Я – человек северный
Рубрика в газете: Звуки и смыслы, № 2020 / 44, 26.11.2020, автор: Диана АРБЕНИНА
«А что же прожито, а что же понято? Какие истины открыла для себя? Правил тысячи, а истин множество, и всё же исповедь – вот первая звезда». Для Дианы Арбениной эта звезда – северная, и о ней она исповедалась в ходе нашей беседы о музыке, поэзии и прозе. Становление знаменитой рокерши, холод русского Севера, бриллианты, зола и револьвер у виска – в беседе Дианы Арбениной с Александром Рязанцевым.
– Вы родились в Белоруссии, но детство провели на русском Севере. Какой регион – Магаданская область, Чукотка или Колыма, – запомнился вам сильнее всего? Какая между ними разница, что можете про них рассказать?
– На Чукотке прошло моё раннее детство, на Колыме – его подростковая часть. К Чукотке я отношусь очень нежно. К Колыме – как к месту своего становления. Что касается Магадана, то там были написаны первые песни, но этот город не казался мне родным. Кстати, я там и не задержалась надолго, жила там всего лишь два с половиной года, пока училась.
– Повлиял ли Север на ваше творчество? Чем он отличается от Центра или Юга?
– Я не раз уже говорила о том, что на Колыме всё определяет погода. Действительно, когда при шквальном ветре вас ведут в садик, и на улице всего минус 15 – это одно состояние, а когда минус 60, нет ветра, и мороз стоит, то ты чувствуешь себя иначе. Потому, когда тебя окружают сопки и наст, как это было на Чукотке, то ты впитываешь в себя совершенно конкретную философию природы, а с ней, как это ни странно, и философию жизни. Колыма вообще сродни Орегону, если говорить про Америку, или Корсике, если представить Европу, там более привычная для нас природа. Что касается Чукотки, то это вообще какое-то заповедное место. Второго такого я не встречала, за исключением, возможно, Каймановых островов.
Так что да, Север не просто повлиял на моё творчество, он меня воспитал. Во мне нет ничего от средней полосы России, нет ничего от юга. Всё, что я делала и в творчестве, и в созидании себя как человека, было напрямую связано с местами, где прошло моё детство.
Могу сказать совершенно точно, что я северный человек. Не человек Москвы, не человек средней полосы, не человек Краснодарского края… Мне близок Санкт-Петербург, он своей сдержанностью напоминает Чукотку моего детства, но нет ни одной точки на карте мира, кроме Чукотки и Колымы, о которой я могла бы смело сказать, что здесь мой родной дом.
– Есть ли разница между стихотворением и песней?
– Между ними нет ничего общего. Для меня это абсолютно разные жанры, не близкие ни по состоянию, в которых пишутся, ни по видимому результату. При том, что и в том, и в другом случае я действую, разумеется, лишь по вдохновению, когда я пишу песню, я всегда чувствую, какой она будет в конечном итоге. С прозой всё иначе.
– Вы предпочитаете писать от лица мужчины или женщины?
– Я не пишу от лица мужчины или женщины. Гендер определяет главный герой повествования, к которому я отношусь опосредованно, только как автор, человек, который водит рукой по листу бумаги, придумывая сюжет. Я не идентифицирую себя с героями моих рассказов. Я их люблю, жалею, иногда ненавижу, но это не я. В противном случае мне было бы не слабо назвать всё это «автобиографическими историями».
– Я часто слушаю русский рок и всем сердцем люблю многие тексты знаменитых групп. Но, когда пытаюсь читать эти тексты глазами, в отрыве от песни, то не испытываю того удовольствия, что при прослушивании. Может ли текст существовать без песни?
– Вы сами ответили на этот вопрос. Текст, написанный специально для песни, не самостоятелен без мелодии. Что касается стихотворения, то в нём мы можем найти только ритмическую основу, которая к музыкальной фразе имеет опосредованное отношение. То есть, текст песни может быть абсолютно корявым, неярким и невразумительным, но как только он ложится на музыкальную фразу, то становится бриллиантом. Стихотворение же – либо бриллиант, либо зола.
И я, в отличие от вас, нечасто слушаю русский рок. Честнее сказать, я его вообще не слушаю. Для меня он остался в 90-х. Тогда были личности, теперь я их не вижу. Кстати, и Гребенщиков, и Цой, и Майк тоже писали в общем-то не стихотворения, а тексты песен, но они были самодостаточны и имели мистический шарм. Что касается современных текстов, то я очень часто жалею, что у меня нет метафорического револьвера, который я могла бы приставить к своему виску и нажать на курок, потому что то, что я вынуждена слышать, не поддаётся никакой критике, и уж точно мой мозг отказывается соглашаться с тем, что он слышит.
– Расскажите о ваших творческих планах. Вы планируете работать с бОльшим прицелом на музыку или литературу?
– Моя жизнь довольно хаотична. Я живу и делаю, по большому счёту, то, что мне нравится в определённый момент. Конечно, прежде всего, я музыкант. Музыка определяет мою профессиональную жизнь и то, чем я занимаюсь. Что касается литературы, то она уже, к сожалению, не может стать основным делом моей жизни, но я с большим наслаждением ей отдаюсь, когда это возможно.
– Какие у вас любимые поэты и прозаики? Кого сейчас читаете?
– Поэт – был и остаётся Бродский. И его «Часть речи» всегда лежит у меня на дне гастрольного чемодана. Что касается прозы, то читаю я довольно много – из последнего современного читала Степнову, Рэнд, Тартт, Уильямса, Курниавана. Недавно перечитала «Братьев Карамазовых» Достоевского. Я перечитываю редко, но метко, – только любимых авторов. Никогда не устаю от Набокова.
– У Вас есть альбом «Выживут только влюблённые». Такое название – дань уважения Джиму Джармушу? Какие у него фильмы любите?
– У Джармуша люблю «Мертвеца», «Ночь на земле» и «Пёс-призрак». А «Выживут только любовники» – для меня мрачный фильм, какой-то утрированный. И даже марокканские тёмные ночные интерьеры наводят на меня тоску. Мне ближе более радостная, красивая и сочная картинка, как, например, у Бертолуччи, которого люблю всего, от начала до конца.
– Вы сотрудничаете с театрами? Не хотели бы написать пьесу или рок-оперу? Какие постановки столичных театров готовы посоветовать?
– Я люблю «Гоголь-центр», бываю там регулярно и смотрю практически все постановки. Кирилл Серебренников – несомненно, европейский режиссёр, и, мне кажется, ему вообще не знакома конъюнктура и такой, знаете, околотеатральный хайп. Давно не была в театре Петра Фоменко, последний раз смотрела там «Письмовник» Шишкина, и меня пробрало до костей. Собираюсь в Театр Наций на спектакль «Горбачёв» с прекрасным дуэтом Евгения Миронова и Чулпан Хаматовой. Если же говорить о том, хотела бы я написать пьесу или рок-оперу – никогда не думала об этом, мне скорее интересно написать сценарий.
– Что изменилось в Вас за последние 15 лет? А что осталось прежним?
– Да ничего не изменилось, я просто начала курить… Всё остальное – без изменений (улыбается).
Беседу вёл Александр РЯЗАНЦЕВ
Когда вижу лицо Арбениной, последнее время часто мелькающее на телеэкране, её гримасы, деланные взгляды, чисто мужскую пластику тела, какие-то не женские оскалы, выпады, когда понимаю, что она сдерживает имеющийся в её лексиконе мат, понимаю, как её тяжко жить с такой внешностью и внутренним мирком, столь же коряво выражающемся в её корявых песенках. Арбенина во всём карикатурна, она в некотором смысле, как и омерзительный Шнур, являет собою образ российской попсы…