Надо контрнаступать: Дмитрий Стариков

№ 2014 / 2, 23.02.2015

Когда я знакомился с биографией Дмитрия Старикова, то не раз ловил себя на мысли о том, не ошибся ли этот человек в своё время с выбором профессии. Ему бы не критиком быть, а лингвистом.

Когда я знакомился с биографией Дмитрия Старикова, то не раз ловил себя на мысли о том, не ошибся ли этот человек в своё время с выбором профессии. Ему бы не критиком быть, а лингвистом. А так из него сделали громилу, работавшего лишь в узкопартийных интересах.

Дмитрий Викторович Стариков родился 20 октября 1931 года в Москве. Его отец Виктор Николаевич Стариков был инженером и одно время возглавлял промышленный облплан в Смоленской области. Мать – Любовь Моисеевна происходила и из еврейской семьи и занималась домашним хозяйством.

Окончив московскую школу № 170, Стариков в 1949 году поступил на филфак Московского университета. Но из-за болезни пятилетний курс ему пришлось пройти за шесть лет.

В 1953 году он женился. Его избранницей стала дочь главного редактора журнала «Огонёк» Виктория Софронова.

Профессура видела в нём будущее светило в области фонетики и семиотики. Однако недоброжелатели сделали всё, чтобы после защиты диплома молодого исследователя вместо аспирантуры отправили учительствовать в одну из железнодорожных школ Донбасса. Судя по всему, ему отомстили за тестя. И эта обида осталась в нём на всю жизнь.

В Москву Стариков возвратился лишь летом 1957 года. Тесть помог ему сразу устроиться к Всеволоду Кочетову в «Литгазету». Как выяснилось, новый начальник в своё время возглавлял Ленинградскую писательскую организацию, где не сработался с Даниилом Граниным. Оказалось, Кочетов давно ждал случая, чтобы расквитаться с нелюбимым писателем. А тут как раз Гранин выпустил роман «После свадьбы». Старикову было поручено разнести эту книгу в пух и прах. Критик взял под козырёк и в своей статье не оставил от Гранина живого места. Разгорелся скандал. В дело потом вмешался партаппарат. В декабре 1958 года и.о. заведующего отделом культуры ЦК КПСС Б.Ярустовский и инструктор ЦК Н.Трифонова сообщили начальству, что «все секретари Правления Союза писателей признали большой ошибкой газеты публикацию заушательской, написанной в грубом, недоброжелательном тоне статьи Д.Старикова о романе Д.Гранина «После свадьбы». Говорилось, что есть все основания для критики романа Д.Гранина, но то неприязненное отношение к писателю, необъективный анализ романа, что проявилось в статье Д.Старикова, говорит о наличии нездоровых тенденций у некоторых работников редакции «Литературной газеты».

Неудивительно поэтому, что сразу после отставки Кочетова новый главред Сергей Смирнов дал Старикову понять, что вместе они ни при каких обстоятельствах не сработаются. И критик вынужден был в августе 1959 года пойти на поклон к Евгению Поповкину в журнал «Москва». Тогда же началось его сотрудничество и с газетой «Литература и жизнь». Окончательно на работу в «ЛиЖи» он устроился в феврале 1961 года.

Обжёгшись на Гранине, Стариков какое-то время на рожон не лез. Он печатал в основном статьи об истории советской литературы. Но потом «охранители» уболтали его пропесочить в «Литературе и жизни» Владимира Тендрякова. Ну а дальше понеслось.

Охранители рассчитывали на то, что Стариков даст по рукам как либералам, так и заигравшимся почвенникам. Уже в мае 1961 года известный доносчик и ортодокс Михаил Шкерин попросил его одёрнуть Владимира Солоухина. Он писал: «Уважаемый Дмитрий Викторович! Очень, очень прошу Вас отнестись к прилагаемому письму со всем вниманием. Эта игра стоит свеч. Зазнавшихся, зарвавшихся хамов надо одёргивать. Случай для этого на редкость хорош. Солоухин знал, что кусок из его поэмы сняла цензура, а обвинил в этом Котова: дескать, он в печати на цензуру сослаться не сможет и потому не оправдается. Гнусный приём! Я беседовал по этому поводу с цензором Головановым. Он возмущён поступком Солоухина, как и все порядочные люди. Голованов объяснил, что цензура сняла из поэмы кусок не по политическим соображениям, а по морально-этическим, художественным. Цензура даже и не собиралась настаивать на снятии этого куска, а только посоветовала редакции – дескать, бесчеловечность тут, снять бы лучше…»

Осенью 1961 года Стариков по просьбе своего тестя – Анатолия Софронова ввязался в скандал с травлей Евгения Евтушенко. Всё тогда началось с публикации 19 сентября 1961 года в «Литгазете» стихотворения Евтушенко «Бабий Яр», в котором затрагивалась весьма чувствительная тема холокоста. Кому-то из охранителей показалось, что поэт умалил роль русского народа в борьбе с фашизмом, а главными пострадавшими от войны сделал только евреев. Первым Евгению Евтушенко публично ответил в «Литературе и жизни» Алексей Марков. Но его дурацкое стихотворение «Мой ответ» только подлило масла в огонь. Стариков должен был, с одной стороны, сгладить неуклюжий выпад Маркова, а с другой – как бы добить Евтушенко более продуманными и выверенными с точки зрения партийной идеологии аргументами.

Понимая, что может возникнуть дискуссия, Стариков хотел подверстать под свой материал короткое послесловие следующего содержания: «Публикуя настоящую статью, редколлегия газеты «Литература и жизнь» выражает своё полное согласие с основными положениями автора и считает нецелесообразным вступать в дальнейшем в какое бы то ни было обсуждение поднятых в статье проблем, которые давно уже решил для себя многонациональный советский народ». Но это примечание не понравилось главному редактору газеты Виктору Полторацкому. Ознакомившись с материалами Старикова, он написал: «Статью прочитал. Со многими (основными) положениями её можно согласиться. Но некоторые (см. отмечено!) места обязательно надо сделать тоньше, чтобы не вызвать упрёков в грубости и двусмысленности. Примечания к статье я бы не давал. Зачем? Ведь всем известно, что выступает член редколлегии. А это получается что-то вроде манифеста. Нет, нет! Примечание не следует давать! Очень прошу ещё раз внимательно посмотреть». Это указание Полторацкий адресовал своему новому заместителю Александру Кузнецову, ответственному секретарю газеты Михаилу Марфину и непосредственно автору статьи Старикову.

Стариков ограничился косметической правкой и уточнением названия статьи. Первоначально он свой материал назвал «По поводу одного фальшивого стихотворения». Но потом слово «фальшивый» критик изъял. Суть же статьи осталась прежней. Стариков обвинил Евтушенко «в вольном или невольном разжигании угасающих национальных предрассудков», в оскорблении памяти всех погибших советских людей и в отступлении от коммунистической идеологии на буржуазные позиции.

Но даже после незначительной редактуры Полторацкий всю ответственность брать на себя не стал. Он провёл статью Старикова через заседание редколлегии, в которой приняло участие всего пять человек: Кузнецов, Марфин, Стариков, критик Александр Дымшиц и романист Семён Бабаевский, который к тому времени занял должность рабочего секретаря Союза писателей России и представлял в газете уже не только самого себя, но и интересы всей команды Леонида Соболева. Подписала материал к печати вся пятёрка. Против не оказалось ни одного человека.

Однако тот эффект, на который рассчитывал Полторацкий, не случился. Статья Старикова ничего не уравновесила. Наоборот, она ещё больше разожгла страсти.

Даже соратники растерялись. Критик Григорий Бровман писал Дымшицу: «Большой шум вызвала статья Старикова, а мне инкриминируется соседство с ней. Должен сказать, что, хотя я вижу весьма серьёзные идейные (да и художественные) недостатки этого евтушенковского опуса, а в статье Старикова нахожу немало здравого смысла – в целом это сочинение (эта статья) оставляет какое-то тягостное впечатление. Пожалуй, лучше и кратко, не размазывая, сказала «Комсомолка» в отчёте о совещании молодых поэтов. Так что я не одобряю ни Евтушенко, ни Маркова (тем более), ни Старикова, но никакое соседство меня не огорчает, ибо моя статья имеет свой смысл и, пожалуй, даже удачна (судя по отзывам)».

Критик Бенедикт Сарнов вспоминал, как 27 сентября «в газете «Литература и жизнь», которую мы в своём кругу презрительно именовали «ЛИЖИ» (лижут, мол, задницу начальству), появилась грязная антисемитская статья известного тогда литературного проходимца Дмитрия Старикова. Проходимец этот был человек довольно начитанный (во всяком случае, в рядах его единомышленников таких эрудитов было немного), и он довольно хитроумно столкнул скандальное стихотворение Евтушенко с одноимённым стихотворением (1944 года) Эренбурга. Вот Эренбург, дескать, в отличие от Евтушенко, в том давнем своём стихотворении проявил себя как настоящий, подлинный интернационалист».

В общем, разгорелся грандиозный пожар, который всколыхнул чуть ли не весь писательский мир.

Во-первых, газету тут же захлестнул поток писем. Впервые со дня своего существования в «Литературу и жизнь» на два материала пришло свыше трёхсот (!) откликов. Причём практически все отзывы носили резко отрицательный характер (в поддержку Маркова и Старикова газета получила всего три или четыре письма).

Во-вторых, произошёл раскол внутри редакционного коллектива. Так, один из заместителей главного редактора газеты – Константин Поздняев был возмущён тем, что стихи Маркова поставили в номер во время его отсутствия. Возвратившись в конце сентября с отдыха из Коктебеля, он прямо сказал, что руководство допустило серьёзную ошибку. В письме Дымшицу Поздняев сообщил: «Я полностью разделяю Вашу точку зрения относительно стихов Ал. Маркова. Ирине Николаевне (боже! как я стал величать свою жену!) я так и сказал, когда приехал: «Наши антисемиты сработали», чего, конечно же, не мог сказать о статье Димы [Старикова. – В.О.], ибо она, хотя и резкая, но абсолютно правильная. Вся беда в том, что стихи Евтушенко объединили вокруг него всякую дрянь из лагеря ярых ненавистников русского народа, советского народа в целом, а стихи Ал. Маркова заставили поднять голову черносотенцев. Это тоже скверно. В общем оба они «хороши»!» Другую историю мне рассказала Ирина Ришина. По её словам, часть женщин после выхода статьи «Об одном стихотворении» скинулась и оформила в ближайшем почтовом отделении подписку Старикову на журнал «Свиноводство».

В-третьих, начался раздрай в общественной редколлегии. Статью Старикова однозначно не принял, к примеру, Лев Кассиль. Он стал настаивать на том, чтобы его фамилия больше в газете ни в коем случае не фигурировала. Писатель сообщил Илье Эренбургу, чьё имя походя затрагивалось в материале Старикова: «Т.к. на страницах газеты «Литература и жизнь», среди членов редколлегии которой значусь до сих пор и я, в статье «Об одном стихотворении» автор позволил себе бессовестно спекулировать на Вашем большом и всем нам дорогом имени, я считаю нужным поставить Вас в известность, что ещё 23 сентября, на другой же день после напечатания отвратительнейших стихов Маркова «Мой ответ», я официально, в письменной форме, заявил руководству Союза писателей РСФСР и редакции «Лит. и жизнь», что не считаю себя больше членом редколлегии газеты и прошу снять мою фамилию из списка её членов». Эренбург в ответ позже Кассилю написал: «Дорогой Лев Абрамович, мне приятно было получить Ваше письмо. Я всецело понимаю Ваш поступок и думаю, что так должен был поступить любой национальности любой советский человек, не имеющий ничего общего с неочерносотенцами».

Эренбург сделал всё, чтобы вывести скандал с откликом Старикова на новый виток. Сам он, правда, в те дни в Москве отсутствовал, путешествовал по Италии. Но в Союзе было кому его подробно информировать о всех делах. Во-первых, в Ленинграде оставалась подруга молодости писателя Елизавета Полонская. Она ещё 21 сентября, откликаясь на очередную порцию воспоминаний Эренбурга в девятом номере журнала «Новый мир», обратила внимание своего старого приятеля на «ЛГ». «Кстати, – писала Полонская, – сейчас в Литературной <газете> помещены стихи Евтушенко «Бабий Яр». Я люблю этого автора, но боюсь, что у нас образуется секция «жидовствующих». Что же, пусть».

О статье же Старикова Эренбургу, как рассказывал Сарнов, «быстро просигналил в Италию «комиссар» Борис Слуцкий. 30 сентября он отправил в Рим следующее сообщение: «Дорогой Илья Григорьевич! Грязная статья Старикова получила широкий резонанс и наносит серьёзный ущерб престижу нашей печати. Мне кажется, что было бы очень хорошо, если бы Вы телеграфировали своё отношение к попытке Старикова прикрыться Вашим именем – немедленно и в авторитетный адрес. Крепко жму руку. Борис Слуцкий».

В ответ Эренбург 3 октября прямо из Рима по телефону продиктовал в русскую редакцию «Литературной газеты» буквально два предложения. Он сообщил: «Находясь за границей, я с некоторым опозданием получил номер газеты «Литература и жизнь» от 27 сентября, в котором напечатана статья Д.Старикова «Об одном стихотворении». Считаю необходимым заявить, что Д.Стариков произвольно приводит цитаты из моих статей и стихов, обрывая их так, чтобы они соответствовали его мыслям и противоречили моим».

В общем, на Старикова ополчился практически весь либеральный лагерь. Не зря Владимир Огнев позже назвал критика молодым угодником реакции. Он уже в 2012 году рассказывал: «Казалось, навсегда ушло время, калечившее людей, уходили способные, но робкие люди, которых я именовал «контуженными режимом». Некоторые литераторы того же Старикова считали «способным». Но способным на что? Он постоянно был нацелен на травлю всего достойного и передового в литературе. Его натренированность по части провокаций и использование своего часа при дурных поворотах политических сюжетов была поразительна. Это он нанёс удар по «Тёркину на том свете» (кстати, это была единственная добровольная попытка доносительского свойства в нашей печати, считавшей за благо просто замолчать поэму Твардовского). Это он, Стариков, так же иезуитски, не называя Твардовского, в трудные для поэта дни издевался над «серой борьбой против серости», многословно и витиевато по стилю (ложь всегда находит такой стиль!) пытался дезавуировать статью Твардовского «Проповедь серости и посредственности» [здесь Огнев ошибся, дезавуировали Твардовского другие критики – В.Друзин и Б.Дьяков, хотя Стариков, это верно, линию Друзина полностью поддерживал]. Это он договорился до того, что обвинил К.Симонова (опять же выбрав безопасный для него и опасный для Симонова момент, когда тот попал в опалу), обвинил в том, что Симонов призывает молодёжь… к дезертирству. Это Симонов-то, среди грехов которого уж чего не значится, так это пацифизма! Вот эта наглость лжи, иначе не скажешь, – поразительна, она – прямое производное вседозволенности, уверенности, что таким, как он, всё сойдёт с рук, а хозяевами, авось, зачтётся. Зачлось. Да только не хозяевами – памятью культуры».

Но и некоторые «свои» Старикова тоже не понимали. Не случайно он так и не смог сработаться, к примеру, с Поздняевым, которого с весны 1962 года прочили в новые главные редакторы газеты «Литература и жизнь».

Особенно сильно подкосил Старикова состоявшийся осенью 1962 года пленум Московской писательской организации. Критик надеялся, что охранители дадут либералам бой, а получилось так, что почвенники всё проиграли. Раздосадованный Стариков 7 октября написал отдыхавшему в Абхазии Дымшицу:

«Московский пленум прошёл под лозунгом полной реабилитации «молодых», которые рассматривались чохом, без какого бы то ни было стремления разобраться в идеологической подоплёке некоторых отклонений и завихрений. А.Борщаговский в своём докладе раз пять возвращался к Книпович и изничтожал её самым оскорбительным образом. В равной мере досталось от него ещё и Чалмаеву. Как и Вас, меня чрезмерно удивили очковтирательские отчёты – особенно в «Литгазете»; в «ЛиЖи» был какой-то конкретный материал и отчёт получился интереснее. Я пытался говорить о самом главном (как мне кажется) – о том, как сложно и трудно строится новая жизнь, как живёт народ. Поддержал очень осторожную попытку В.О. Перцова напомнить о революционности советского искусства… Ни черта не поняли, если не считать В.Соколова, который выдумал, будто я призываю любоваться «идиотизмом деревенской жизни» и проповедую умиление страданием, «неодостоевщину», как он выразился, да ещё В.Огнева, который вопил (буквально!), что я, дескать, иронизирую над борьбой с последствиями культа и вообще говорил, мол, не о том, ради чего меня пригласили (буквально!), умолчав об инциденте с Симоновым – Кривицким. Б.Ахмадулина – главная героиня и знамя пленума. Словом, распоясались либералы ужасно…

Решил, раз они не постыдились вытащить на свет божий эту позорную симоновскую кляузу, вставить на этот счёт 3 странички в стенограмму, идущую в «Октябре» (там это очень было бы кстати). Но… Пётр Александрович [Карелин. – В.О.] явно испугался неких «верхов», которые поощрили «ЛиЖи»… Чашу его стойкости переполнил, очевидно, В.В. Ермилов, который, выразив Мише своё соболезнование и солидарность со мной, на следующий же день побежал в «Октябрь» и снял из сверки № 10 всё, что касается «Фронта» и романа «Живые и мёртвые»… О времена, о нравы!

Я понял, что надо контрнаступать. Придумал же я вот что: к съезду РСФСР (к маю) издать в шесть листов книжечку под названием: «Необходимые уточнения. Литературная полемика. 1958–1962». Это – семь полемических статей, «герои» которых – В.Турбин, Л.Тимофеев, И.Эренбург, Т.Трифонова, Б.Сарнов, Ст. Рассадин, В.Огнев, А.Меньшутин, А.Синявский, И.Соловьёва, А.Дементьев, С.С. Смирнов, В.Назаренко, А.Кондратович, К.Симонов – как я написал в аннотации, «отдельные высказывания некоторых писателей и критиков». Мне кажется, это сейчас было бы очень полезно. За неделю я всё перечитал, отредактировал и перепечатал уже в 4-х экземплярах.

Александр Львович, как вы думаете, можно ли это сделать, скажем, в Ленинграде? (На «Сов. Россию» у меня надежды слабые, хотя буду предпринимать героические усилия.) Илья Авраменко, которого так чудесно изображает Дима Молдавский, относится ко мне, кажется, хорошо и с полным сочувствием. А кто там есть ещё в издательстве? М.б., послать экземплярчик кому-нибудь – просто на предмет пробы?

Работаем. Вика заканчивает рецензию на «Сироту» А.Яшина – для «Октября». Я принимаюсь, наконец, за крупное. Думаю, что-то получится и для журнала.

Только что пришёл № 10. Несказанно рад я за В.Максимова!

Вика шлёт Вам и Галине Яковлевне (я тоже) самые сердечные приветы.

Ваш Дима».

Но Дымшиц оказался бессилен. Он Старикову так ничем и не помог. Потом состоялось заседание идеологической комиссии ЦК КПСС, на котором Стариков надеялся дать своим оппонентам очередной бой. Но партаппарат его не поддержал. Евтушенко и то выступил на той комиссии намного удачней.

Весной 1963 года Старикова к себе заместителем взял главный редактор журнала «Дружба народов» Василий Смирнов. Но вскоре выяснилось, что на многие вещи Смирнов и Стариков тем не менее смотрели по-разному. Смирнову явно недоставало даже элементарной культуры.

Надо сказать, что тогда же на газетно-журнальную ситуацию наложилась ещё и семейная проблема. Жена Старикова влюбилась в Василия Шукшина и родила от молодого кинорежиссёра дочь. И куда приютиться, критик долго не знал.

Короче, уже в июле 1963 года Стариков оказался в «Октябре» у Кочетова. Тот как всегда остро нуждался в подносчиках снарядов. Стариков ему понадобился в первую очередь для сведения счётов с неугодными. Он, когда работал в «Литгазете», уже использовал критика для расправы с Граниным. Теперь на роль жертвы был избран Твардовский.

Первый залп Стариков дал по Твардовскому в октябрьском номере «Октября» за 1963 год. В статье «Тёркин против Тёркина» он заявил: «…Поэт попытался, как это некогда задумал Гоголь в «Ревизоре», «собрать в одну кучу всё дурное в России… все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости и за одним разом посмеяться над всем», но в качестве центрального героя выставил не живую фигуру, не характер, а лишь оболочку, маску, знак давнего литературного персонажа, хоть и собственного и общеизвестного, но именно потому-то, в сущности, безынтересного автору!..» Критик считает, что Твардовский «недооценил, какие преимущества дала бы всей сатирической картине сознательная реалистическая разработка образов»; по его мнению, «новый Тёркин внутренне пуст и смотрит пустыми глазами». Потом были и другие публикации Старикова, осуждавшие творчество большого поэта.

Ещё в 1963 году критик собрался в Союз писателей. Рекомендации ему дали Семён Трегуб, Борис Соловьёв, Анатолий Калинин и Евгения Книпович. Но в либеральном лагере его решили провалить. «Я знаю Старикова как филолога, – заявил 27 ноября 1963 года на приёмной комиссии Виктор Шкловский. – Он работал по фонетике, семиотике. Меня поражает, что ни в одной работе он не использует свой научный багаж. У него широкая подготовка, большой научный багаж, но он его оставил в какой-то другой комнате и работает полемическими рассуждениями. Мне кажется, он – член союза журналистов, а не союза писателей». В ситуацию вынуждены были вмешаться руководитель Московской писательской организации Георгий Марков и парторг Варткес Тевекелян.

Проблема решилась лишь летом 1964 года на секретариате Московской писательской организации. На нём критик Григорий Бровман отметил: «История со Стариковым всем понятна. В бюро секции критиков тогда ещё и впоследствии при всех перипетиях, когда возникал вопрос о Старикове, была борьба против Старикова не потому, что он плохо или мало пишет, а потому, что он написал статью о стихотворении «Бабий Яр», которую ему не могли простить и не могут некоторые люди, может быть, по соображениям принципиальным, которые потом превращались в групповые озлобления. Может быть, эта статья и была неуместной, но человек он темпераментный, политически очень правильно мыслящий и литературно-эстетический хорошо подготовленный. Он не боится и о Твардовском написать. Сейчас он заместитель главного редактора «Октября».

Справедливости ради надо отметить, что Стариков был разным. Да, он громил Гранина, Тендрякова, Евтушенко, Твардовского и одновременно возносил до небес графоманскую поэму Егора Исаева «Суд памяти». Но он же одним из первых оценил и поддержал дарование Анатолия Передреева (в «Молодой гвардии») и талант Николая Рубцова (в «Октябре»). Не зря к нему в своё время большой симпатией проникся Анатолий Жигулин. «Полюбил я, – писал в 1962 году поэт воронежскому критику А.Абрамову, – и Д.Старикова, и Н.Панченко, и В.Котова, и других товарищей. Все они (каждый по-своему) очень милые, симпатичные люди». Именно Стариков пробил в 1962 году несколько поэтических публикаций Жигулина в «Литературе и жизни». И, наверное, не случайно впоследствии Вадим Кожинов не раз пытался перетащить Старикова в лагерь своих сторонников. И это у Кожинова уже почти получилось. Но потом всё почему-то сорвалось.

С Всеволодом Кочетовым Стариков проработал вплоть до 1969 года. Развёл их в разные стороны, если я не ошибаюсь, роман «Чего же ты хочешь?».

Из «Октября» Стариков перешёл к более умеренному Вадиму Кожевникову в журнал «Знамя». Но как критик он больше не поднялся.

Умер Стариков 2 мая 1979 года в Москве.

Вячеслав ОГРЫЗКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.