Февральскя катастрофа
№ 2012 / 7, 23.02.2015
Статья А.И. Солженицына «Размышления над Февральской революцией» выросла и выделена из многотомного «Красного колеса». Статья содержит выводы по каждому из четырёх томов, посвящённых Февралю. ,
Статья А.И. Солженицына «Размышления над Февральской революцией» выросла и выделена из многотомного «Красного колеса». Статья содержит выводы по каждому из четырёх томов, посвящённых Февралю. При этом некоторые грани выделенных выводов не могли не остаться в томах. К тому же история познаётся произведениями различных жанров, и не существует жанра, имеющего монополию на историческую правду. Поэтому попытаемся обратиться к этим произведениям как единому целому, созданному с целью познать исторический и духовный смысл событий, которые по традиции называют Февральской революцией.
 |
А.И. Солженицын в «Размышлениях…» делает принципиально важный вывод о причинах Февраля, причём исходит из того, что никто не может отрицать: из факта согласия высшего генералитета о необходимости отречения Николая II. Солженицын констатирует, что такое единодушное согласие «нельзя объяснить единой глупостью или единым низменным движением, природной склонностью к измене, задуманным предательством». А раз так, то произошедшее должно объясняться объединяющей нематериальной причиной, которую автор определяет как «общую моральную расшатанность власти». И более политически конкретно как «всеобщую образованную захваченность мощным либерально-радикальным (и даже социалистическим) Полем в стране».
Вынесение вперёд прилагательного «образованная» связано с огромной ролью образованных людей, в первую очередь интеллигенции, в формировании общественного мнения в стране. Как бы ни было мало образованных людей в России, но всё равно они играют такую роль. И тут Солженицын снова констатирует, что либерально-радикальное и даже социалистическое Поле или настроения «почти полностью владели интеллигенцией» и стали «идеологией интеллигенции».
Поскольку среди генералов того времени было много образованных людей, то такая идеология проникла и в их среду и подвигла к поддержке переворота в Петрограде, который представлялся либеральным при его восприятии в Ставке и в штабах фронтов, то есть на удалении и без объективной синхронной информации. Последнюю в «Красном колесе» начальник Генерального штаба генерал Алексеев называет «разведданными». Иначе говоря, достоверных разведданных у генералов не было, однако они поспешили принять действительно судьбоносные решения, причём не военные решения, а касающиеся государственного строя.
Именно в связи с М.В. Алексеевым в «Красном колесе» замечено: «Да и кто куда мог уйти от общественных представлений, если, едва выучась грамоте, и уж тем более в гимназиях, всякий русский подданный первое что узнает: что наше правительство никуда не годится». А о самом председателе Госдумы М.В. Родзянко автор «Размышлениий…» отмечает: «Этот гипноз вполне захватил и Родзянку – и он легкомысленно дал революции имя своё и Государственной Думы, – и так возникло подобие законности и многих военных и государственных чинов склонило не бороться, а подчиниться». И далее следует обоснованный исторический прогноз: «Называлось бы с первых минут «Гучков-Милюков-Керенский» или даже «Совдеп» – так гладко бы не пошло».
Что же противостояло либерально-радикальной и социалистической идеологии? «Национальное сознание («примитивный патриотизм»)», «интересы национального бытия», отвечает автор. Такое сознание за время якобы «освободительного движения» (то есть от декабристов) было «отброшено» интеллигенцией и «обронено» верхами, результат – «национальный обморок» и «национальная катастрофа». «Через наших высших представителей мы как нация потерпели духовный крах. У русского духа не хватило стойкости к испытаниям», – ставит духовно-исторический диагноз Солженицын. И получается, что освободились от самих себя, от русского духа, от Святой Руси и «извратили всю Россию!»
Духовно противостоять происходящему разложению была призвана Русская Православная Церковь. Она могла бы справиться с такой духовно-воспитательной миссией, если бы была «сильной авторитетной Церковью». Однако насильственные с протестантским настроем реформы Петра I оставили Церковь без патриарха, прямо подчинили государственному управлению… Но и сама Церковь ответственна за то, что в дни величайшей национальной катастрофы даже не попыталась образумить Россию. «Духовенство синодальной церкви, уже два столетия как поддавшееся властной императорской длани, – утеряло высшую ответственность и упустило духовное руководство народом. Масса священства затеряла духовную энергию…»; «все эти старцы полностью растерялись: не только не промямлили ничего в защиту царя, но распространяли отречение оглашением в церквах и поспешно снимали поминания царя из церковных служб. А ведь сколько могло быт конфуза и затора Временному правительству, если б иерархи упёрлись», – пишет Солженицын.
Уберечь Российскую империю от худшего могло бы патриархальное и богобоязненное крестьянство. Однако экономические преобразования, начатые аграрной реформой 1861 года и не сопровождавшиеся духовно-нравственным возрождением, «долгая пропаганда образованных» и «падение священства» меняли крестьян. Среди них «множились отступники от веры, одни пока ещё молчаливые, другие – уже разверзающие глотку»; «делёж чужого добра готов был взреветь в крестьянстве без памяти о прежних устоях, без опоминанья, что всё худое выпрет боком и вскоре так же точно могут ограбить и делить их самих. (И разделят…)».
Таким образом, в первую очередь приходилось надеяться на власть предержащих, на государя Николая II и его правительство. Однако они много лет допускали открытую революционную и антиправительственную агитацию, даже во время войны (чего не было в демократических Великобритании и Франции). Например, накануне Февральской революции лидер конституционных демократов Милюков с трибуны Государственной Думы «клеветнически обвинил императрицу и премьер-министра в государственной измене, – его даже не исключили с одного думского заседания, не то чтоб там как-то преследовать… И вся эта ложь, как хлопья сажи, медленно кружилась и опускалась на народное сознание, наслаивалась на нём – вместе с тёмными «распутинскими» слухами – из тех же сфер великосветья и образованности». При этом правительство не использовало возможности государства и вообще не создало свой пропагандистский аппарат. Оно проиграло информационную войну, как сказали бы сейчас; не Первую мировую, а – информационную.
На кого же могло опереться царское правительство? На монархические организации? – «да не было их серьёзных, а тем более способных к оружию: они и перьями-то не справлялись, куда оружие. А Союз русского народа? Да всё дуто, ничего не существовало. Но – обласканцы трона, но столпы его, но та чиновная пирамида, какая сверкала в государственном Петербурге, – что ж они? почему не повалили защитной когортой? стары сами, так твёрдо воспитанные дети их? Э-ге, лови воздух, они все умели только брать. Ни один человек из свиты, из Двора, из правительства, из Сената, из столбовых князей и жалованных графов, и никто из их золотых сынков, – не появился оказать личное сопротивление, не рискнул своею жизнью. Вся царская администрация и весь высший слой аристократии в февральские дни сдавались как кролики…» – констатирует Солженицын.
Не по крови, а по органичной принадлежности к русской православной культуре и по глубокой искренней вере являлся царь русским человеком. Однако, как и остальные, он по-настоящему не боролся против бунтовщиков в 1917 году. Он олицетворял «режим, не желавший себя защищать». А «за крушение корабля – кто отвечает больше капитана?» Действительно, страна напоминала корабль с названием «Россия»; корабль, попавший в небывалый шторм и получивший пробоину рядом с капитанской каютой. И в такой-то момент капитан оставил одного помощника рулить кораблём из капитанской рубки, другому помощнику поручил заделывать пробоину, а сам направился в каюту… Солженицын беспощадно оценивает действия такого потонувшего вместе с кораблём капитана. Автор, в голосе которого слились голоса миллионов граждан России, сгинувших в ГУЛАГе, имеет на то право, даже если царь не подписывал отречения.
В результате глубокого вживания в историю России А.И. Солженицын пришёл к выводу, что перед государственной властью было два пути, предотвращавших революцию. Первый – «подавление, сколько-нибудь последовательное и жестокое (как мы его теперь узнали)». Но «на это царская власть была не способна прежде всего морально». Второй путь – «деятельное, неутомимое реформирование всего устаревшего и не соответственного». Но на это власть была не способна «по дремоте, по неосознанию, по боязни». И в результате – третий, средний и «губительный путь» – «и не давить, и не разрешать, но лежать поперёк косным препятствием».
Однако при характеристике второго и третьего путей следует уточнить: наша страна занимала первое место в мире по темпам экономического развития, была на пороге военной победы в Первой мировой войне и создавала российский парламентаризм, многопартийность и демократию. В последнем власть скорее забегала вперёд под давлением первой русской революции, ведь восьмидесятипроцентная неграмотность народа и несформированность хоть какой-то политической культуры в стране обернулись тем, что так называемые политические партии не столько представляли народ или его составные части, сколько стали инструментами реализации субъективных взглядов и карьеристских устремлений своих вождей, стали вождистскими от октябристов до большевиков. Возможно, в течение десятилетий и за столетие сложилась бы плодотворная и ответственная партийно-представительская система; однако такие партии и, соответственно, такая Государственная Дума в 1905–1917 годах смогли лишь расшатать и обрушить то, что созидалось тысячу лет. Поэтому приходится признать, что именно последовательное и жесткое подавление революций при одновременном продолжении экономического развития требовались России. Требовалось продолжение курса Александра III и Столыпина в более жёстком варианте, который не вполне соответствовал характеру Николая II.
Подавлять требовалось не только авантюристов-заговорщиков Гучкова и Милюкова, не только циничных революционеров Керенского и Ленина. «Красное колесо» содержит потрясающую по художественному мастерству и вживанию в революционную атмосферу главу «Убийство капитана Фергена»; она написана о конкретном штабс-капитане, а чувствуешь, что вместе с ним озлобленная серая толпа подняла на штыки саму Россию! Да и сам Гучков прозревает в «Красном колесе», что «революция… сделана руками черни», а генерал Крымов проговаривает вслух самую сокровенную правду, которая объясняет уголовный уклон происходившего. «Получила сволочь свободу – вот те и объяснение», – незамысловатые, но честные слова военного.
Однако как не задать вопрос: за что Святая Русь захвачена чернью? И Солженицын пишет: «В Константинополе, под первое своё эмигрантское Рождество, взмолился отец Сергий (Булгаков): «За что и почему Россия отвержена Богом, обречена на гниение и умирание? Грехи наши тяжелы, но не так, чтобы объяснить судьбы, единственные в Истории. Такой судьбы и Россия не заслужила, она как агнец, несущий бремя европейского мира. Здесь тайна, верою надо склониться». Одновременно Солженицын упоминает народный ответ: «Я ещё сам хорошо помню, как в 20-е годы многие старые деревенские люди уверенно объясняли: Смута послана нам за то, что народ Бога забыл». И Александр Исаевич признаёт, что именно «это привременное народное объяснение уже глубже всего того, что мы можем достичь и к концу ХХ века самыми научными изысканиями».
Многого стоит такое признание. За ним научные изыскания самого А.И. Солженицына, которые по глубине, объективности и объёму проделанной работы превосходят всё, сделанное советской исторической наукой. Потребовались свобода мысли и способность к критическому анализу, многие годы труда и всесторонние знания, чтобы прийти к тому, что говорили простые православные старые люди.
Как писатель и православный мыслитель Солженицын находит такие слова: «…надо всей Россией была как будто кем-то прочтена разрешительная противо-молитва – не от грехов, но ко грехам, отпущенье делать худое и запрет защищаться». От таких слов становится страшно. Но противо-молитва не поразила самого Солженицына… Наконец, как не вспомнить, не перефразировать слова Фёдора Достоевского: дьявол с Богом борется, а поле битвы – Святая Русь.
В связи с этим в «Размышлениях…» делается важный вывод о том, что Россия является моделью мирового развития. Причём «процесс померкания национального сознания перед лицом всеобщего «прогресса» происходил и на Западе, но – плавно, но – столетиями, и развязка ещё впереди», – предчувствует и знает Солженицын.
Владимир ЛАВРОВ,доктор исторических наук,
руководитель Центра истории религии и
Церкви Института российской истории РАН
Добавить комментарий