Петербуржцы в первом поколении

№ 2009 / 17, 23.02.2015

Существует мнение, что настоящим ленинградцем-петербуржцем, как интеллигентом, можно стать только в третьем поколении. Это популярное некогда высказывание, разумеется, не следует понимать буквально

Существует мнение, что настоящим ленинградцем-петербуржцем, как интеллигентом, можно стать только в третьем поколении. Это популярное некогда высказывание, разумеется, не следует понимать буквально: мол, только внукам дано «дорасти» до истинных петербуржцев; но взятое в общем смысле, оно, несомненно, верно. Звание петербуржца действительно предполагает наличие в человеке особых качеств, особого душевного и духовного склада, которые нельзя приобрести сразу, по одному лишь факту городской прописки.





Я ещё застал времена, когда о Северной столице и её жителях отзывались с огромным уважением и даже восхищением. И я чувствовал, что это уважение и восхищение нужно заслужить, что ему необходимо соответствовать. Думается, что нечто подобное ощущали и другие, испытывавшие гордость за причастность к судьбе этого прекрасного города.


Увы, сегодня петербуржцы и сам город во многом утратили свои неповторимые черты, своё сдержанное, исполненное благородства обаяние. Это вырождение сказывается во всём: в современной архитектуре и скульптуре, в театральных постановках и музыке, в культуре общения, в выборе новых книг для чтения (и одновременно в поспешном избавлении от родительских и дедовских домашних библиотек), в образе жизни и, наконец, в том неуловимом, но чрезвычайно важном, что составляет нравственный и духовный облик человека. Всё нивелируется, сводится к общему знаменателю: город – к безликому мегаполису, горожанин – к бездумному потребителю.


Хуже того, само звание «быть петербуржцем» перестало быть почётным и притягательным.


Как будто в город разом вселились варвары.


Парадокс в том, что большинство нынешних варваров принадлежит к тому самому третьему поколению… Впрочем, речь сегодня не о них, а о тех, кто несмотря ни на что остаётся быть ленинградцем-петербуржцем. Ведь именно эти люди – сколь мало их ни было – определяют в конечном счёте лицо и судьбу города.



Дом на 14-й линии







Евгений и Татьяна СТАРИКОВЫ
Евгений и Татьяна СТАРИКОВЫ

Евгения и Татьяну Стариковых я помню с детства. Ровесники моих родителей, они жили в одном с нами доме № 7 на 14-й линии Васильевского острова. Когда мне исполнилось восемь лет, мы переехали из восьмиметровой коммуналки в новую квартиру на Гражданке, а дядя Женя с тётей Таней (так я их всегда называл) ещё лет десять теснились в своей комнатушке (впрочем, последние годы они занимали соседнюю освободившуюся комнату под театральную мастерскую и склад), пока не получили долгожданную отдельную квартиру в Рыбацком. Из детских впечатлений о чете Стариковых помню только одно: как дядя Женя у себя дома показывал мне водолазный костюм с аквалангом. Это потом я узнал, что Татьяна – замечательный художник кукольного театра, а Евгений – помимо водолазного дела за свою жизнь освоил с десяток других не менее интересных профессий.


После нашего переезда мы виделись с мамиными знакомыми редко, но я всегда чувствовал, что они живут какой-то особой, очень интересной жизнью, которая явственно отражалась на их облике. Тётя Таня – всегда тихая, сдержанная, с мягким певучим голосом, углублённая в свою работу; дядя Женя – с неизменной бородой ветхозаветного пророка, с высоко поднятой головой, всегда увлечённый беседой, с непременным «фирменным» обращением к близким людям – «дружочек» и «голубушка». Для меня это были люди как бы из другого мира – недосягаемого, таинственного и потому манящего…


Впоследствии, когда я стал задумываться о том, что же такое настоящий петербуржец и как он должен выглядеть, то в качестве примера в первую очередь мне приходили на память именно Стариковы. И вот сегодня я чувствую настоятельную необходимость рассказать об этих людях, об их жизни и судьбе.



Люди и куклы



Начну с того, что ни Татьяна, ни Евгений, несмотря на свой петербуржский духовный и душевный склад, коренными питерцами не являются. Татьяна родилась в Киеве, в семье военного артиллериста. Отсюда – кочевая жизнь в детстве и юности: Сызрань, военный городок Арысь (Казахстан), Ашхабад, потом снова Киев. Отец, по словам Татьяны, увлекался театром: ставил пьесы (агитационного плана) в военном клубе, сам делал декорации, исполнял роли, пел. Вероятно, от него театральная жилка передалась и дочери. В Ашхабаде Татьяна окончила художественное училище, работала в Ашхабадском театре оперы и балета бутафором. После окончания факультета театра кукол Ленинградского театрального института (ЛГИТМиК) работала в Киевском республиканском театре кукол, в котором выпустила первую самостоятельную работу – спектакль «Сказка о царе Салтане». А через два с половиной года Татьяна опять приехала в Ленинград, где её ждал Евгений. Приехала, чтобы остаться в нём навсегда.





Надо сказать, что в питерских театрах «карьеры» Татьяна так и не сделала. Работала в ДК имени Горького, в театре в Приморском парке Победы; много лет была художником-постановщиком в детском кукольном театре при Доме санитарного просвещения (на улице Ракова, ныне Итальянской), в котором ставились спектакли на санитарно-просветительскую тематику. (Кстати, с этим Домом санпросвета связан один курьёзный случай. Как-то дирекция заказала Татьяне плакат, посвящённый младенцам. Татьяна изобразила речной бережок, на котором стояли детские пинеточки. И никто сначала не заметил – ни Татьяна, ни заказчик, – что пинеточки есть, а ребёнка-то нет, как будто утонул. Отвергли плакат совсем по другой причине, за то, что он якобы был сделан в немецком буржуазном стиле.) Но вот на главных кукольных сценах Питера – в Большом театре кукол, Кукольном театре сказки, Театре марионеток имени Деммени – работать ей так и не довелось. Более того, последние пятнадцать лет Татьяна вообще никак не связана с питерскими театрами – она работает в провинции.


В чём же дело? Почему талантливый художник не может найти работу в городе, где есть три кукольных театра и несколько студий? Причин здесь несколько. Главная – отсутствие вакансий. К примеру, Татьяне очень нравится Кукольный театр сказки, но там место главного художника занято её подругой Анной Игнатьевой. Похожая ситуация в Большом театре кукол. Может быть, будь на её месте кто-то другой, умеющий ловко работать локтями, и устроился, в конце концов, в престижный театр, но такой путь в искусстве для Татьяны абсолютно неприемлем. Что же касается Театра марионеток, то здесь есть два момента. Во-первых, Татьяна никогда не работала с марионетками. Ей близка иная эстетика, эстетика «психологической» куклы. Во-вторых, в театре царит нездоровая творческая атмосфера. В последние годы там не удерживается ни один режиссёр. А нет своего режиссёра – значит, нет своего репертуара. В кукольные студии Татьяна не идёт по другой причине. Увы, там слишком низкий творческий уровень.


Вот и получается, что театров вроде бы много, а работать негде. Впрочем, подобная ситуация не слишком расстраивает Татьяну. «Для меня моя работе интересна тем, – признаётся она, – что она даёт возможность придумывать и создавать миры по своему усмотрению. Что нравится, то и создаёшь, а что не нравится – оставляешь за порогом. И становится неважно, где, в каком городе ты этим занимаешься. Жизнь, конечно, и ко мне ломится со своими неурядицами. Есть и бытовая неустроенность, и семья далеко, и зарплата небольшая. Но, как говорится, на нет и суда нет».



«Поэт, или Разговор с собственным чёртом»






Двенадцать лет проработала Татьяна главным художником в Ижевском государственном театре кукол, удостоившись за свой многолетний труд звания заслуженного деятеля искусств Удмуртии. Одна из самых ярких работ этого периода – спектакль «Поэт, или Разговор с собственным чёртом» (2002), который поставил (а также написал текст) худрук театра Фёдор Шевяков. «Пьеса эта, – рассказывает Татьяна, – и грустная, и смешная. Спившемуся питерскому поэту однажды явился чёрт в цилиндре, гоголевской крылатке и напоминает ему, что он когда-то написал талантливую пьесу о Пушкине. По мере того как она вспоминается поэтом, на заднем плане возникают эпизоды из жизни Пушкина – рождение, детство, лицей, няня, комическая сцена трёпки, заданной Пушкину тремя дамами, которым он назначил свидания в одно время, сцена в кондитерской Вольфа Беранже, дуэль… Перед смертью к Пушкину снова является няня («Ты знаешь, я всегда прихожу, когда тебе плохо»).


Кстати, недавно с этим спектаклем ижевские кукольники приезжали в Петербург на Международный фестиваль театральных школ «Люди и куклы», посвящённый памяти замечательного питерского кукольника и педагога Михаила Михайловича Королёва (1913–1983). Он первый в стране наладил профессиональное обучение кукольников, основал и долгое время руководил кафедрой театра кукол в ЛГИТМиК. Кафедра при нём процветала. Весь цвет современной кукольной режиссуры – его выпускники. В Москве у Сергея Образцова тоже были свои курсы, но, надо признать, их популярность была гораздо меньше королёвских».


Последние три года Татьяна работает в Саратовском театре кукол «Теремок». Среди последних её работ – спектакли «Гусёнок», «Машенька и медведь», «Золотой цыплёнок», «Королевский бутерброд».


И всё-таки что, кроме возможности свободно творить, заставляет Татьяну стойко переносить материальные и бытовые тяготы (достаточно упомянуть, что она живёт в театре, в своём кабинете, мало приспособленном для жилья)? Мне кажется, что здесь большую роль играет также сознание необходимости своего труда людям. «Каждый спектакль, – считает Татьяна, – должен нести в себе общечеловеческие истины. В этом смысле моя работа сродни проповедничеству добра. В последнее время многие, вооружившись знанием и техникой, научились так красиво и эффектно показывать зло, что оно становится заразительным, и ведь это работа на дьявола. Я, конечно, понимаю, что вокруг много зла, но для меня важно не препарировать или разоблачать зло, а бороться с ним через увеличение количества добра».


Именно это осознанное стремление – так присущее русскому театру – нести своим искусством добро и даёт Татьяне силы преодолевать все жизненные невзгоды.


Да, у неё нет громких титулов, званий, премий. Но зато у Татьяны есть самый благодарный и внимательный зритель – дети; есть за плечами 80 спектаклей, каждый из которых выстрадан, в каждый из которых вложена частичка души. И даже есть уже первый биограф в лице киевской племянницы Иры, пишущей диплом по творчеству Татьяны.



Кочегар Новой Голландии



Евгений, как и Татьяна, попал в Питер не сразу. Родился в Судже, на родине актёра Михаила Щепкина. Жил с дедушкой то в Судже, то в Москве – у другого деда, бывшего деятеля рабоче-крестьянского движения. В юности скитался по Украине, школу окончил в Донецке. И только после армии осел в городе на Неве.


В отличие от жены, сразу определившей свой путь, Евгений искал своё призвание долго. Кем он только не работал, чем только не увлекался! Был агентом по снабжению, слесарем-сантехником, сварщиком, механиком сцены в детском театре, спасателем на водолазной станции, помощником танцмейстера, председателем театрального кооператива, зарегистрированного – ирония перестроечного времени! – при стройтресте.


Впрочем, у Евгения была и основная работа, дававшая определённый прожиточный минимум и – что немаловажно – массу свободного времени. Тридцать лет он кочегарил в котельной при военно-морской базе (от неё Стариковы и получили комнату в том самом доме на Васильевском острове) в таком историческо-романтичном месте, как Новая Голландия.


К слову, Евгений был свидетелем последних дней существования базы в Новой Голландии. «После того как было принято решение о передаче Новой Голландии на баланс города, базу в срочном порядке стали переводить в другое место. Часть имущества вывезли, а часть (мебель, стеллажи, морские карты) в целях экономии жгли прямо на территории острова. Костры полыхали больше двух месяцев и днём и ночью. Пламя было таким сильным, что жители окрестных домов не раз вызывали пожарных. Чтобы скрыть растраты, часто прибегали и к сознательным поджогам складских помещений (например, где хранились бочки с краской). Одним словом, склады были богатейшие, воровство – фантастическим».



Быть достойным жены



Всю жизнь Евгений учился. В молодости, увлечённый социологией, психологией и религией, он поступил на философский факультет ЛГУ. Однако через два года бросил университет, поняв, что работа преподавателя обществоведения ему не по душе.


С университетскими годами связано ещё одно увлечение Евгения – борьба. «Один трагический случай на татами, – рассказывает он, – свёл меня довольно тесно с Владимиром Путиным. Он тогда учился на втором курсе юрфака. Однажды на соревнованиях в Пушкине друг Путина получил травму позвоночника. Девять дней мы ходили дежурить в больницу. Путин вёл себя по отношению к другу очень благородно: не отходил от него, заботился о его родителях, возил их в больницу на своём «Запорожце». Но, увы, всё закончилось трагически».





Когда Евгений разменял шестой десяток, он пошёл учиться на искусствоведа. Однако после окончания Академии художеств работать по специальности не стал. «Я не связывал, – признаётся Евгений, – своё образование с будущей работой, хотя мне и советовали идти в аспирантуру. За годы учёбы я убедился, что современное искусствоведение – это особый замкнутый мирок, в котором люди зачастую являются друг другу родственниками и страдают какими-то комплексами. Поэтому в этой ситуации трудно говорить правду, не задев при этом кого-нибудь из них. Когда на защите диплома меня спросили, зачем я учился на искусствоведа, я ответил, что хочу быть достойным собственной жены.


Вообще, на мой взгляд, сегодня Академия художеств чересчур консервативна. Когда я начал писать диплом по творчеству Виктора Попкова, мне хотелось в максимальной степени раскрыть творчество художника через его драматическую судьбу. Однако научный руководитель и факультетские преподаватели в один голос сказали, что я слишком много уделяю внимания социальным и политическим моментам, и настоятельно рекомендовали писать диплом в «классическом» ключе».


Одно время Евгений Сергеевич даже пробовал себя в кино. «В кино я попал случайно, – вспоминает он, – через свою знакомую, работавшую художником-гримёром на «Ленфильме». Запомнилась роль в фильме Валерия Приёмыхова «Благородный друг» (о жизни провинциального актёра). Прокатное название этого фильма было «Штаны». На киношном сленге «штаны» – это актёр на побегушках, согласный на любую роль. Один из эпизодов этого фильма снимали в Театре имени Комиссаржевской. Я играл Энгельса, а мой напарник – Маркса. И вот посетители «Пассажа» проходят мимо, увидят нас, чертыхнутся: «Йо-кэ-лэ-мэ-нэ, гляди, классики стоят!» – и дальше бегут. Помню также реплику Игоря Дмитриева, сидевшего около нас в окружении молодых актрис. Свысока посмотрев на меня, он с некоторым возмущением в голосе произнёс: «А это что ещё за актёр тут выискался?»


Перебрав за свою жизнь массу специальностей, Евгений в конце концов остановился на профессии кукольника. Вместе с женой он делает всю материальную часть кукольного спектакля. Татьяна создаёт на бумаге образы будущих кукол, а Евгений эти образы воплощает в жизнь. Сначала лепит голову из пластилина, потом отливает гипсовую форму и только после этого делает куклу из папье-маше. Кроме того, Евгений налаживает механику куклы и шьёт одежду. Одним словом, чтобы заниматься этим кропотливым и трудоёмким, требующим много времени и терпения делом, нужно действительно любить свою профессию.



Богема без грима



Судьба сталкивала Евгения Сергеевича с разными, порой незаурядными людьми, характерными типами определённой части питерской интеллигенции «застойного» периода – той части, чьи взгляды и умонастроения позднее, в перестроечные годы, задавали тон в обществе. Рассказы Евгения о встречах с этими людьми настолько увлекательны и живописны, что я не могу не привести некоторые из них здесь.



«В начале семидесятых, – рассказывает Евгений, – я был знаком с такой колоритной фигурой, как дьякон Коломяжской церкви Лев Конин. Отчисленный из уральского пединститута, он приехал в Ленинград и, встретив на Московском вокзале земляка-семинариста, решил пойти по духовной стезе; сначала с отличием окончил семинарию, потом духовную академию.


За свою диссидентскую деятельность Конина не раз отправляли в психушку. Любопытно, что его родной брат Сергей был настоящим шизофреником, не имел паспорта (вместо него он носил спецсправку) и находился на поруках у своих родителей. Жил он тем, что шишковал, то есть собирал кедровые орешки, а потом продавал их целыми мешками на Кузнечном рынке.


Жил Лев Конин в частном двухэтажном доме на Яблоневой улице. Интересно, как приобрёл он эту дачу. Как-то, находясь в больнице, Конин от скуки выучил немецкий язык, после чего перевёл с немецкого одну богословскую книгу. Благоволивший к Конину тогдашний митрополит Ленинградский и Ладожский Никодим одобрил перевод, и вскоре Лев получил за него гонорар в три с половиной тысячи рублей. На эти деньги он при содействии своих прихожан и купил частный дом на Яблоневой. Место это до застройки панельными многоэтажками было благолепнейшее. По одну сторону – поле, по другую – тополиная аллея; сады благоухают, соловьи поют; тихо, уютно, атмосфера – душевнейшая. На конинской даче я некоторое время жил и был там чем-то вроде эконома. Бывала там и Татьяна. Она разрисовала на втором этаже дачи стены (прямо по обоям) сценами из Дантова ада.


Женой Конина была матушка Валентина – разбитная девка, без образования и страшная матерщинница. «Я люблю, – говорила она, – веселиться, выпить и чтобы парень какой-нибудь обжимал». Что связывало Конина с этой женщиной – объяснить трудно. Живя рядом с технологическим институтом, она наезжала к нему в Коломяги клянчить деньги или, например, собирать урожай. Во время её приездов соседи возмущались: «Ну что это такое, у священника такая похабная жена?». Деньги она клянчила своеобразно: заголяла ногу и говорила мне: «Брат Евгений, посмотри, какие у меня рваные чулки». А Конин ей в ответ: «Уйди, богохульница, не позорь меня перед братом Евгением». Кстати, Конин, несмотря на свой духовный сан, умел доставать деньги. Летом он направлял стопы в Новгородскую и Псковскую область, чтобы, как он выражался, делать чёс, то есть совершать различные требы. Пьянство было невероятное. «Главное, – говорил он, – было не упасть на службе. По рассказам Конина, его помощник падал в самых неподходящих моментах. За один такой «чёс» Конин мог заработать несколько тысяч рублей.


Публика на конинской даче собиралась разношёрстная: художники, певцы, священники (были среди них и попы-расстриги и попы-пьяницы, бросившие семинарию) и всякого рода личности без определённых занятий и места жительства, как сейчас сказали бы, – бомжи. Одной из таких опустившихся личностей был Ефим Раев. Маленький, плотненький, с забавным и одновременно лукавым выражением лица. Будучи родом из Донецка, он окончил филфак ЛГУ и какое-то время преподавал испанский язык в институте МВД. И вот когда жена Раева уехала в Израиль, а он почему-то остался в России, жизнь его покатилась вниз. Из-за пьянства он лишился работы и жилья. Побирался по рюмочным, хулиганил. Мог, к примеру, после посещения пивной на Полтавской выйти на Староневский и заорать: «Хочу ребёнка от фюрера!». За такие дела милиция его забирала и вывозила за 101-й километр, но он всегда возвращался обратно. Обретался Раев у Конина, ночевал на веранде в куче тряпья (чтобы было теплее). При этом спал всегда в галстуке, считая это признаком интеллигента. Какое-то время жила на даче и местная падшая женщина Наташа, от которой Ефим тоже был не прочь заиметь ребёнка.


Когда в доме не было денег, Лев с Ефимом подрабатывали в удельнинской овощебазе. И вот, представь такую картину. Наши друзья возвращаются с базы. Лето, жара, на Ефиме пальто. Он ставит пальто на пол, и оно стоит. До того оно было набито помидорами и огурцами (на проходной он говорил, что его знобит).


После того как все старые дома на Яблоневой снесли, Конину дали однокомнатную квартиру на Богатырском проспекте. Но ему там не жилось, и он обменял её на большую комнату в коммуналке на Суворовском проспекте и уже из этой квартиры (в 24 часа) уехал в Австрию. Оттуда в письме брату он хвастался, что там ему дали 2500 долларов, на которые он объехал всю Европу.


Вероятно, через Конина я познакомился с Александром Родбергом, с которым мы ездили на две недели в Псково-Печерский монастырь. Наместником этого монастыря был архимандрит Алипий, достойный, прошедший войну человек, своим неустанным трудом восстановивший древнюю обитель. Помню, в один из православных праздников я был свидетелем любопытной сцены. Отец Алипий, стоя на возвышении, разбрасывал перед собравшимися прихожанами какие-то свёрнутые в шарик бумажки, которые все жадно ловили. Я вгляделся и не поверил своим глазам: мать честная, да это же советские деньги! В это время один бойкий богомолец подполз на коленях ближе и кричит Алипию: «Ещё дай!» Архимандрит в ответ показал кулак и говорит: «А этого не хочешь?»


Никогда не забуду и отца-эконома Александра. Сильный, мощный и жуткий богохульник. Поднимая утром послушников, он стучал ногой в дверь и зычно кричал: «Вставайте, сукины сыны!».


С этим Родбергом мы также посещали одну, как я сейчас понимаю, общину неохристианского направления. Встречались на квартирах, изучали Евангелие, умилялись, преломляли хлеба на ступенях Михайловского замка. Вероятно, во всём этом было много наигранного, но тогда для меня всё, что касалось религии, было внове.


С Родбергом одно время жила истеричная девушка по имени Тамара. Отношения у них были, мягко сказать, странные. Однажды перед её отъездом в монастырь к духовнику мы собрались в ресторане гостиницы «Советская». И Родберг мне говорит: «Брат Евгений, ты обихаживай Тамару, а то она в депрессии». И вот эта Тамара, порядочно напившись, обвисла на моём плече и, взяв за руку, говорит: «Пощупай, брат Евгений, у меня за спиной крыло растёт». На этом само собой моё общение с Родбергом закончилось.


Другой мой знакомый, выходец из Прибалтики художник Эдуард Пормаль увлекался мореплаванием и мечтал стать судовладельцем. Однажды случай предоставил ему такую возможность. Как-то раз у моста лейтенанта Шмидта утонул водолазный бот (наподобие буксира). И Пормаль решил его достать. Он связался с судостроительным заводом, притащил баржу с краном и начал поднимать бот. Пормаля, конечно, тут же накрыли: «Кто вы такой и где ваше разрешение на подъём?» Каким-то образом он сумел договориться и поднял-таки бот. Потом отволок его в яхт-клуб, там его почистил и отремонтировал. Позже, в девяностые годы, насколько я знаю, он стал настоящим судовладельцем, купив в личную собственность несколько сухогрузов».



Свой путь



Общаясь с разными людьми, Евгений хотел прежде всего понять, что ими движет, через их судьбу определиться самому, найти своё место в жизни. В какой-то мере Евгений Сергеевич прошёл путь – полный духовных увлечений и искушений – тогдашней городской интеллигенции. И этот путь по-своему интересен и поучителен. Живя интеллектуальной жизнью диссидентского крыла интеллигенции, тесно соприкасаясь с богемой, он при этом остался верен себе, своему идеалу держать «тело, одежду и помыслы в чистоте». Именно эта внутренняя стойкость и верность раз и навсегда поставленным над собою нравственным заповедям, по всей вероятности, уберегли его от многих ошибок и соблазнов, от тех прискорбных цветов зла, взращенных нашим диссидентством. И не эта ли нравственная стойкость, не эта ли постоянная жажда насыщенной духовной жизни являются главными чертами истинного петербуржца?

Илья КОЛОДЯЖНЫЙ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.