Владимир КОЗАРОВЕЦКИЙ. КАК ПУШКИН ПОДШУТИЛ НАД МИНКИНЫМ (окончание)
№ 2017 / 37, 27.10.2017
…Наконец, Онегин ещё и подлец, поскольку хладнокровно убивает друга на дуэли. Пушкин был дуэлянтом, из его 28 дуэлей реально состоялись только две, остальные закончились примирением, и из пушкинского описания дуэли Онегина с Ленским, следует, что это убийство, а не дуэль: не было даже попытки примирения со стороны гораздо более опытного человека и несомненно умелого стрелка, причём Пушкин показывает, что попытка Онегина оправдаться тем, что могут о нём сказать, если он, предложив мир, проявит подобную «слабость», – эта попытка шита белыми нитками: ведь ему на самом деле наплевать на «общественное мненье» (Гл. 2, V):
Сначала все к нему езжали;
Но так как с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышит их домашни дроги, –
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
То есть это сознательное убийство, и причину его надо искать не в обманном, общепринятом сюжете романа, а в том истинном, который проявляется, когда мы понимаем, что Онегин – повествователь, то есть – поэт. Что же это за поэт, который был смертельным врагом Пушкина и его литературного окружения и которому Пушкин передал роль повествователя в своём лучшем произведении? Что мы можем о нём как о поэте сказать на основании хотя бы беглого взгляда на этот текст?
1
Во-первых, Онегин искусный версификатор – в этом он Пушкину не уступает. Во-вторых, он архаист: его поэтическая речь пестрит такими словами как «перси», «уста», «ланиты», «краса», «очи» и т.п.; между тем, Пушкин к осени 1823 года – времени начала работы над романом – от такой «романтической архаики» уже полностью отказался и даже по поводу употребления в стихах такого слова как «младость» в письме к Дельвигу чуть ли не извинялся. В-третьих, Онегин – любитель галлицизмов, то есть он владеет французским языком, но при этом неважный переводчик с французского. Например, роман и начинается с использования такого галлицизма:
«Мой дядя самых лучших правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог…»
Онегин в первой строке цитирует из басни Крылова («Осёл был самых честных правил»), а в 3-й строке употребляет неудачную кальку с французского выражения il s’est fait respecter, на самом деле опирающегося не на смысл «уважать» (слова, в то время в русском языке имевшего исключительно позитивный смысл), но имеющего значение «вынудил считаться с собой». По русской традиции, о только что умерших или смертельно больных принято говорить («по умолчанию») только хорошо – и только так и смог «дядя-осёл» заставить себя «уважать». (В традиции соединились древнегреческое «О мёртвых либо хорошо, либо ничего кроме правды» и евангельское «Не судите да не судимы будете», Матф. 7.1)
Точно так же и последняя строка этой строфы Когда же чорт возьмёт тебя! – очередной галлицизм, «калька с французского Que diable t’emporte» (Лотман). Ближе к смыслу был бы перевод: «чтобы дьявол тебя унёс», в соответствии с отмеченной Лотманом параллелью с романом Ч.Р. Мэтьюрина «Мельмот-скиталец», где героя, в начале романа отправляющегося к умирающему дяде, в конце уносит дьявол.
Ну, и следует присовокупить к намечающемуся уже образу поэта-повествователя отмечаемые практически всеми серьёзными исследователями «Евгения Онегина» такие его черты как непомерные отступления (например, 7 строф о женских ножках в Первой главе), рассыпающиеся образы, незавершённость (оборванность) романа.
Похоже, Пушкин, вживаясь в образ повествователя, создавал сатирический портрет хорошо известного ему человека. Набор черт характера и примет его стиля должны помочь нам догадаться, о ком именно идёт речь – тем более что Пушкин в Примечании 20 к строке «Оставь надежду навсегда» (Гл. 3, XXII) дал недвусмысленную подсказку: «Lasciate ogni speranza voi ch’entrate. Скромный автор наш перевёл только первую половину славного стиха». Речь идёт о переводе строки из Данте, а Данте в то время в России переводил только один человек.
2
Поэт, драматург и переводчик Павел Александрович Катенин до сих пор считается едва ли не лучшим другом Пушкина, в то время как он был его смертельным врагом и Пушкина ненавидел. Степень его ненависти к другу можно оценить по тому факту, что незадолго до пушкинского отъезда на Юг он распустил про Пушкина сплетню, будто того доставили в жандармское отделение и высекли розгами, а вослед этой сплетне запустил вторую – о том, что автором первой сплетни был Фёдор Толстой-Американец. Толстой был дуэлянтом и убил на дуэлях 11 человек; расчёт был в том, что Пушкин сгоряча вызовет Толстого на дуэль, а тот Пушкина убьёт, – и план сплетника удался бы, если бы Пушкин не уехал в ссылку.
Пушкин и Толстой издалека обменялись оскорбительными эпиграммами, после которых дуэль стала неизбежной, и, даже уже зная, кто был автором сплетен, первым, к кому направился Пушкин по приезде в Москву из ссылки 8 сентября 1826 года, сразу после разговора с царём, был Толстой-Американец. Толстого в тот момент в Москве не было, а впоследствии С.Соболевский примирил их. В 1829 году, сватаясь к Наталье Гончаровой, Пушкин, показывая Катенину, что его подлый план разгадан, демонстративно пригласил быть сватом Толстого-Американца.
Катенин был человеком противоречивым. Старше Пушкина на 6 с половиной лет, он участвовал в Отечественной войне, храбро воевал и дослужился до полковника, а службу прервал из-за столкновения с великим князем, курировавшим его гвардейский полк. Осматривая полк, князь остановился напротив солдата, у которого на рукаве была заплатка, и, обращаясь к Катенину, сказал:
– Дырка!
– Нет, это заплатка, Ваше сиятельство! – ответил Катенин.
– Нет, дырка!
– Нет, заплатка!
– Нет, дырка!
– Нет, заплатка!
Князь в ярости повернулся и ушёл, а Катенин вынужден был подать в отставку.
Он был патриотом, ненавидел Александра I и даже вынашивал план убить его; его перевод французского революционного гимна А.-С.Буа («Отечество наше страдает») стал гимном декабристов, а на Сенатскую площадь он не попал только из-за того, что за скандал в театре (он и его сторонники обшикали актрису, которой покровительствовал военный генерал-губернатор С.-Петербурга М.А. Милорадович) в 1822 году был выслан из столицы в своё имение, в деревню Шаёво Костромской губернии; его так и называли – «декабристом без декабря». К своим крестьянам, как и к своим солдатам, Катенин относился доброжелательно и с сочувствием: например, в неурожайный год он отказался от оброка и дал крестьянам зерна на посев. Он был умелым версификатором, но из-за умозрительности не мог художественно выстраивать композиции своих произведений. Эта черта творчества Катенина, несмотря ни на какие версификационные достоинства его стихов, в совокупности с пристрастием к архаизмам и галлицизмам, неизбежно делала его произведения посредственными.
Катенин был литературным врагом Пушкина, архаистом и одним из ведущих литераторов «Беседы любителей русского слова», с которыми боролся «Арзамас», а впоследствии, после распада этих кружков, – всё пушкинское окружение, и в этом качестве удостоился нескольких пушкинских эпиграмм. Познакомившись с Катениным в театре, приятельствуя с ним и одновременно принимая участие в этой литературной борьбе, Пушкин ещё не знал о некоторых чертах катенинского характера – таких, как завистливость, злопамятность и мстительность. Ф.Вигель в своих «Записках» вспоминал о Катенине:
«Видал я людей, самолюбивых до безумия, но подобного ему не встречал. У него было самое странное авторское самолюбие: мне случалось от него самого слышать, что он охотнее простит такому человеку, который назовёт его мерзавцем, плутом, нежели тому, который хотя бы по заочности назвал его плохим писателем; за это готов он вступиться с оружием в руках. Если б он стал лучше прислушиваться, то ему пришлось бы драться с целым светом». (Ф.Ф. Вигель, «Записки», с. 275; М., ЗАХАРОВ, 2000)
3
Немудрено, что при таком самомнении пушкинские эпиграммы вызвали у Катенина предельную злобу; «последней каплей» стали строки в «Руслане и Людмиле», где содержался язвительный намёк на неспособность архаистов овладеть жанром романтической баллады (а имя «Людмила» у читателей того времени неизбежно ассоциировалось с Жуковским и этим жанром). Пушкин в поэме изобразил старика-карлу импотентом (ПСС, IV, с. 59):
О страшный вид! Волшебник хилый
Ласкает сморщенной рукой
Младые прелести Людмилы;
К её пленительным устам
Прильнув увядшими устами,
Он, вопреки своим годам,
Уж мыслит хладными трудами
Сорвать сей нежный, тайный цвет,
Хранимый Лелем для другого;
Уже… но бремя поздних лет
Тягчит бесстыдника седого –
Стоная дряхлый чародей,
В бессильной дерзости своей,
Пред сонной девой упадает;
В нём сердце ноет, плачет он…
Катенин – ему в момент публикации поэмы было 27 лет, и он был отнюдь не стариком – сделал вид, что принимает этот полемический выпад против архаистов на свой физиологический счёт, и в литературной борьбе с Пушкиным в дальнейшем изображал поэта кастратом и сплетником – несмотря на то, что Пушкин во втором издании поэмы 1828 года эти строки, вместе с двумя другими описаниями эротических сцен, удалил, чтобы лишить Катенина возможности использовать их как повод для личного оскорбительного ответа в литературной борьбе.
Пушкин уезжает, выходит в свет «Руслан и Людмила», Катенин публикует на неё скандальную критику и пишет пьесу «Сплетни», в которой в образе сплетника Зельского выводит Пушкина и которая имела успех – шла с аншлагами. В переписке он даёт понять, что Зельский адресован Пушкину, одновременно изображая дружбу и тем самым лишая Пушкина возможности ответить эпиграммой.
«…Дружба – не италианский глагол piombare, ты её также хорошо не понимаешь, – отвечает Пушкин (19 апреля 1822 г.), ещё не догадавшийся, что подлым сплетником и был сам Катенин. – Ума не приложу, как ты мог взять на свой счёт стих:
И сплетней разбирать игривую затею.
Это простительно всякому другому, а не тебе. Разве ты не знаешь несчастных сплетней, коих я был жертвою, и не твоей ли дружбе (по крайней мере так понимал я тебя) обязан я первым известием об них? Я не читал твоей комедии, никто об ней мне не писал; не знаю, задел ли меня Зельский. Может быть да, вероятнее – нет».
Догадавшись, что автором злобной сплетни был Катенин, и видя, что тот повёл необъявленную личную войну, одновременно обращаясь к Пушкину как к «милому и любезному», Пушкин вынужден поддерживать этот тон «дружеской» переписки. Он ищет способ ответа Катенину в художественной форме и находит её в романах Л.Стерна. Имя Евгения из «Сентиментального путешествия» Стерна, лживого «друга» и, по сути, литературного убийцы Йорика (Йорик – альтер эго самого Стерна), становится именем главного героя пушкинского романа. Как Евгений Стерна, который выдаёт себя за Йорика, не в состоянии дописать свой роман, так и Евгений Онегин, выдающий себя за Пушкина, не в состоянии закончить пишущийся им роман; как Стерн публиковал свой роман частями, по 2 части в год, так и Пушкин, несмотря на то, что к моменту публикации Первой главы уже были закончены первые три, публикует «Онегина» поглавно, по одной в год, используя такую публикацию для оперативной борьбы с Катениным и архаистами, – и т.п. (Подробнее об этом см. в книге А.Барков и В.Козаровецкий, «Кто написал Евгения Онегина»; М., 2012 и 2015.)
4
Своё отношение к поведению Катенина Пушкин оформил в стихотворении «Коварность» (1824), а в «Онегине» разбросал метки его биографии, сделав третий план романа очевидным прежде всего для самого Катенина. Тот храбро воевал – и Онегин говорит про себя: «Но разлюбил он наконец И брань, и саблю, и свинец»; как и Катенин в своей деревне крестьянам, «ярем он (Онегин. – В.К.) барщины старинной Оброком лёгким заменил» (Гл. 2, IV); как и Катенин, Онегин путешествовал по России (прервав это путешествие, он и едет к умирающему дяде) и побывал за границей, в Италии и в Африке, – и т.п.
Желающим предположить, что это могут быть всего лишь случайные совпадения, замечу, что у Пушкина в «Онегине» нет ничего случайного и всё продумано до мелочей и до каждого слова. Когда он пишет в Примечании 13: «Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю», то и это – чистая правда. Мы знаем, что Онегин выехал в деревню к дяде летом: «Так думал молодой повеса, Летя в пыли на потовых» (Гл. 1, II). А летом какого года? На этот вопрос ответ дают строки о том, что Онегин обнаружил по приезде у дяди в шкафу (Гл. 2, III):
…Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого года;
Старик, имея много дел,
В иные книги не глядел».
То есть, как это впервые показал А.Н. Барков, Онегин приехал в деревню летом 1808 года.
Календарь был настольной книгой помещика, по нему справлялись, когда сеять и сажать, о датах Пасхи и Пятидесятницы, о том, на какую ближайшую субботу перенесут именины соседи (чтобы можно было закусить скоромным и опохмелиться на другой день) – и т.п. Первоначально Пушкин «закольцевал» это «сообщение о дате» стихами в конце II главы:
…Мой недочитанный рассказ,
Служанкой изгнан из уборной,
В передней кончит век позорный,
Как прошлогодний календарь
Или затасканный букварь.
Как показал Барков, из этих стихов следует, что речь идёт именно о ежегодном календаре, так необходимом в помещичьем быту, что календарь в шкафу у дяди – не прошлогодний, а «нынешний», и его упоминание фиксирует дату приезда Онегина в деревню. Но такая подсказка ставила мистификацию на грань разгадки, и Пушкин стихи о «прошлогоднем календаре» из окончательного текста убрал. Между тем эта дата весьма важна, поскольку определяет время событий в романе (а эпоха до Отечественной войны и послевоенная пора различны существенно) и снимает любые подозрения о наличии в нём «анахронизмов», в которых уличали поэта пушкинисты, определившие время появления Онегина в деревне как 1819 или 1820 год (в этом случае Онегин не мог видеть Макарьевской ярмарки, сгоревшей в 1816 году, не мог слышать звуков рогового оркестра, поскольку последний такой оркестр просуществовал до 1812 года, – и др. «анахронизмы»).
5
Такие скрытые «подсказки» были адресованы прежде всего самому Катенину, которому Пушкин устроил долгую публичную казнь на протяжении 8 лет издания романа. Но и это далеко не всё, что Пушкин придумал и осуществил в этой грандиозной мистификации. Он привлёк к участию в ней и Баратынского, для чего торопил его с написанием поэмы «Бал», а при её публикации устроил акцию, которая должна была подчеркнуть дружескую связь поэтов, заставить внимательных читателей сообразить, что антиБаратынская направленность романа исходит не от Пушкина, и привести их к переосмыслению фигуры повествователя. Пушкин почти на год придержал готовый тираж своего «Графа Нулина», дождался изготовления тиража «Бала», затем организовал поступление в продажу половины тиража обеих поэм под одной обложкой, и только после продажи конволюта вторые части тиражей поэм были отданы в магазины.
Барков показал, что Пушкин устроил в романе и в жизни «игру в салочки»: Онегин в романе делает выпад по поводу Баратынского, Баратынский отвечает Онегину стихотворением или пародирующей Онегина строфой в своей поэме, в следующей главе романа Онегин отвечает строфой-пародией на Баратынского, Баратынский реагирует, в очередной раз пародируя Онегина. Дискуссия (в начале прошлого века) по поводу антиБаратынской направленности «Евгения Онегина» между М.О. Гершензоном и В.В. Розановым, сегодня, вслед за известной статьёй Д.И. Писарева, становится ещё одним подтверждением пушкинской мистификации. Ведь Писарев, не понимая, как устроен «Евгений Онегин», был уверен, что он громит роман, написанный Пушкиным, а на самом деле этим разгромом подтверждал пушкинский замысел. И не вина Пушкина в том, что пушкинистика проигнорировала его подсказки, оставив все упомянутые «противоречия» в романе необъяснёнными.
Стало быть, основная тема «Евгения Онегина» – литературная, тема борьбы таланта и посредственности? Но так ли уж важна такая тема для нас, для большинства читателей, для нашего времени? На этот вопрос можно ответить словами Бальзака: «Страшную, непрестанную борьбу ведёт посредственность с теми, кто её превосходит». Гениальность Пушкина проявилась и в том, что он увидел важность этой проблемы именно для нашей, для русской жизни. Зависть, являющаяся первопричиной ненависти, которую испытывает посредственность к таланту (Каин, за что ты убил брата Авеля? – Из зависти, Господи…), на русской почве могла расцвести (и, как мы видели и видим, расцвела пышным цветом) – и Пушкин понял это уже тогда. И не пожалел сил, времени и сюжетов, чтобы это явление раскрыть во всей его неприглядности не только в характере Евгения Онегина, но и обнажить его во всех нюансах в десятке произведений, примыкающих к роману. Потому-то и является вершиной этой «пирамиды», венцом этого пушкинского «метасюжета» его «маленькая трагедия» «Моцарт и Сальери», о которой один из самых проницательных пушкинистов Михаил Гершензон сказал: «В Сальери решительно есть черты Катенина».
Только при взгляде на «Онегина» с этой, пушкинской «точки» получают ответы и другие вопросы, над которыми в течение почти 200 лет мучительно ломали головы пушкинисты, вынужденные для объяснения «странностей» пушкинского романа выстраивать хитроумные филологические теории. И только с этой «точки» увиденный образ посредственного и завистливо-мстительного писателя, в своей беспредельной ненависти идущего на убийство друга, становится в ряд лучших созданий мировой литературы.
* * *
Вот мы и получили ответы на вопросы, обсуждавшиеся в статье Минкина. «Евгений Онегин» – сатира на посредственного литератора, попытавшегося отомстить таланту в жизни и в литературе, но в результате провалившегося, «невольно исповедовавшегося» и ставшего посмешищем на века. Пушкин показал, что произведение, которое тот пишет, ущербно в целом и смехотворно в частностях, что каждый шаг этого человека в жизни и его героя в романе заслуживает той или иной степени насмешки или издёвки, а сделав героиню романа тринадцатилетней девочкой, Пушкин лишил Онегина-Катенина даже того флёра благородства, которым «автор-повествователь» попытался прикрыться через своего героя.
Владимир КОЗАРОВЕЦКИЙ
Окончание. Начало в № 36.
Добрый день!
Уважаемый Владимир Абович, хочу Вам выразить свою благодарность за Вашу работу!
И прошу пояснить, почему в Ваших изысканиях посвящённых произведению “Евгений Онегин” не было упомянуто определение “мениппея”?
В тему
Самойлов.
Везде холера, всюду карантины,
И отпущенья вскорости не жди.
А перед ним пространные картины
И в скудных окнах долгие дожди.
Но почему-то сны его воздушны,
И словно в детстве – бормотанье, вздор.
И почему-то рифмы простодушны,
И мысль ему любая не в укор.
Какая мудрость в каждом сочлененье
Согласной с гласной! Есть ли в том корысть!
И кто придумал это сочиненье!
Какая это радость – перья грызть!
Быть, хоть ненадолго, с собой в согласье
И поражаться своему уму!
Кому б прочесть – Анисье иль Настасье?
Ей-богу, Пушкин, все равно кому!
И за полночь пиши, и спи за полдень,
И будь счастлив, и бормочи во сне!
Благодаренье богу – ты свободен –
В России, в Болдине, в карантине…
Самойлов
Не благородное это занятие для гения тратить столько времени и сил на написание произведения, только для того, чтобы в нём представить посредственностью какого-либо литератора.
Владимир Абович, пришлите пожалуйста актуальный адрес вашей электронной почты на мой адрес: MicVicKov@Yandex.ru.
У меня есть важная информация, которая надеюсь вас заинтересует.