Не умевший мириться с подлостью и несправедливостью

07.03.2021, 21:44

Прозаический талант у этого чрезвычайно скромного и застенчивого человека, выбравшего нелегкий, но благородный путь служения литературе, проявился рано. Да и писать Иван Мележ, чей столетний юбилей со дня рождения приходится на первую половину февраля текущего года, начал еще до Великой Отечественной войны, когда ему не было и двадцати. Правда, как и многие крупные советские мастера прозы, начинал он также с поэзии. При этом следует сказать и то, что уже с 1939 года Мележ печатался, а после первого ранения, находясь в тбилисском госпитале, он, красноармеец, приступает к написанию прозы и сразу после войны выпускает первый свой сборник рассказов, пробуя, несколько позже, к тому же заниматься и драматургией. С 1944 года прозу писателя стали и публиковать. А посему и читателю довелось узнать имя Мележа еще в те первые, трудные, тем не менее, переполненные мирными и обнадеживающими, оптимистичными настроениями, послевоенные годы.

На рубеже второй половины 40-х – середины 50-х годов минувшего столетия появляются повести писателя «Горячий август», «Земля, которую любишь», «Дом под солнцем», роман «Минское направление». Взволнованно рассказывал в них Мележ о военных буднях, об изгнании фашистских нелюдей с белорусской земли, о героическом подвиге родного народа, на долю которого выпала святая обязанность заново отстраивать тысячи населенных пунктов и городов, почти начисто уничтоженных ненавистным врагом. И уже тогда, в годы писательского становления, в процессе вдохновенного труда и напряженных раздумий, у молодого прозаика возникает замысел написания большой эпопеи народной жизни Полесья, раскрывающей на специфическом белорусском материале весь сложнейший путь, пройденный народом от Октября и до современных писателю дней. К осуществлению этих задумок и намерений Мележ подойдет, сконцентрировав весь свой талант и мастерство, дабы создать произведение не просто масштабное, но и эпическое в своем существе. Недаром, еще при жизни «Полесскую хронику» назовут классикой и поставят в один ряд с «Тихим Доном» М. Шолохова, отмечая ее толстовско-шолоховский тип, народность и глубинный патриотический пафос, рожденный искренней любовью писателя к Родине и непосредственно к тем местам белорусского Полесья, где он родился и начал формироваться как художник-монументалист, талантливо и красочно подымавший на-гора целые пласты народной, такой простой и в то же время – чрезвычайно сложной жизни.

Кстати, в одной из статей, опубликованной в первом номере журнала «Вопросы литературы» за 1966 год Мележ писал: «Мне дороги традиции литературы больших мыслей, литературы, пишущей правду. Литературы, проникнутой вниманием к человеку труда, заботой о нем, о его часто нелегкой, но значительной судьбе. Этим дороги мне традиции М. Шолохова и А. Фадеева, К. Чорного и А. Упита, традиции многих советских писателей».

О первой же своей повести «Горячий август» годы спустя после ее опубликования Мележ вспоминал: «Летом 1946 года в родной деревне я написал небольшую повесть «Горячий август». Через полтора десятка лет один критик по установившейся моде напишет об этой повести, что она несет на себе печать лакировочной литературы времен культа личности, другой справедливо заметит, что она не сказала всей тяжелой правды о деревне той поры; но я и теперь перечитываю эту незамысловатую первую свою повесть без чувства стыда. Конечно, не сказала она всей правды, которую, естественно, я не мог понимать тогда так, как теперь. Но при всем том повесть эта, мне кажется, полна живым ощущением трудного лета, первого лета после войны. О какой лакировке можно говорить, если вся работа, и женская и тяжелая, мужская, – на женщинах, если труд их изнурителен, если все хозяйство разрушено, если едва ли не каждая судьба искалечена войной; если память о войне так щемит, что не дает покоя ни днем ни ночью. Светлая и горькая эта повесть – так мне кажется и сейчас – сказала свою правду о том лете, когда неожиданная засуха захватила истоптанные войной поля; сказала без надрыва, но и без подкрашиванья, с той глубиной правды, которая мне была тогда видна и понятна». 

Писательская судьба Мележа не была сплошь удачной и блистательной. Не обошли его стороной и предвзятые, самоуверенные критики, порою необъективно подходившие к его произведениям. Сталкивался он и с завистливыми собратьями по перу, не раз ставившими ему палки в колеса. Случались взлеты, переживал он и падения. Переживал тяжело – человеком Мележ был чутким, ранимым, не умевшим мириться с подлостью, ложью, несправедливостью. Но сами неприятности и сложности не могли сломить эту цельную натуру, художника талантливого, даровитого, способного глубоко заглядывать в духовный мир человека.

Необходимо сказать и о том, что Мележ умел общаться с людьми, слышать их мысли, воспринимать человеческую боль, переживания. Писатель всегда внимательно выслушивал собеседника, не смея перебивать его даже тогда, когда тот говорил понапрасну. Сам же он разговаривал спокойно, сдержанно, рассудительно, взвешивая каждое слово, каждую свою мысль. Общению с людьми он всякий раз придавал большое значение. Оно, это умение, помогало писателю и в его многолетней общественной деятельности. А без нее, что и говорить, представить весь масштаб личности Мележа не представляется возможным. И коль уж речь зашла о данной стороне в жизни писателя, то давайте отдадим ему дань признательности и за то, что на общественных началах избирался депутатом Верховного Совета БССР нескольких созывов, был председателем Белорусского комитета защиты мира, членом Всемирного Совета мира, председателем правления Белорусского отделения общества «СССР – Франция», секретарем и заместителем председателя правления Союза писателей Белорусской ССР.

Советская власть должным образом оценила и заслуги писателя перед литературой и государством. За создание первых двух романов «Полесской хроники» – «Люди на болоте» и «Дыхание грозы» Мележ был удостоен в 1972 году Ленинской премии. Также народный писатель БССР награждался двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденами Красной Звезды и «Знак Почета», ему присуждалась Государственная премия БССР имени Я. Коласа и республиканская литературная премия имени Я. Коласа.

Жизненный путь писателя оказался недолог. Ему было всего 55 лет, когда августовским днем 1976 года республика, родная Белоруссия простилась с ним навсегда. И тем не менее, чуть более трех десятилетий Мележ смог отдать литературе, без которой существования своего на земле Иван Павлович себе просто и не представлял. Однако же, прозаик не старался объять необъятное. Ему не свойственно было откликаться на любые темы, возникавшие при соприкосновениях с повседневностью. Не гнался Мележ и за скорой славой. Не писал он и по заказу, не менял и творческих планов, работая над романами о жизни Полесья 20-х годов прошлого столетия, в то время, когда писателей настойчиво призывали писать о современности. Но при всем при том, вынашивая художнический замысел, берясь за написание той, или иной вещи, будь то очерк, или роман, Мележ неизменно верил в свои творческие силы и способности, писательское чутье и саму возможность писать реалистично, добротно, используя все языковое богатство, имеющееся в белорусской народной речи.

Не воспринимал Мележ и чрезмерной суетности, быстроты процесса написания произведений. Да и писать он не спешил. На начальном этапе литературной деятельности писатель так и вообще, работая с текстом, испытывал некоторую, не способствующую результативной работе скованность. «Мне никогда не писалось легко. Всегда трудно было написать не только рассказ, – вспоминал прозаик, – но и страницу; меня удивляли те мои товарищи, которые в один присест могли исписывать тетради и едва ли не на едином дыхании создавали целые повести, а то и романы… Дело портила также боязнь простоты, которая неизбежно приводила к какой-то ложной значительности в стиле, в характере изображения, в отборе материала».

Порою создание произведения, как, например, романа «Минское направление», который, после появления первой книги, подвергшейся несправедливой критике, пришлось, при добром участии русских коллег – А. Фадеева (ему писатель останется благодарен на всю жизнь), Л. Никулина, С. Смирнова, К. Симонова, В. Ажаева, основательно править, – давалось ему трудно, иногда даже и мучительно, – столь скрупулезно выверенными старался он создавать свои тексты. «Литература – поскольку она литература, – размышлял Мележ, – искусство, которое питается жизнью, – чаще всего не может угнаться за стремительным, изменчивым потоком жизни. Жизнь богата событиями пестрыми, часто противоречивыми, нередко как будто хаотичными. Писателю нужно присмотреться к жизни, разобраться в ее течениях, поворотах, завихрениях – нужно осмыслить ее. Наконец, требуется – часто немало! – времени на то, чтобы написать, создать совершенное художественное произведение».

Четко осознавал писатель и ту истину, что для того, чтобы писать самому, необходимо иметь определенные знания и постоянно изучать практический опыт других литераторов. «Каждый писатель, который не хочет замшеть в невежестве, – писал Мележ, – обязан читать и знать по возможности всю литературу социалистических и капиталистических стран. Это неизбежная жизненная необходимость. Не зная в совершенстве современной мировой литературы, мы не можем работать по-современному, на современном уровне развития. Невежество, провинциальная замшелость будут отражаться в каждом романе, в каждой повести, в каждом стихотворении. В каждой строке. Книги рождают жизнь. То, что пережито, что взволновало. В литературе, может, самое важное – зная как можно больше, оставаться самим собой».

Говоря об огромном творческом потенциале крупнейшего белорусского советского писателя-реалиста, мастера самобытного, тяготевшего к созданию эпических, глубинных по замыслу и содержанию, по-настоящему остроконфликтных и философичных полотен, все же, нельзя не коснуться и некоторых жизненных вех из его биографии.

На свет будущий классик белорусской национальной литературы появился 8 февраля 1921 года в деревне Глинище Хойникского района Гомельской области, в самой глубинке белорусского Полесья. Оттуда, из народных толщ, родятся и уйдут в литературное бессмертие и герои Ивана Павловича, так как именно в родных местах он и начнет изучать их характеры и делать первые, не совершенные по началу, обобщения человеческих натур, черт, поведения, стремлений.

Не простым было детство, юность, но они не омрачили дальнейшие пути и искания Мележа. Подарили они ему и знакомство с книгой, о котором он будет позже вспоминать: «Книги – первая большая любовь за пределами родного дома. Несколько маленьких книжечек, купленных в местечке, долго были самым дорогим состоянием. Волновал запах их краски, строки, имена авторов, названия… Очень рано, еще в начальной школе, появилось желание самому сочинять: томила душу музыка стихотворных созвучий, неотвязно звенели слова, мелодии фраз; смысла часто не было, но мелодия была».

После окончания местной десятилетки семнадцатилетнего Ивана приглашают на работу в Хойникский райком комсомола. А в следующем, 1939 году, он поступает в одно из самых престижных высших учебных заведений страны – Московский институт истории, философии и литературы. Тогда же в печати начинают появляться его первые поэтические пробы. Среди них выделялось стихотворение “Родине”, опубликованное в феврале 1939 года в “Красной смене”.

Ранним годам жизни Мележ в дальнейшем придавал немалое значение. В одном из последних интервью он сказал: «Для меня самым важным влиянием, было влияние, которое оказывала на меня жизнь. В частности, та жизнь, которую я видел в детские годы в Глинищах и соседних деревнях, в городском поселке Хойники, где я позже учился и жил. Меня как писателя больше всего сформировала именно эта жизнь: Глинищи, Алексичи, Хойники, – сельская, колхозная жизнь, комсомольская жизнь, школьная жизнь».      

Дальнейшее же будущее начинающему поэту и студенту, жадно поглощавшему искомые им знания, грезилась исключительно в радужных красках. Впереди ему виделась интересная, нескучная, насыщенная событиями жизнь. Но судьба распорядилась иначе. С первого курса института Мележа призывают в Красную Армию, а летом 1940 года он, участвуя в освобождении Северной Буковины, принимает первое боевое крещение. В том же году Иван Павлович вступает в ряды ВКП(б).

С первых дней Великой Отечественной войны Мележ на фронте. «На войне было не до стихов: урывками писал военный дневник – с названиями оставленных городов, с краткими заметками о боях, с фамилиями убитых товарищей». Лишь после смерти писателя этот дневник будет опубликован.

В июне 1942 года он получит тяжелое ранение. Лечение придется проходить в госпитале в Тбилиси, там же он начнет писать первые рассказы. На фронт же вернуться ему будет не суждено, комиссия признает молодого лейтенанта «негодным к строевой службе» и направит в тыл. Так он окажется сначала в заволжском городке Бугуруслане, а потом и в Молдавии, где в педагогическом институте начнет преподавать военную подготовку. В 1943 году Ивана наконец-таки переведут в Белорусский государственный университет, который базировался тогда на подмосковной станции Сходня. Учебу на заочном отделении филологического факультета БГУ он будет сочетать с преподаванием военной подготовки, а после переведется на стационар и уже в освобожденном Минске получит диплом о высшем образовании.

Поступит Мележ и в аспирантуру, испытает он свои возможности и на преподавательском поприще, работая в университете и неся молодежи всю прелесть родной белорусской литературы. Несколько позже писатель потрудится в ЦК Компартии Белоруссии и в республиканском литературно-художественном и общественно-политическом журнале «Полымя». В 1945 году Ивана Павловича примут в Союз писателей СССР.

В 1947 – 1952 года писатель работал над романом «Минское направление», в котором показал освобождение Белоруссии воинами Красной Армии и партизанами от немецко-фашистских захватчиков в апреле-июле 1944 года. Не просто писалось это объемное произведение, но главную задачу Мележ, тем не менее, выполнил. Предельно достоверно, изучив свидетельства участников боев и немало архивных документов, во всех красках он покажет героическую битву за Родину, как на фронтовых дорогах, так и во вражеском тылу. Создаст прозаик в романе и целую галерею образов мужественных и решительных защитников Отечества.

Как уже говорилось выше, роман «Минское направление» для Мележа был непростым творческим испытанием. Пять лет он работал над тем, чтобы показать мощное народное движение, боровшееся с врагом и рассказать «об освободительной битве за белорусскую землю в 1944 году, о величии народного подвига». Для реализации этой задумки ему пришлось создавать как особую композицию, так вводить в сюжетную канву большое количество героев. Причем не только вымышленных, но и тех, кто реально существовал и был причастен к героическим событиям, связанным с освобождением Советской Белоруссии от вражеских фашистских полчищ.  

Видим мы в романе и командующего 3-им Белорусским фронтом, легендарного генерала армии Ивана Черняховского. Сам же Мележ так вспоминал о работе над этим образом: «Очень трудно было писать образ командующего фронтом Черняховского. Я никогда не видел его, не приходилось мне бывать и в штабах фронтов, мне явно недоставало конкретных знаний. Уже был написан почти весь роман, когда я почувствовал, что получится или не получится, а вводить Черняховского в роман придется; без него не хватало героя, определявшего движение многих событий… Все то, что удалось мне разыскать о Черняховском, стоило немало труда; но я не жалею: работа эта дала мне много радости и многому научила меня. Без образа этого героя роман был бы, конечно, беднее…»

«Минское направление» пережило и едкую критику, и ругань, и хвальбу, и по совету А. Фадеева, который, «будучи больным, и вместе с письмом прислал экземпляр книги со своими замечаниями и советами, которые немало помогли мне и при подготовке нового издания романа, и вообще в дальнейшей моей работе», – двойную основательную правку. При этом роман не потерял своих художественных достоинств. Не грешит он и противоречившими истине преувеличениями, приукрашиваниями реальных событий, которым посвящен. Не зазорно его прочесть и в наше время. Не ошибемся мы, если поставим это произведение в один ряд с такими крупными, значительными послевоенными полотнами о войне и героизме советского народа в борьбе с фашизмом, как «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «Знаменосцы» О. Гончара, «Буря» В. Лациса, «Спутники» В. Пановой, «Звезда» и «Весна на Одере» Э. Казакевича, «Глубокое течение» И. Шамякина, «За правое дело» В. Гроссмана.   

В творческом багаже Мележа имелись также и повести, и рассказы, и боевая, наполненная психологизмом и конкретной проблематикой современности публицистика, и драматургические произведения, такие, как пьесы «В новом доме», «Пока мы молоды», отличавшиеся глубоким социально-философским контекстом и ставившие во главу угла актуальные проблемы морально-этического характера, проникнутые переживаниями художника за чистоту и нравственность в любви, семейных отношениях, гражданских поступках и делах. Волновали Мележа и вопросы о духовном облике и здоровье советского общества, о необходимости защиты от всего наносного коммунистических идеалов, в которые писатель искренне верил.

К написанию своей главной книги, взыскательный и требовательный мастер, считавший, что художественные произведения каждого писателя должны оцениваться «уровнем и меркой лучших достижений советской и мировой культуры», подбирался долго, столкнувшись с раздумьями, сомненьями, поисками, осмыслением многих людских судеб своих земляков.  

«Полесская хроника­», состоящая из двух завершенных романов «Люди на болоте», «Дыхание грозы» и незавершенного романа «Метели, декабрь», над которой писатель начал работать в 1956 году, является, пожалуй, одним из самых масштабных произведений в белорусской советской литературе. В нем в полной мере нашла отображение одна из важнейших тем белорусской литературы, посвященная жизни крестьянства. Удачно смог Мележ донести до читателя и атмосферу, дух двадцатых годов минувшего столетия – времени, ставшего в отечественной истории краеугольным и заложившим фундамент для последующего поступательного движения страны, бывшего характерной приметой всей советской эпохи.

Дилогия о Полесье вкупе с незавершенным романом «Метели, декабрь» и специальной публикацией (своеобразным монтажом подлинного мележского текста с краткими комментариями), подготовленной вдовой писателя Л. Мележ-Петровой и писателем, критиком и литературоведом А. Адамовичем на основании рабочих папок Мележа, в которых были наброски различных эпизодов и сцен, написанные монологи и диалоги, беседы и зарисовки, на основании которых он планировал писать четвертый и пятый романы «Полесской хроники»; была воспринята как простыми читателями, так и профессиональным литературным сообществом. И прежде всего по той причине, что писатель смог с присущим его творчеству психологизмом, заострением сюжетных линий и всеобъемлющим проникновением во внутренний мир героев, создать произведение достоверное и не ставившее под сомнение реалистичность всего в нем изложенного.

Отличала эти высокохудожественные вещи и какая-то особая теплота, проникавшая в душу читателя вместе с созданными писателем образами положительных героев. Откуда она бралась, учитывая то обстоятельство, что Мележ не был ни романтиком, ни лириком, в классическом понимании этих определений – сказать трудно. Может повлияла сама обстановка, фон, до боли знакомый писателю? Или все же, он проявил все свои способности и талант, создав образы выпуклые, цельные, запоминающиеся?

Если же обратиться к комментариям писателя, то из них можно узнать, что Мележ «широко видел поле, по которому шел» и «чувствовал в нем себя и работником и хозяином». Далее прозаик писал: «Но, что особенно важно, поле это я не только знал, я любил его. Потому что поле, по которому я шел, – это было мое поле. Это была жизнь близких мне людей и моя жизнь.

Я писал о них и одновременно о себе. Это был, думается, случай доброго взаимного единения героев, времени и автора. Мне так дороги были приметы той невыдуманной жизни, что я, вопреки обычаю и с определенной долей риска, сохранил в романе все дороги, леса и перелески, названия некоторых деревень и даже имена нескольких, правда второстепенных, героев. <…>

Образы романов «Полесской хроники», конечно, собирательны. <…>

Василь и Ганна, Евхим и Глушак «выдуманы». Я мог бы назвать некоторых живых людей, которые помогли мне додумать, написать их, но это не меняет дела. В романе – вымышленные, литературные образы. И все же, – может, это и покажется странным, – я и сам, зная все, как-то не хочу согласиться, что герои мои – только литература, просто литературные образы. Созданные моим домыслом, они неожиданно обрели свою независимую жизнь и для меня стали живыми, как и для некоторых наивных читателей.

Думаю, что это произошло потому, что они «выдуманы» на основе живой жизни, той жизни, которая – я хорошо помню – была на самом деле. Была такой, какой я хотел оживить ее снова в моей книге, – жизнью с изнурительным трудом, бесконечными, отупляющими заботами, с тихими посиделками и буйными, хмельными свадьбами».     

Появление уже первого романа из «Полесской хроники» принесет писателю всесоюзную известность и признание. Как говорил сам Мележ, роман был «небесполезен» для литературы, и прежде всего потому, что в нем он одним из первых взялся за описание белорусского Полесья, края малознакомого советским гражданам. По сути, писатель станет вторым, после Я. Колоса и его трилогии «На росстанях», кто возьмется за правдивый рассказ о жизни полесских просторов и населяющих их полещуков. При этом, колосовские романы показывали читателю Полесье дореволюционное, увиденное глазами интеллигента, приезжего учителя Лобановича. А Мележ, в отличие от зачинателя белорусской литературы ХХ столетия, представил большую картину из жизни Полесья, ставшего советским и главными его героями оказываются простые крестьяне. Фактически, так подробно, как написал о Полесье Мележ, с детализацией многих особенностей, присущих этому краю, о нем еще до него не писали. После же кончины писателя, также с большим размахом о полесской деревне и ее людях, правда времен военного лихолетья, сможет написать в трилогии «Великий лес» лишь замечательный белорусский советский писатель Б. Саченко.   

У романа этого будет счастливая и завидная судьба. Неоднократно «Людей на болоте» переиздадут и на языках народов СССР, иностранных языках. По праву назовут его и самым значимым в творчестве Мележа. В центре же повествования мы увидим будни простых крестьян, жителей белорусского Полесья времен установления и закрепления Советской власти. При этом писатель не уходил в описании жизни крестьянства и от сугубо интимных переживаний. На фоне отношений Василя Дятлика и Ганны Чернушки Мележ и рассказывает о жизни белорусской деревни в то непростое время, подробно описывая народные традиции и обычаи.

Роман «Люди на болоте» был экранизирован и ставился на сцене. Одноименный художественный фильм советского белорусского режиссера, народного артиста БССР и будущего народного артиста СССР В. Турова, удостоенного за эту работу Государственной премии СССР, снятый в 1981 году на киностудии «Беларусьфильм» имел успех у зрителя и был отмечен в следующем году дипломом и главным призом по разделу художественных фильмов на XV Всесоюзном кинофестивале в Таллине.

Экранизирует этот талантливый режиссер в 1982 году и второй роман Мележа «Дыхание грозы». Одноименный фильм станет вершиной творчества В. Турова. Полюбится он и в народе.

В романе «Дыхание грозы», завершенным писателем в 1965 году и ставшим вторым в «Полесской хронике», читатель вновь повстречается со знакомыми героями – Василем, Ганной, Миканором, Евхимом председателем райисполкома Иваном Апейкой. И опять они будут восприниматься как живые. «Тонкий психологический анализ, анализ художественный, а еще вернее – чуткое сопереживание – вот постоянное отношение автора к своим героям. Этому отношению он нигде не изменяет и приобщает к нему и нас», – писал С. Залыгин в предисловии к русскому изданию романа. В целом же писатель продолжает развивать в романе сюжет, делающий эти произведения своеобразной сагой о Полесье. И по-прежнему в романе мы наблюдаем за повседневностью жителей небольшой, отрезанной от мира деревушки Курени. А главные герои – Василь и Ганна все также, ни смотря ни на что, продолжают любить друг друга.

Особо колоритно в романе выписана Ганна. Человеческая красота ее бьет из самых глубин народной жизни. Характер ее цельный. В ней видна решительность, напористость, готовность идти к новым, ранее неизведанным далям.

По сравнению с романом «Люди на болоте» роман «Дыхание грозы» более сложен. Таким, безусловно, он и должен был предстать перед читателем, ибо в нем повествуется об очень сложном, судьбоносном и сегодня во всех аспектах и подробностях не осмысленном времени, которое полностью, в рамках художественного повествования, охватить, конечно же, невозможно. И тем не менее, писатель мастерски воссоздал неповторимую атмосферу белорусской деревни 1929 года, показав нам и традиционные ночные «сходки» крестьян, и судаченья баб, вначале робко высказывающих надежду: «может, еще ничего такого и не будет, может страхи те людские – пустое», а затем ведущих бурный спор о том, возможно ли на селе всем жить одной семьей; и неторопливые, обстоятельные беседы Апейки с селенами о машинах, химических удобрениях, заканчивавшиеся однозначным выводом: «Только в  артели, в коллективе – спасение»; и нетерпеливые обращения Миканора к куреневцам с призывом немедленно всем вступать в колхоз; и двусмысленные реплики люто ненавидящего советский строй старого кулака Корча…

Размышляя о тех творческих задачах, которые перед собой ставил, начиная работу над романом «Дыхание грозы», уже после того, как это произведение восторженно встретили читатели и критики, Мележ писал: «Жизнь не первый год упорно и беспощадно ломала патриархальную замкнутость, вовлекала в беспокойный исторический процесс тысячи Куреней, миллионы тружеников, подобных Василю. Но, конечно, никогда ломка извечных устоев и порядков в деревне не была такой ощутимой, как на острой крутизне великого перелома, в осень двадцать девятого и в начале тридцатого. Судьба одного человека, как никогда прежде со времени революции, не ощущалась в такой степени частью народной судьбы.

Чтоб изобразить жизнь как сложный исторический поток, включавший в себя различные течения, я должен был показать ее с разных точек, на разных уровнях. Так в роман «Дыхание грозы» вошли главы о местечковом быте, о деятельности районных руководителей, о чистке в партии, о сессии ЦИК Белоруссии, обсуждавшей вопросы коллективизации. Стремление изобразить жизнь широко, многообразно потребовало от меня вынести на первый план крупную личность, в которой могли бы сконцентрироваться разноречивые веяния поворотного времени. Этой личностью стал председатель райисполкома Апейка, который был едва намечен в «Людях на болоте», – образ чрезвычайно важный для меня».

Действительно, без ввода в «Полесскую хронику» образа Апейки, писатель существенно обеднил бы весь свой творческий замысел, реализованный, к сожалению, далеко не в полном объеме.

Ивана Анисимовича Апейку, коммуниста ленинского склада, человека честного, принципиального, последовательного, стремящегося «глубоко постичь смысл времени, понимать его сердцем и умом» Мележ представил к тому же и по-настоящему человечным руководителем, заботящимся о сегодняшнем дне и будущем народа, думающим самостоятельно и пытающимся серьезно разбираться в сложных жизненных коллизиях. Эти качества и отличают его от поверхностного и прямолинейного секретаря райкома партии Башлыкова, о чем убедительно даст нам понять Иван Павлович на страницах романа «Метели, декабрь».

Работая над образом Апейки Мележ, в том числе и тогда, когда готовил наброски к будущим романам, в конечном итоге приводит этого героя к жестоким испытаниям. «Дни бесприютности и бездеятельности. Страшные дни. Самые страшные в жизни». «Он был ничем. Без работы. Без партии…» Но и в такой ситуации Апейка не может поступиться ни своей человеческой, ни партийной совестью. Даже лишившись партийного билета, он продолжает ощущать себя солдатом партии, ее сознательным и вдумчивым бойцом. При этом он взволнованно говорит слова принципиальные и отличающие его от бездумных догматиков и прожектеров: «Хочется все понять! До всего дойти умом и сердцем! Есть любители считать доблесть в том, что не умеют рассуждать. Партия сказала, партия решила!.. Нечего рассуждать!.. А я хочу думать, хочу понять все, ощутить, как свою правду. Я должен убедиться во всем, а для этого я должен понять все, почувствовать! Умом и сердцем! Подлинный большевизм и есть убежденность! Мы большевики от убежденности. В этом наша особенность и наша сила! Сила! Ибо нет ничего сильнее, чем твердость убеждений!» Эх… Если бы такими убежденными и вдумчивыми коммунистами были все те, кто с партийными билетами в кармане, на излете восьмидесятых и в самом начале девяностых годов канувшего в лету двадцатого века, разрушали великую страну и сдавали позиции той партии, которой клялись в верности и с именем которой на устах маскировались в тоги убежденных коммунистов-ленинцев… Увы. История распорядилась по-другому. Да и люди ее вершили совершенно противоположные миллионам Давыдовых и Апеек, бескорыстно горевших во имя высоких идеалов и строительства нового, справедливого общества.

Осмысливая то судьбоносное время, Мележ говорит и о Сталине. Причем достаточно полемично, давая тем самым понять, что это не хула в адрес измазанного лишь черной краской недавнего вождя, а попытка все, что связанно с коллективизацией, объективно взвесить и во всем этом разобраться. Так в романе «Метели, декабрь» Апейка, искренне уважавший вождя, внимательно вчитывается в речь Сталина, произнесенную им 29 декабря 1929 года на конференции аграрников-марксистов. «С первых же строк речь заинтересовала Апейку: Сталин говорил о том, что наиболее волновало, – о колхозах, о колхозном движении». Знакомясь с этой речью, Апейка обращает внимание на сталинские слова о том, что «…у нас нет… рабской приверженности крестьянина к клочку земли, которая имеется на Западе…» и на мнение вождя, считавшего, что колхозное движение растет в стране сравнительно легко.

Тяжелые мысли роятся в сознании Апейки. Красноречиво описал их и мастер: «В голову снова пришло, удивило: «Легко!.. Сравнительно легко и быстро!..» Он подумал о своих почти беспрерывных поездках по селам, о бесконечных, затяжных собраниях. Подумал о том настойчивом несогласии, что было в Глинищах, когда пытались снова организовать колхоз. «Сравнительно легко!» Почему «сравнительно легко»?! Мысль сразу подсказала: легко в других местах; но трезвый рассудок возразил: законы крестьянской психологии одни везде…

«У нас нет рабской приверженности к клочку земли…» – вспомнились ему слова Сталина. «На Западе есть, а у нас нет… Ибо у нас нет частной собственности на землю…» Опять удивление: нет привязанности к земле? Рабской привязанности?.. Почему нет?! Не только придирчивый ум – душа восстала: «Есть! В том-то и беда, что есть!.. Формально, может, нет, а фактически есть!.. Тот клочок земли крестьянину – свой! Не чей-нибудь, а               е г о, с в о й! Он землю, это правда, не покупал, но дала ж ему ее революция! Дала, а он взял, с радостью взял, как справедливый дар, и стал считать своей! И она, клочок тот, стала его наидорожайшим приобретением, его собственностью, его – не чем иным – ч а с т н о й  собственностью! И он любит ее как неведомо что, привязан к ней, как хозяин ее и  р а б  ее, п о – р а б с к и  привязан!»

Завершает эти раздумья Апейка мыслью о том, что «Сталин сказал это из особых, тактических соображений…», не мог же он «не знать самого важного и самого простого, самого ясного каждому, кто видел близко мужика».

Герои полесской эпопеи, каждый по-своему, несли читателю немалую пищу для осмысления не только их характеров, поступков, дел, но и всей той эпохи и ее значения в жизни народа, все увереннее становившегося на социалистические рельсы. Проживи писатель дольше, мы бы смогли более детально разобраться в их судьбах и увидеть не только завершение процесса коллективизации, а и их личностный и духовный рост, преображение в тружеников, думающих не только о личном подворье.

«Полесская хроника» стала знаковым произведением не только белорусской, но и всей многонациональной советской литературы. Как эпическое полотно, по размаху, психологизму, драматизму и обилию жизненных коллизий, конфликтов между героями положительными и отрицательными, олицетворявшими собою представителей различных полюсов единого целого, называемого народом, «Полесская хроника» родственна таким шедеврам русской советской литературы, как «Тихий Дон» М. Шолохова, «Хождение по мукам» А. Толстого, «Пряслины» Ф. Абрамова, «Вечный зов» А. Иванова. А посему, в литературе ей гарантированно бессмертье.

Благо и то, что и ее, и другие произведения Мележа не забывают в его родной Белоруссии. Имя народного писателя там все также пользуется народной любовью и уважением. Поддерживается добрая память о выдающемся писателе и за счет того, что еще в 1977 и 1990 годах на Беларусьфильме о нем сняли документальные фильмы, в 1980 году Союзом писателей БССР была учреждена литературная премия имени Ивана Мележа, а позже его именем были названы улицы в Минске, Гомеле, Хойниках, Лельчицах. Присвоено имя писателя и Мозырскому драматическому театру, а также одному из крупных сельскохозяйственных предприятий в Хойникском районе, средней школе на его малой родине, библиотеке и гимназии в Гомеле. Давно в деревне Глинище, где сто лет назад писатель пришел в этот мир, работает мемориальный музей. Там же установлен писателю и бюст. А в Хойниках к тому же в 2010 году открыта и скульптурная композиция «По страницам произведений Ивана Мележа». В Минске, на доме по улице Я. Купалы, где жил писатель, более четырех десятилетий назад установлена и мемориальная доска.

Что и говорить, умеют братья-белорусы чтить своих лучших сыновей… Дорога им отечественная история, культура, литература. Хотя, к большому сожалению, и в их стране подымают голову подогреваемые из-за рубежа националисты-западники. Но дай-то бог, чтобы планы и намерения этих злобных кликуш и русофобски настроенных подпевал, никогда не осуществились.  

Пятьдесят лет назад, в октябрьском номере журнала «Вопросы литературы» за 1970 год, Мележ, со свойственной ему чрезмерной скромностью и философским пониманием действительности писал: «Когда я оглядываюсь назад, думается с грустью: так много проплутал я за эти два десятка лет, столько упустил, недоделал. Как много и насколько лучше я сделал бы, если бы раньше видел зорче. Но, может быть, это неизбежно. Может быть, в этом и есть главная трудность творчества и его красота. Искать, ошибаться, сомневаться, чтобы все же найти!..»

Свою магистральную линию творчества Иван Мележ, пускай было это и не просто, – нашел. И прошел по ней более чем достойно, оставив заметные, излучающие добрый свет следы. Давайте же и мы пройдем по той дороге и вновь соприкоснемся с его произведениями, пропустив весь тот сонм дум и переживаний, которыми он так талантливо обогатил свои замечательные творения, через наши, хочется верить, пылкие сердца.

Автор новости: Руслан СЕМЯШКИН

Один комментарий на «“Не умевший мириться с подлостью и несправедливостью”»

1. “Дальнейшее же будущее начинающему поэту и студенту, жадно поглощавшему искомые им знания, грезилась исключительно в радужных красках”. Это уже не жалкая проза, а стихи. Каковы аллитерации и ассонансы. Жаль, заголовок не очень ловко выстроен. Получается, что такой-то чего-то не умел, а надо бы сказать: не мирился, уходил от компромиссов. Но чего взять со стихов. Главное в них – звучание.

   Ответить