На мой взгляд, вам удаются все жанры. Но с чем связана такая извилистая творческая траектория?
– Публицистика привлекательна тем, что действует в режиме реального времени. Её, например, сде-лал главным наступательным оружием А.И. Солженицын после того, как обосновался в Вермонте. С тех пор читательское внимание ещё круче сместилось от художественной литературы в сторону публицистики, осо-бенно электронной. Я знаю многих, ничего, кроме публицистики, не читающих. Помимо владения словом и чувством формы, хорошая публицистика создаётся из способности анализировать, и она же развивает ана-литические способности. Такие способности, как мне кажется, большая редкость в русской литературе, в от-личие от дара слова. А сейчас они как никогда важны. Мы живём во время пересмотра существовавших досе-ле культурных форм. Часть из них будет обновлена, другие выдержат переосмысление и останутся неизмен-ными. Когда говорят о культурном вакууме, субъективно воспринятом как астматические явления русской культуры, нехватка языка и смыслов вызвана именно этим процессом смены. Старые формы утратили свою силу, а новые пока не вошли в свои права. Меняется то, что мы коллективно наделяем правом называться «русская культура». До тех пор, пока поток перемен не застыл, я вижу смысл заниматься публицистикой, за-тем я вернусь к обновлённым художественным формам. По крайней мере, так я вижу эти фазы развития, об-щества и свои, сейчас.
– Вы долго жили в США. Интересовались ли вы современной американской литературой? Что можете о ней сказать? Являются ли американцы читающей нацией?
– Собственной американской современной литературы нет и не может быть как явления. Литература не выживает в стерилизованном обществе. Большая часть великих американских писателей выходцы с Юга. С умерщвлением просуществовавшей до середины XX века англо-саксонской культуры и её подменой муль-тикультурным мусором южное общество онемело. Индус Видьядхар Найпол, выступая по ПиБиэС (американ-ский аналог «Радио России»), так объяснил свой писательский успех, отмеченный Нобелевской премией по литературе в 2001 году: «чтобы писать, нужны эмоции, нужно что-то глубоко переживать, и я до сих пор глубо-ко переживаю события» (привожу его слова по памяти). Добавлю к этому, что и для восприятия литературы необходимо эмоциональное напряжение. В современном американском обществе эмоции лежат под запре-том. Этого одного достаточно, чтобы сделать невозможным создание и восприятие литературы. Она стала импортируемым товаром, как китайская одежда и мексиканские фрукты. Ирландский поэт Шемус Хини, по-лучивший Нобелевскую в 1995 году и живущий в США, ещё один тому пример. Он живёт университетской жиз-нью и вдохновляется ирландской историей, как он рассказывал. Из русских писателей XX века американцам известны Солженицын и Набоков.
– Читаете ли вы современную русскую художественную литературу? Или «вымыслы» для вас уже неинтересны?
– Я стараюсь читать нескольких авторов, причём они близки мне в разной степени и по разным причи-нам. Ограничусь вот таким «субъективным» списком: Андрей Волос, Василий Дворцов, Всеволод Емелин, Ма-рина Кулакова, Василина Орлова, Владислав Отрошенко, Лидия Сычёва. Список неполный. Много других имён, достойных самого внимательного прочтения, найдутся в журналах «Новый мир», «МОЛОКО», «Литера-турной газете» и «Русском переплёте». Вообще, современная читающая публика ушла не столько от художе-ственной литературы, сколько от морализирующей и озабоченной глобальными проблемами (это ко второй части вопроса). Многие читают публицистику, но стало больше и фантазийной литературы. Теми же причи-нами объясняется сдвиг в сторону исторической прозы, мемуаров и биографий. Общий знаменатель под ни-ми – бегство из современной реальности, вообще свойственное русской интеллигенции, но в моём поколе-нии передавшееся всему обществу.
– Каковы, по-вашему, пути развития литературы, русской литературы в частности? Наши дети будут читать Достоевского в переложении на фэнтези и играть в компьютерную игру «Замочи ста-рушку»?
– Будущее русской литературы зависит сегодня от провинции. Крупные города вовлечены в ритм жиз-ни, при котором серьёзную литературу делать практически невозможно. Для писателя необходима дистан-ция, которая отделяла бы его от действительности и давала бы ему свободу языка и суждений. Необходимо, кроме того, чтобы вокруг писателя существовала среда людей, которые разделяли бы его взгляды и шли за ним в его суждениях. В больших городах человек воспринимает любой чужой взгляд критически, и чем больше он отличается от общепринятого, тем жёстче защитная реакция. Так формируется культура общества по-требления, одно из плановых свойств которого нулевой поток информации между поколениями. Человек рож-дается никем и оставляет после себя обнулённое потомство, которое барахтается в жизни так же, как и он сам 25 лет назад. Это и есть те факторы, которые влияют на судьбу русской литературы, если смотреть на неё как на способ передачи опыта (включая сюда эмоциональный и языковой) между и внутри поколений.
Теперь пару слов о Достоевском. Это мой любимый писатель. Его наследию грозит не профанация, как вы указали, а отсутствие развития. Судьба людей, чьи взгляды он выражал и вдохновлял, нам известна. Карта давно бита, давно пора сдавать по новой. Пока появились «плагиаторы в законе», растаскивающие его стиль и антураж его романов. Многим читающим сегодня этого вполне достаточно. Это люди, чьи сознание и воля находятся в глубокой коме, а соответствующая литература – это капельница с раствором глюкозы, чтобы их не вывезли вперёд ногами. В то же время период римейков проходит. Как художественный приём они успели всех утомить. Что будет дальше? Вы пошутили о компьютерной игре «Замочи старушку», имя в виду, очевид-но, «Преступление и наказание». Мне в вашей иронии видно куда больше смысла, чем в кашеобразной про-дукции многих «достоевсковедов». Передача опыта между поколениями включает в себя и так называемые (в социологии) модели поведения. Просто говоря, это готовые схемы действия, которые человек получает в на-следство от старших и которые он может применять не задумываясь. «Это правильно, мой отец и мой стар-ший брат меня поддержат в этом. Они поступали так, и я буду поступать так же», – так работает подсознание человека, пользующегося тем, что и составляет, собственно говоря, культуру народа. Роль писателя в этом случае отобрать эти схемы и либо дать им оправдание и сделать таким образом общепринятыми, либо изъ-ять у них право на свободное обращение, – это роль выразителя общественного мнения. Запрет в случае аг-рессии ведёт не к её исчезновению из общества, а к её подавлению и, следовательно, к её искажённым фор-мам. В русской литературе не было и нет нормальных моделей поведения, относящихся к этой сфере. Она под запретом. Чем не «вопрос вопросов» в современном понимании? Это я к тому, что дел у писателей более чем достаточно.
– Я знаю, что вы пишете большую и серьёзную книгу о русском самосознании и русократии. Расскажите о ней подробнее. Удалось ли вам сделать открытия в области этнопсихологии и социо-логии?
– Книга написана. В ней, как минимум, одно крупное открытие, объясняющее, почему русские оцени-вают себя ниже других народов. Это явление не уникальное, все этносы, пережившие колонизацию, в той или иной степени усваивают взгляд колонизаторов на себя. Моё открытие состоит в том, что я описал этнопсихо-логический механизм, ведущий к такой самооценке, и показываю с фактами в руках, как этот взгляд на себя становится частью культуры, то есть прописывается в ней «своим» и «нормальным». Русские, в частности, в массе своей не замечают, что признают над собой первенство других народов. Это стало частью нашей куль-туры, на мой взгляд, крайней нежелательной. Её роль в судьбе народа крайне разрушительна, не отказав-шись от этой формы духовного рабства, невозможно освободиться и в материальном мире.
– Вы только что сказали, что читающая публика ушла от морализма. Не может оказаться так, что ваши открытия о русских тоже отнесут к категории морализма, тем более что они не слишком приятны для нас, как я понимаю?
– Голый король имеет хотя бы то преимущество, что он пока король. Народу, который вымирает и те-ряет контроль над территорией, считать себя хозяином положения затруднительно. Всем понятно, что нужно что-то менять, но все боятся что-либо менять, так как любые изменения пока приводили к ухудшению. Я, собственно, и предлагаю разобраться, что именно не так, причём в той области, в которой я разбираюсь. Книга меньше всего морализирует, в ней создан научный аппарат для описания той этно-реальности, в кото-рой мы живём.
– Сколько читателей готово взглянуть в глаза этой реальности, и какой выход вы им предлага-ете?
– Это вопрос самосохранения. Те, у кого сохранилось достаточно жажды жить, воспримут эту систему понятий, я уверен. Выхода я никакого не предлагаю. Он во многом очевиден, а в остальном его поиски требу-ют новых исследований и нового осмысления ситуации. Главное, они предполагают наличие субъекта, то есть тех людей, которые захотят искать и найти выход.
– То есть вы здесь выступаете как исследователь, а не как публицист, я правильно понимаю?
– Правильно.
– Можете ли назвать пять книг, которые вас изменили в лучшую сторону, и пять книг, которые, скажем так, сбили вас с истинного пути? И как, по-вашему, будет изменяться книжная культура в ближайшее десятилетие?
– Не пять, а целых тридцать. «Большая Советская Энциклопедия» – в ней тридцать томов. Как и вся-кая книга вообще, она может принести пользу или вред, в зависимости от того, что человек ищет. Мой школь-ный учитель английского любил цитировать Олдоса Хаксли, Experience is not what happens to a man; it is what a man does with what happens to him (Опыт это не то, что происходит с человеком, а то, что человек делает с тем, что с ним происходит). Мне эти слова запомнились.
– Почему вы уехали из Америки? Что в России, на взгляд свежего человека, кажется самым привлекательным?
– Я уехал туда советским человеком, а вернулся русским. Русскому очень желательно жить в России. Самым привлекательным в современной России пока мне кажется молодое поколение, точнее та его часть, которая отказалась от костылей «-измов» и начинает осознавать свои, то есть русские, интересы. Это поми-мо блинов, которые я всегда очень любил.

г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГБеседу вела
Наталья АЛЕКСЮТИНА