Соловей посольского приказа

№ 2010 / 23, 23.02.2015

На­сто­я­ще­му по­эту ни­че­го не сто­ит осу­ще­ст­вить ре­фор­му ле­то­ис­чис­ле­ния. Вот, на­при­мер, Алек­сандр Глад­ков, на­пе­ча­тав­ший в «Ве­ст­ни­ке Ев­ро­пы» (2009, № 26–27) цикл сти­хов «До­ля дип­ло­ма­та», с уди­ви­тель­ной лёг­ко­с­тью от­ме­ня­ет при­выч­ный по­ря­док че­ре­до­ва­ния зим­них ме­ся­цев

Настоящему поэту ничего не стоит осуществить реформу летоисчисления. Вот, например, Александр Гладков, напечатавший в «Вестнике Европы» (2009, № 26–27) цикл стихов «Доля дипломата», с удивительной лёгкостью отменяет привычный порядок чередования зимних месяцев: «Февраль на смену января, / А вслед декабрь. И в звёздном шлаке / Причудливо мерцают знаки / Надгорнего календаря». Григорианский календарь, таким образом, продержался в нашей стране совсем недолго: спустя девяносто один год после своего принятия он уступил место календарю «надгорнему», то есть такому месяцеслову, который регулирует систему счисления времени в каком-то совершенно запредельном мире (авторский неологизм «надгорний» переводится как «надвозвышенный»). Впрочем, не исключено, что «запруды» на реке времени Александр Гладков сооружает лишь в состоянии поэтического опьянения. Когда вдохновение покидает его, хронологический поток благополучно возвращается в прежнее русло: «Поздно. Наступает отрезвленье. / Юности потрескалось стекло. / Понедельник вслед за воскресеньем. / Кончено. Погасло. Отцвело».


Но самое интересное происходит, конечно же, в минуты творческого экстаза. В такие моменты поэт начинает создавать свою собственную вселенную, в которой нет места привычным представлениям о чём бы то ни было. Например, в тексте, озаглавленном «Экологическое стихотворение», древний палестинский город Вифлеем неожиданно превращается в огромный сумасшедший дом: «Шелестят по асфальту машины, / Словно крысы несметной толпой, / Перекрасив и лапы и спины, / На преступный спешат водопой. // Словно город затоплен, захвачен / Этой бензовонючей ордой, / Захламлён, зачумлён, околпачен, <стоит поинтересоваться у автора, что здесь делает запятая. – А.К.> / Беспощадной колёсной бедой. // По ногам, по цветам, по сердцам. / Боже, боже. Содом и Гоморра – / Это детская шутка, умора. / И библейский бедлам не бедлам / По сравнению с воплем затора / У погасших глазниц светофора».


Словно и невдомёк уважаемому советнику российского посольства в Берне, что в природе никогда не существовало «библейского бедлама»; что и в Ветхом, и в Новом завете фигурирует священный город Вифлеем, жители которого отличались, как правило, отменным психическим здоровьем. И лишь после появления в Лондоне госпиталя имени святой Марии Вифлеемской (Hospital of St. Mary of Bethlehem), специализирующегося на лечении душевнобольных, библейский топоним постепенно редуцировался до нарицательного обозначения безумия, хаоса и беспорядка (Bethlehem – Bedlem – Bedlam).


Не исключено, правда, что столь странное забвение самых очевидных истин вызвано сознательным стремлением автора смотреть на мир глазами того невежественного «простеца» («идиота»), о котором писал ещё Николай Кузанский. Во всяком случае, некоторые строчки «Доли дипломата» дают прямую возможность подобного толкования: «Не хочу быть умным, умным не хочу. / Чайкой над рекою бешено мечусь. / Покружу над башней, как греху Адам <а вот тут, наоборот, впору открывать «дело» о пропавшей запятой. – А.К.> / Припаду я к вашим волевым губам». Разумеется, если ум где-то тихо лежит в сторонке, а его владелец, подражая Духу Божьему, взад и вперёд носится над водными просторами, может произойти что-то не совсем приятное. Высока, например, вероятность того, что при столкновении с «башней» вселенского разума пернатая жертва метемпсихоза выронит из «клюва» какой-нибудь поэтический символ. Только так, видимо, и можно объяснить загадочное исчезновение предлога «к» в том каббалистическом гимне заднеязычным звукам, которым, безусловно, является фраза «как (к) греху Адам». Хотя надо признать, что потеря эта принесла скорее пользу, чем вред, поскольку сделала не такой явной безотчётную имитацию эстонского акцента (в анекдотах на этническую тематику он, как правило, воссоздаётся с помощью назойливого «растягивания» согласных звуков). Кроме того, случайный грамматический изъян, претендующий к тому же на звание эллипсиса, почти не мешает благодарному читателю наслаждаться впечатляющей поэтической образностью: прародитель рода человеческого, жадно «припавший» к уже надкушенному яблоку, оставляет не менее жуткое впечатление, чем отряд замаскированных крыс, добравшихся наконец до «преступного водопоя». Да и лирический герой, таранящий своим клювообразным отростком чьи-то «волевые губы» (будем надеяться, что всё-таки женские), ничем не уступает японскому камикадзе.


Кстати, весьма трудно отделаться от ощущения, что таким традиционным дипломатическим качествам, как спокойствие, терпение и ровный характер, Александр Гладков предпочитает безрассудную и отчаянную смелость. Она, по его мнению, если и не берёт сегодня города, то журнальные площади позволяет занимать беспрепятственно. И в самом деле, какой редактор устоит против пышного букета банальных рифм, использование которых в наше время подразумевает исключительную храбрость: «Безумно краток миг цветенья розы. / Ей только миг отпущен, а потом / Слетают лепестки, как высыхают слёзы, / Как дети забывают отчий дом»; «Нет в мире ничего прочнее розы. / Ржавеет сталь и рушится стена. / Но презирая бури и морозы, / Веками к солнцу тянется она».


С не меньшей отвагой осуществляет Александр Гладков и «приватизацию» чужого литературного наследия. На его счету, например, рейдерский захват пушкинского стихотворения «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье…»). После процедуры слияния и поглощения некоторые строчки этого хрестоматийного текста оказались отчуждены в пользу нового владельца. Так, высказанное классиком пожелание («Но не хочу, о други, умирать; / Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать») приобрело в «Доле дипломата» ярко выраженную «гелиоцентрическую» окраску: «Солнца шар источает свою благодать. / Жить хочу, удивляться, любить и страдать». Здесь, видимо, сказалось пристрастие нашего современника к различного рода солярным неоязыческим культам, весьма популярным среди сотрудников российских дипломатических миссий.


В послесловии к публикации Александр Гладков говорит о том, что им «написано какое-то количество хороших и даже отчасти очень хороших стихов, которые не испортят любую поэтическую антологию». Это утверждение представляется нам чрезмерно преувеличенным. Однако на место в антологии «Птенцы гнезда Хвостова» Александр Гладков рассчитывать, бесспорно, может. Более того, рано или поздно он обязательно туда попадёт.

Алексей КОРОВАШКО,
г. НИЖНИЙ НОВГОРОД

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.