Процветают лакеи
№ 2010 / 47, 23.02.2015, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Николай Вирта никогда не был святошей. Писал он всегда плохо, но вплоть до смерти Сталина умел дружить с властью. Говорят, его отличала патологическая трусость. Кроме того, очень много слухов ходило о бытовом разложении писателя.
 |
| Николай ВИРТА |
Николай Вирта никогда не был святошей. Писал он всегда плохо, но вплоть до смерти Сталина умел дружить с властью. Говорят, его отличала патологическая трусость. Кроме того, очень много слухов ходило о бытовом разложении писателя. Но главный грех Вирты заключался не в его неуёмной страсти к роскоши. Он ради карьеры предал память своего отца. А такое никогда не прощается.
Настоящая фамилия писателя – Карельский. Он родился 6 (по новому стилю 19) декабря 1906 года в селе Каликино Тамбовской губернии. Его родители были весьма состоятельными крестьянами, за что поплатились собственными жизнями в 1921 году во время антоновского мятежа.
После гибели родителей Карельский стал учителем, занимался ликбезом в 263-м Кунгурском полку 30-й дивизии. В 1923 году он перебрался в Тамбов, где его взяли репортёром в редакцию газеты «Тамбовская правда». Тогда-то у молодого автора и появился псевдоним Вирта – по названию небольшой северной реки. Однако свою первую большую вещь – начальные главы романа «Тайна заброшенной хижины» бывший учитель предпочёл в 1928 году опубликовать в молодёжной газете «Смена» ещё под настоящей фамилией.
Одно время молодой литератор много скитался по стране. Он, в частности, работал в газетах Костромы, Махачкалы и Саратова. Первый же успех ему принёс в 1935 году роман «Одиночество».
В основу этой книги легла история антоновского мятежа. Герои Вирты тогда ещё не определились. Они понимали, что перемены неизбежны. Но и сразу отречься от прошлого им было сложно. Однако власть никаких колебаний не потерпела. Малейшие сомнения она восприняла как бунт, который тут же был потоплен в крови. Народ в итоге подчинился режиму. Но тоска по прежнему укладу всё равно никуда не исчезла.
Услужливые критики поспешили приравнять роман Вирты к «Тихому Дону» Шолохова. Писателя стали везде и всюду возвеличивать. Правительственный МХАТ тут же по мотивам «Одиночества» поставил очень слабенький спектакль. Следом прогнулся молодой композитор Тихон Хренников, сочинивший на материале романа целую оперу «В бурю». Впрочем, на людях Хренников утверждал, что роман Вирты его просто оглушил. Знакомясь в 1939 году со студентами Ленинградского театрального института, он только и делал, что расточал в адрес Вирты одни комплименты. Присутствовавшая на встрече Дина Шварц, ставшая позднее завлитом в БДТ у Георгия Товстоногова, 29 октября 1939 года записала в своём дневнике: «Хренников полюбил свою оперу, многое в ней ему нравится, но он, конечно, ею не вполне доволен. Т.Н. рассказал, почему именно остановился на этом сюжете. Во-первых, сюжет на тему из советской жизни, во-вторых, имеется любовная интрига с сильными страстями, в-третьих, его заинтересовала судьба действующих лиц романа Вирты. Все они – действительные люди. Многие живы сейчас: Листрат – в Свердловске, Лёнька и Наташа – в колхозе, Строчков был расстрелян в прошлом году. Находясь под следствием, он виделся с Виртой и сказал ему (он читал и «Одиночество», и «Закономерность»): «Здорово это ты меня описал. Только что ты меня убиваешь? Я ещё жив. А хлеб у нищей и не крал. Я в бога верую». И ведь эти байки сработали. Публика поверила Хренникову и, раскрыв рты, слушала потом отрывки из оперы, которая прославляла фальшь.
Апофеозом государственной кампании в поддержку Вирты стало награждение писателя в 1939 году орденом Ленина и присуждение ему в 1941 году Сталинской премии. Это притом, что второй роман писателя «Закономерность» все признали слабым (не случайно Антон Макаренко свой отклик в «Литгазете» назвал «Закономерная неудача», «ЛГ», 1937, 15 октября).
В писательских кругах Вирту никогда не любили. Случайно столкнувшийся с ним перед войной в подмосковном Переделкине Аркадий Первенцев 11 февраля 1940 года записал в своём дневнике: «Сухо познакомился с Н.Виртой. Он приходил с женой отобедать. Жена, как видно, простенькая и славная. Вирта держится с простоватостью великого человека. Ох, уж эти мне доморощенные гении! Помню такого гения Теодора (!) Ойзермана (!!). Уже по имени можно догадаться, что это за фрукт. Вирта хорошо вошёл в литературу, неплохим романом «Одиночество», в своё время похваленным Тухачевским и позже Сталиным. Похвала Сталина его испортила. На всех выступлениях он гордится этим, так же как тем, что его отец – священник, участник Тамбовского восстания, расстрелян советской властью. Хвалился бы первым, но слишком бравировать тенью человека, давшего тебе физическую «жизнь», не годится. У писателя должны быть и выше, и чище чувства. Спекуляция чувствами тоже должна быть расстреляна. Но бог с ним, его, виртино, дело. После «Одиночества» Вирта написал ещё несколько плохих вещей: «Закономерность», пьесы «Клевета», «Заговор» и т.п. Вирта быстро жнёт пшеницу, и тут возможны потери. Но поле большое, потерь не жалко, закрома надо набить до непогоды».
Через две с половиной недели, 28 февраля Первенцев посвятил Вирте ещё одну запись: «Был самодовольный Вирта. Странный человек. Спекулирует тем, что у него расстрелян красными отец, костит его. Отец, вероятно, был хотя и не наш, но честный. Но сынка вырастил странного. Хотя, может, это всё напускное? Борьба за жизнь».
Кроме того, Первенцеву очень не понравилось непомерное тщеславие Вирты и его ничем не обузданное стремление к роскоши. «Вирта, – уточнил Первенцев в своём дневнике 29 февраля, – хвалился своей дачей, действительно прекрасной, собаками, хвалился мебелью в Москве в квартире, за которую заплатил сто с лишним тысяч. Жена его тоже хвалилась. Они походили на случайно разбогатевшую «купецкую» чету».
Незаслуженные награды быстро вскружили Вирте голову. Он решил, что отныне ему всё дозволено. Зазнайство и чванство стали определяющими чертами его характера. Не зря Корней Чуковский позже назвал писателя тёмным человеком. «Ничего не читал, – писал он о Вирте уже в 1941 году, – не любит ни поэзии, ни музыки, ни природы. Он очень трудолюбив, неутомимо хлопочет (и не всегда о себе), не лишён литературных способностей (некоторые его корреспонденции отлично написаны), но вся его природа – хищническая. Он страшно любит вещи, щегольскую одежду, богатое убранство, сытную пищу, власть».
Когда в октябре 1941 года немцы вплотную приблизились к Москве, Вирта, по свидетельству современников, буквально умолял начальника литотдела Совинформбюро Александра Афиногенова, чтобы тот помог ему эвакуироваться. Он страшно боялся, что его призовут на фронт. «Ну, скажи, – просил Вирта Афиногенова, – что у меня жена беременна и что я должен её сопровождать». И Афиногенов этому напору уступил, «отмазал» коллегу от армии.
Поезд на Самару уходил 15 октября. На вокзале была страшная давка. Чуковский вспоминал, как толпа сдавила его семью со всех сторон. Роль спасителя взял на себя Вирта. «Недаром Вирта, – писал потом Чуковский, – был смолоду репортёром и разъездным администратором каких-то провинциальных театров. Напористость, находчивость, пронырливость доходят у него до гениальности. Надев орден, он прошёл к начальнику вокзала и сказал, что сопровождает члена правительства, имя которого не имеет права назвать, и что он требует, чтобы нас пропустили правительственным ходом. Ничего этого я не знал (за «члена правительства» он выдал меня) и с изумлением увидел, как передо мною и моими носильщиками раскрываются все двери. Вообще Вирта – человек потрясающей житейской пройдошливости. Отъехав от Москвы вёрст на тысячу, он навинтил себе на воротник ещё одну шпалу и сам произвёл себя в подполковники» (К.Чуковский. Дневник. 1901–1969, т. 2, М., 2003).
В Ташкенте этот пройдоха пробил для себя и других высокопоставленных трусов целые хоромы. Он сумел заставить местные власти освободить для группы московских писателей особняк по улице Карла Маркса, 7, выселив коренных ташкентских жителей на какие-то задворки. Супруга влиятельного критика Анатолия Тарасенкова – Мария Белкина уже 4 декабря 1941 года сообщала мужу на фронт: «Комната у меня лучшая в доме, и многие косятся на меня. Помог мне её получить Вирта. Живёт в этом доме К.Левин (жулик), Нович, семья Лидина (симпатичная), Ахматова (ещё не знакомы), Городецкий (любит выпить) и другие. В другом особняке живут Вирта, Погодин, Уткин, Лежнёв».
Когда ситуация на фронте отчасти выправилась, Вирта вновь подсуетился и организовал для себя краткую командировку в Сталинград. Засветившись на церемонии пленения немецкого фельдмаршала Паулюса, он потом придумал легенду о своём участии в боевых действиях.
Понятно, что совестливая часть интеллигенции просто презирала Вирту. Об этом прямо 31 октября 1944 года писал в своём донесении секретарю ЦК ВКП(б) А.Жданову нарком госбезопасности В.Меркулов. Говоря о растущем недовольстве в литературных кругах всякими приспособленцами, Меркулов сослался на мнение Фёдора Гладкова, который без стеснения везде и всюду утверждал: «Художники влачат жалкое, в творческом смысле, существование; процветают лакеи, вроде Катаева или Вирты, всякие шустрые и беспринципные люди».
Поразительно, но вот такие писатели вскоре пролезли в руководство. Хорошо чувствуя конъюнктуру, Вирта быстро сообразил, в чём власть нуждалась, и поставил на поток производство актуальных пьес. За это на него после войны обрушился буквально каскад наград. Уже в 1948 году он получил Сталинскую премию второй степени за пьесу «Хлеб наш насущный». Спустя год ему дали Сталинскую премию первой степени за пьесу «Заговор обречённых» (её потом экранизировал М.Калатозов). Ещё одну Сталинскую премию первой степени Вирте вручили в 1950 году за сценарий фильма «Сталинградская битва».
При этом писатель никакую критику даже и слушать не хотел. Стоило А.Борщаговскому и Л.Малюгину высказать по пьесе «Хлеб наш насущный» ряд замечаний, как Вирта всё сделал для того, чтобы записать своих оппонентов в космополиты и натравить на них главную газету страны «Правда».
Расплата наступила после смерти Сталина. Вирта не понял, что наступили другие времена, и поначалу продолжал вести себя как барин. Выступая в московских библиотеках, писатель, забыв про осторожность, похвастался своим участием в 1921 году в антоновском восстании. «Я, будучи мальчишкой, находясь в комнате, – щеголял он, – видел и тех и других, восхищался храбростью и отдельных антоновцев, и красных, выполнял поручения и тех и других, присутствовал при допросах».
Естественно, нашлись бдительные читатели, которые тут же написали возмущённые заявления. Часть писем попала в Союз писателей к Борису Полевому. Тот испугался и переправил все жалобы в ЦК КПСС.
Партийное начальство устроило проверку. Как оказалось, Вирте полностью изменило чувство меры. Оставив за первой женой богатую дачу в подмосковном Переделкине, он умудрился выстроить царские хоромы на своей малой родине. Комиссары за бытовое разложение потребовали выгнать Вирту из Союза писателей, выселить из Переделкина первую жену писателя и разобраться с его тамбовскими постройками. (Второй женой Вирты стала бывшая супруга автора «Старика Хоттабыча» Лагина, успевшая после войны покрутить роман с Николаем Тихоновым, который в советской иерархии послевоенных лет значился поэтом номер один.)
Вся эта история тут же получила широкую огласку. 17 марта 1954 года М.Суконцев и И.Шатуновский напечатали в «Комсомольской правде» разоблачавший Вирту фельетон «За голубым забором». Комментируя газетную публикацию, Чуковский записал в своём дневнике: «Оказывается, глупый Вирта построил своё имение неподалёку от церкви, где служил попом его отец – том самом месте, где этого отца расстреляли. Он обращался к местным властям с просьбой – перенести подальше от его имения кладбище – где похоронен его отец, так как вид этого кладбища «портит ему нервы». Рамы на его окнах тройные: чтобы не слышать мычания тех самых колхозных коров, которых он должен описывать».
Позже Вирта попытался реабилитировать себя. Он сочинил три, как ему казалось, актуальных романа: «Крутые горы», «Степь да степь кругом» и «Быстротекущие дни». Но и власть, и критики остались к ним равнодушны.
Умер Вирта 9 января 1976 года в Москве. После его смерти Анатолий Иванов в 1990–1991 годах опубликовал в журнале «Молодая гвардия» его незавершённый роман-хронику «Чёрная ночь».
Чушь несусветная . Вранья много , но опровергну одно . Отец Вирты был священнослужителем и его расстреляли как классового врага большевики в Большой Лозовке на огороде и запретили родным хоронить. Родился он 3 декабря о чём в писцовой книге села Каликино есть запись. Поверхностное знание теме о которой пишите . Позор.
По мотивам автора поставлены замечательные фильмы “Одиночество” и “Заговор обречённых”, его книги издавались многотысячными тиражами. Оказывается, “процветают лакеи”. Злоба и зависть просто прёт из тебя,”критик”, блин.
Вячеслав Огрызко написал верный портрет Николая Вирты. Средненький беллетрист и драматург, но быстро и много пишущий. Исторической правды в его творениях можно и не искать. Он действительно сумел написать роман “Одиночество”, который пользовался большой популярностью у советских читателей. Интересный материал – тамбовское восстание крестьян под предводительством братьев Антоновых – уже было большой удачей автора. И он эту удачу успешно реализовал. Был снят двухсерийный фильм с прекрасными актёрами (Пётр Глебов в главной роли). Власть осыпала Вирту наградами, деньгами. Но другие произведения были однодневками, любовью читателей и зрителей не пользовались. Тот же фильм “Заговор обречённых” канул в Лету. И сам Вирта, если бы не его “Одиночество”, тоже был бы давно забыт. Долго помнят талантливое: Чуковского, Лагина с его “Стариком Хоттабычем”, музыку Тихона Хренникова. И, конечно, помнят и будут помнить ещё долго Валентина Катаева прощая ему все его “грешки” и слабости. А мой земляк Фёдор Гладков тоже стал забываться в России.
В подавлении Антоновского мятежа участвовал семнадцатилетний Аркадий Гайдар. Вот настоящий оппонент Вирты.
Напрашивается параллель и с А.Солженицыным, которого Василий Белов полулегально возил на Тамбовщину, чтобы будущий автор “Красного колеса” мог побеседовать с очевидцами тех событий. Очерк В.Белова об этой поездке недавно был напечатан в “ЛГ”.
Олег, между Виртой и Солженицыным есть одно, на мой взгляд, различие. Солженицын писал свои тексты, опираясь на чужие воспоминания. А Вирта был, так сказать, живым свидетелем тех событий. Это его отца расстреляли большевики и запретили хоронить. Вирта многое хорошо знал и понимал, но врать было выгодно, а писать правду было опасно. Он выбрал первый путь. В мемуарах участников событий меня лично интересуют”детали”. В конце 70-х годов в наш клуб юных техников пришёл на встречу со школьниками “сын полка” дивизии, которой командовал начдив Владимир Мартынович Азин. Азин, как и Чапаев, был героем Красной армии в гражданскую. Но о нём не написали книгу, не сняли фильм. По Волге ходил пароход “Память комдива Азина”. Так вот мужчина, который к нам пришёл на встречу, с восторгом и любовью к Азину, рассказал, как комдив ходил постоянно с плёткой в руках и “протягивал вдоль спины” нерадивых бойцов. “Уроки воспитания” шли иногда на пользу. Такие детали из мемуаров хорошо запоминаются.