Народолюбец эпохи Твардовского

№ 2012 / 7, 23.02.2015

Юрий Буртин представлял редкий тип критика, не признавал никаких компромиссов. Не зря приятели считали его русским «народолюбцем» в духе девятнадцатого века.

Юрий Буртин представлял редкий тип критика, не признавал никаких компромиссов. Не зря приятели считали его русским «народолюбцем» в духе девятнадцатого века. Владимир Савченко в своих воспоминаниях о Буртине подчёркивал: «У него был цепкий аналитический ум, способность охватить предмет со всех сторон, не зацикливаясь на частностях, предусмотреть последствия того или иного решения. Он без смущения подходил к любой проблеме, какой бы неразрешимой она ни казалась. Закрытые темы вызывали его протест».

Ю.БУРТИН. По Пушкинской площади шествует на работу. 1967 г.

Юрий Григорьевич (Гиршович) Буртин родился 3 сентября 1932 года в Ленинграде. «Мои родители, – рассказывал он перед смертью в «Исповеди шестидесятника», – были интеллигентами в первом поколении. Отец, Буртин Григорий Борисович (по паспорту Гирш Бенционович, но так его никогда не называли), сын еврея-часовщика из города Режица (Резекне, теперь это в Латвии), полжизни проработал заведующим и единственным врачом участковой больницы в селе Ерёмино Пестовского района Ленинградской области. Там до окончания семилетки и прошли мои детские годы. Мать, Екатерина Тимофеевна, с начала 20-х годов и до выхода на пенсию в конце 50-х учительствовала, преподавала русский язык и литературу в сельских школах» («Дружба народов», 2001, № 12).

В 1949 году Буртин поступил на польское отделение филфака Ленинградского университета. Как потом вспоминали его преподаватели, он сразу же стал «занозой» студенческого научного общества. Уже на первом курсе недавний выпускник поселковой школы набросился на захваленный официальной критикой роман С.Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды». Потом он напал на послевоенные стихи Александра Прокофьева. Доцент Е.И. Наумов долго не знал, как урезонить не в меру разошедшегося студента.

Когда пришло время писать диплом, Буртин по совету бывшего заведующего кафедрой советской литературы Александра Дементьева выбрал «Страну Муравию» Твардовского. Дементьев к тому времени уже перебрался в Москву и стал заместителем главного редактора журнала «Новый мир». Твардовский, когда узнал, что о нём готовится дипломная работа, решил через Дементьева дать молодому исследователю несколько советов. В декабре 1953 года он в письме Дементьеву подчеркнул: «Главное, что ему [Буртину. – В.О.] нужно понять при рассмотрении книг, посвящённых коллективизации, это вот что. Наиболее общий их (этих книг) изъян в том, что авторы решали вопрос о вступлении мужика в колхоз, исходя из необходимости самого единоличного хозяйства (скажем, среднего). Мол, «из нужды не выйти» и т.п. Для этого подчёркивалась эта «нужда», подводилось всё к тому, что, мол, прямая материальная заинтересованность – основной стимул вступления, скажем, середняка в колхоз. И это тогда, как мужик имел Советскую власть, получил землю, построил хату из панского леса, пользовался с.-х. кредитом и т.п., но главное, конечно, земля. Он только что начал жить, только что поел хлеба вволю. И при этих условиях он мог, по моему глубокому убеждению, воздерживаться от «коммунии» ещё этак лет 200–300, даже при наличии образцовых, показательных колхозов-коммун, которые были бы островками в этом море единоличности. Правда, так бы оно не было, – «острова» эти мало-помалу ушли бы под воду. Короче, суть вся в том, что колхозы явились не из потребностей единоличного (среднего) хозяйства, а из общегосударственной необходимости (отсутствие товарного хлеба с ликвидацией крупного помещичьего хозяйства, диктат кулачества и т.п.). Пусть тов. Буртин (не ошибаюсь?) посмотрит это всё хорошенько, и он поймёт, откуда фальшь и натяжка в изображении такого драматического периода в жизни народа. «Муравия» – не исключение в ряду др. книг в этом смысле. Слабейшая её сторона – попытка («Острова») представить дело так, как всем нам тогда казалось – нужно его представлять. И отсюда же – невнятность конца, «свадебный» апофеоз и пр. Правда, это было давно написано, после уж все эти свадьбы и колхозные деды попёрли валом. А сильнейшая и ценнейшая сторона – в драматизме картины, в том, что упор не так на «материальность» единоличной жизни, как на её «поэзию», традиционную красоту. Не будь этого, нечего было бы и говорить об этой книге теперь».

После защиты диплома Буртин надеялся остаться в аспирантуре. Но этому воспротивился новый завкафедрой Е.Наумов. В итоге он был распределён на Северную дорогу в железнодорожную школу для взрослых в город Буй.

Пока Буртин паковал вещи, в печати началась травля «Нового мира» за публикации В.Померанцева, Ф.Абрамова, М.Лифшица и М.Щеглова. Возмущённый бездоказательными нападками литгенералов, выпускник ЛГУ отправил в Москву Г.Маленкову своё письмо в защиту Твардовского. Но ему даже не ответили.

Когда в 1958 году в стране началась подготовка к выборам в Верховный Совет СССР, Буртин решил выдвинуть своего любимого поэта в депутаты от Костромской области. Его инициативу поддержали почти все учителя Буя. Но поскольку Буртин своё предложение с партийными органами не согласовал (в Кремле планировали избрать Твардовского в Верховный Совет России от Ярославской области), его поступок был расценен как грубое нарушение партийной дисциплины. За проявленную самодеятельность ему сначала объявили выговор, а потом и вовсе исключили из кандидатов в члены КПСС.

По тогдашним неписаным правилам это означало конец карьере. Но Буртин и не думал сдаваться. Он продолжил свои занятия Твардовским и летом 1960 года с подачи Дементьева напечатал в академическом журнале «Вопросы литературы» большую статью «Из наблюдений над стихами А.Твардовского».

Впоследствии Буртин стал по протекции Дементьева и автором «Нового мира». Исследовательница Нелли Биуль-Зедгинидзе утверждала: «Новомирское творчество Ю.Буртина связано прежде всего с материалом «деревенской» прозы, поэзии, очеркистики и публицистики, с фольклором. В своих работах Буртин опирается на традиции (идеи и методологию) критики революционных демократов прошлого столетия. Это, во-первых, – идея демократии и реальное «сочувствие угнетённому и страдающему народу» – как направление и содержание критики; это, во-вторых, – публицистически-исследовательский метод «реальной критики» Добролюбова – как методологический инструмент. Пафос статей и рецензий Буртина – глубокая озабоченность социально-экономическими бедствиями и нравственной деградацией деревни. Деревенская проблематика интересует Буртина как в историческом, так и в современном ракурсе – будь то материал художественного произведения или научного исследования».

К слову: почти все «новомирские» статьи Буртина вызывали в партаппарате буквально зубовный скрежет. Как негодовали министры и партфункционеры, когда прочитали статью критика «Постижение жизни». Председатель комитета по печати СССР Николай Михайлов в одной из записок партначальству отметил: «В пятом номере журнала «Новый мир» за 1965 год помещена хвалебная рецензия критика Ю.Буртина «Постижение жизни» на очерк П.Ребрина «Головырино, Головырино!», опубликованный в журнале «Наш современник» № 3 за 1963 год. В связи с публикацией этого очерка в 1963 году было принято соответствующее постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР, характеризовавшее этот очерк как идейно порочный и ущербный по своей направленности. Не считаясь с этим обстоятельством, Ю.Буртин в «Новом мире» даёт ему оценку как произведению, правдиво отражающему социальные проблемы советской деревни».

В 1962 году всё тот же Дементьев помог Буртину поступить в аспирантуру Института мировой литературы. Критик героем своего исследования избрал, разумеется, Твардовского, решив сосредоточиться в основном на его поэмах. Но он и на новом месте оказался человеком несговорчивым и вновь попал под удар. Буртин позже вспоминал: «Осенью 1965 года, когда моя диссертация была закончена, но на заседании сектора ИМЛИ, где её уже рекомендовали к защите, я посчитал своей моральной обязанностью в традиционном благодарственном слове упомянуть и сотрудника этого сектора А.Д. Синявского, в тот момент уже арестованного. Мне была дана на размышления неделя и предложена дилемма: либо по истечении этого срока я беру свои слова обратно, либо моя защита отменяется, а диссертация, ввиду обнаружившихся в ней серьёзных идейных изъянов, возвращается мне для глубокой переработки».

Оставшись без степени кандидата наук, Буртин с трудом устроился на какую-то маленькую должность в «Литгазету». Но при первой же возможности он с радостью перешёл к Твардовскому в «Новый мир». «А третьего дня пришёл из «ЛГ» Буртин, – отметил 2 июля 1967 года в своём дневнике Твардовский, – милый, и умный, и дельный парень, заявивший готовность пойти на 160 р. после литгазетовских 240, не говоря уже о том, что он – часть моей биографии (история на станции Буй)».

Проанализировав «новомирский» период жизни Буртина, исследовательница Нелли Биуль-Зедгинидзе писала: «Став старшим редактором, Ю.Буртин, по словам И.Виноградова, по сути дела возглавил отдел публицистики «Нового мира». Силой своего таланта, редакторским усердием, сопряжённым с ясным общественным пониманием роли научной публицистики в контексте времени, Ю.Буртин поднимает содержательный уровень отдела на заметную для современников и читателей журнала высоту. Он добивается этого поиском и привлечением к сотрудничеству интересных, оригинально мыслящих учёных-специалистов в области философии, экономики, социологии, естествознания и др. А.М. Марьямов, заведовавший отделом публицистики, человек интеллигентный, чьи личные интересы были более академичны, охотно предоставил Буртину полную свободу действий и поддерживал его предложения. В результате публицистика журнала (в особенности рецензии, печатавшиеся в разделе «Политика и наука»), которая где-то до середины 1965 года сильно отставала от уровня прозы и литературной критики журнала, была, по выражению Буртина, «маловыразительной, каким-то обязательным привеском», уже с 1966 года «стала подтягиваться к общему уровню и направлению журнала». А «со статьи Е.Плимака «Радищев и Робеспьер», с очерков и статей Г.Лисичкина и Ю.Черниченко это уже была действительно новомирская публицистика, специфически новомирская» (Н.Биуль-Зедгинидзе. Литературная критика журнала «Новый мир» А.Т. Твардовского (1958–1970 гг.). М., 1996).

Ю.БУРТИН. Работа над словарём «Русский писатель». 1987 г.

Когда Твардовский вынужден был уйти в отставку, Буртин первым подал заявление об увольнении. Он вспоминал: «После смерти журнала и его редактора из меня самого тоже как бы вытекла жизнь, потеряв на какое-то время смысл и интерес. Кроме необходимости зарабатывать деньги, делать вдруг стало нечего. Тем более что, вкусив «новомирской» свободы, я был уже навсегда «отравлен» ею, вследствие чего после ухода из журнала не мог заставить себя довольствоваться рамками разрешённой полуправды и на полтора десятка лет, до перестройки, выпал из периодической печати. Выходом из внутреннего тупика стало для меня решение вернуться к оставленной было мною главной теме – написать книгу «Твардовский и его время». На основе диссертации, но, во-первых, с существенными добавлениями (лирика, поэма «По праву памяти», «Новый мир»), а во-вторых, без всякой надежды на публикацию «здесь» и соответственно без оглядки на цензуру».

Зарабатывать деньги Буртин стал с 1973 года в издательстве «Советская энциклопедия». До этого его никто никуда не брал. Но он и в издательстве оказался верен своим принципам. Первое, чем он отличился на новом месте, отказался как редактор визировать статью «Русская советская литература» для очередного тома «Большой советской энциклопедии». Его не устроило, что дирекция вычеркнула из текста критическую оценку ждановских постановлений о литературе и, напротив, потребовало снабдить негативными характеристиками поэму «Тёркин на том свете», романы «Мастер и Маргарита» М.Булгакова и «Не хлебом единым» В.Дудинцева (либо вовсе исключить упоминания о них). «В итоге многомесячной тяжбы, в которой принял участие ряд высших партийно-государственных чинов, включая главного партийного идеолога М.А. Суслова, статья вышла в свет в том виде, какой придало ей начальство, я же был отстранён от ведения раздела советской литературы в энциклопедических изданиях».

К активной литературно-критической деятельности Буртин вернулся лишь в горбачёвскую перестройку. И начал он с того, что стал по-своему бороться за наследие Твардовского. Я бы из всего, что критик напечатал в конце 80-х – начале 90-х годов, выделил бы его статью в журнале «Октябрь» «Вам, из другого поколенья».

Как считал давний приятель Буртина – Дмитрий Фурман, «в эпоху перестройки Юрий мог сыграть какую-то большую роль. Не сыграл он её скорее всего из-за скромности, оттиснутый обезумевшими от запаха власти и денег «прорабами перестройки», и начавшихся проблем со здоровьем». Мало кто знает, что под конец перестройки критик перенёс тяжелейший инфаркт и клиническую смерть.

Позже Буртин занялся журналистикой. С мая 1991 года по июнь 1992 года он вместе с Игорем Клямкиным выпускал еженедельник «Демократическая Россия». Но эту газету читали единицы. Никакого влияния она не имела.

Умер Буртин 20 октября 2000 года в Москве. После его смерти Игорь Виноградов писал: «Буртин был настоящим русским интеллигентом, но он не страдал этой расхожей интеллигентской болезнью. Он твёрдо знал и чувствовал, что твоё убеждение только в том случае может рассчитывать на какое-то отношение к истине, если оно способно вступить в диалог с другими. Его неизбывная и острая любовь к своему народу, к его культуре, к выстраданному им историческому опыту была той же крови, что и его преклонение перед Шекспиром, Гёте или Хемингуэем, его любовь и уважение к обретениям и урокам западной цивилизации. Его демократизм ни в какой мере не делал его антигосударственником, а его безусловная убеждённость в том, что у России свой особый исторический путь, никак не противоречила его убеждённости в том, что путь этот пролегает в том же направлении и должен быть ориентирован теми же целями, что и пути современных западных демократий. То, что многими другими воспринималось лишь в виде абсолютизированных отвлечённых односторонностей, в его мировидении присутствовало в том диалогическом стяжении, которое опиралось на живую неразложимость жизни».

Вячеслав ОГРЫЗКО