Владимир ЛИЧУТИН. Я ВЫРОС НА ВАЛЕНТИНЕ РАСПУТИНЕ

№ 2017 / 10, 24.03.2017

Удивительное качество было у Валентина Распутина – жить вроде бы в самой гуще событий, участвовать в них внешне, но взгляд его был чаще полуопущен и странно задумчив, словно бы он постоянно решал трудно исполнимые задачи, которые преследовали его. Но, я думаю, что так никто и не узнал его, что это был за человек. Он шёл по жизни неторопливой поступью, как некий посланец небес, и старался не показывать свою земную суть. Мало, наверное кто, а может быть даже и никто уже не сможет распечатать его истинное обличие, так мало он оставил свидетельств о себе внутреннем. Он и свою-то жизнь практически не запечатлел, свою глубину страданий и личных страстей, которые тоже обуревали его, как поэтическую личность. Ему даже слов-то не хотелось тратить на себя, считая всю внешнюю славу, поклоны и почитания чем-то вызывающе лишним, ненужным, относящимся к какому-то другому человеку, его двойнику, но не к нему. Многое из русской жизни он запечатлел, создал характеры, судьбы, драму русской земли, – а себя забыл, иль оставил между строк.

Можно сказать, что это был человек-загадка. Он был хранителем тайны и сам – тайна, но в то же время каким-то образом в литературном направлении «почвенников», писателей от земли из самого «низа», он вдруг оказался, несмотря на молодость, тем самым буксиром, который тянул писательский караван по бурной стремнине для совершения промыслительных задач для будущей России. Это направление не случайно возникло в России в конце шестидесятых. Нужно было разрешить корневой вопрос национального бытия, о который мы споткнулись в дни «гнилой оттепели». Надо пробудить русского человека, чтобы он проснулся после двухсотлетнего сна и понял, что он русского племени во всех его особенностях, чтобы вспомнил себя полузабытого. Нас сотни лет, начиная с Петра Первого, заставляли забыть, что есть русский человек, что у него за нутро такое странное, в чём его задачи, русского человека. Произошло онемение нации, внутреннее обнищание и забывание себя. Но главное искривление души случилось в городском мещанстве, чиновничестве, «образованцах» и нигилистах, что жадно глядели на запад, дожидаясь именно оттуда манны небесной. Они не хотели замечать простеца-человека, который их поит-кормит, презирали его, полагали крестьянина за быдло, за несовершенство, за какую-то немощь чёрную, отчего-то бытующую на земле и мешающую прогрессу и просвещению. Это такое было состояние определённой породы людей, заражённых гуманизмом.

Но вдруг свежим ветром потянуло по Руси. Появились Абрамов, Носов, Солоухин, Балашов, вспомнили Шергина, что-то необычное шелохнулось внутри русской души. Горожанину стало душно, вдруг захотелось узнать себя, свои корни, почему русский народ победил в страшной войне с диаволом, в чём его качество, что за особенность его и тайна. Орда варягов и дикарей шла на Русь, и эта Русь самодовольную, сытую Орду поставила на колени. И как требование нации, появились произведения Белова, Астафьева, Лихоносова, Дмитрия Балашова, Казакова. Распутин в этой когорте оказался вроде бы замыкающим. И вдруг он почему-то очутился во главе отряда «почвенников», как бы стал за атаманца, проповедника. А ведь ещё молоденький совсем. И все, главное, признали совершенство стиля, глубину пророческого ума. Слух о Распутине прошёл по всей России. Ему внимали, им любовались, в его работы вчитывались, как в святые письмена. Это удивительно, конечно.

 

Валентин Распутин и Владимир Личутин

 

Распутин был носителем, утвердителем сверхзадачи писателя, для которой он является в мир. Он полагал, что если литератор взялся за перо, он невольно становится путеводителем, маяком, светильником, вожатаем, ибо в русской литературе, как заповедано от века, писатель несёт в себе не только нравственное начало, но и учительское. И так до сих пор… Хотя церкви и возрождены, но до сего дня писатель играет роль учителя, священника, философа и пророка. Этой задачи у русского писателя никто не отнимал. Он всё равно должен нести на себе этот крест.

Как раз Распутин вмещал в себе, нёс все эти Божьи наставления. Он был и учителем, и ясновидцем, и страдальцем, и крест, который он водрузил на себя, был тяжек. Он был посвящённым человеком, – пострадать за русский народ. Труды его – это покаянные молитвы, взывания к совести и небесам. Народ понимал и слушал его, внимая. Распутин писал учительно, выводя каждую буковку бисерным почерком, который даже трудно было разглядеть; вот так же неторопливо, вслушиваясь в себя, говорил в микрофон, вывязывал слова в строчку, словно боялся сказать что-то лишнее, промахнуться в мыслях. Я всегда удивлялся, слушая Валентина, как он верно складывает слова, сколько они несут внутренней мысли, как эта мысль бьётся, вырываясь на простор из темницы.

Так и письмо Распутина трудно разъять, настолько крепко, точно пригнаны слово к слову, как кирпич к кирпичу в старинной монастырской кладке, куда лезвие бритвы не просунуть.

 

Владимир ЛИЧУТИН