Мифотворческий Эрос

№ 2009 / 42, 23.02.2015

«В са­мом на­ча­ле ре­во­лю­ции Троц­кий вы­пу­с­тил бро­шю­ру о борь­бе с ре­ли­ги­оз­ны­ми пред­рас­суд­ка­ми. «По­ра, то­ва­ри­щи, по­нять, что ни­ка­ко­го Бо­га нет. Ан­ге­лов нет. Чер­тей и ведьм нет», – и вдруг, со­вер­шен­но не­о­жи­дан­но, в скоб­ках: «Нет, впро­чем, од­на ведь­ма есть – Зи­на­и­да Гип­пи­ус».

Лишь в неизменном – бесконечность,

Лишь в постоянном – глубина.

И дальше путь, и ближе вечность,

И всё ясней: любовь одна.

З. Гиппиус

«В самом начале революции Троцкий выпустил брошюру о борьбе с религиозными предрассудками. «Пора, товарищи, понять, что никакого Бога нет. Ангелов нет. Чертей и ведьм нет», – и вдруг, совершенно неожиданно, в скобках: «Нет, впрочем, одна ведьма есть – Зинаида Гиппиус». Мне эта брошюра, – пишет в своих воспоминаниях известный литературный критик, поэт и мемуарист Георгий Адамович, – попалась на глаза уже здесь, в Париже, и я принёс её Зинаиде Николаевне. Она, со своим вечным лорнетом в руках, прочла, нахмурилась, пробрюзжала: «Это ещё что такое? Что это он выдумал?», – а потом весело рассмеялась и признала, что, по крайней мере, это остроумно».

Этот эпизод как нельзя лучше характеризует и саму Зинаиду Гиппиус, и отношение к ней многих из окружающих. Тот же Г.Адамович говорит: «Она хотела казаться тем, чем в действительности не была. Она, прежде всего, хотела именно казаться». Но это на людях, в обществе, а наедине с собеседником, с глазу на глаз «она становилась человеком ко всему открытым, ни в чём, в сущности, не уверенным и с какой-то неутолимой жаждой, с непогрешимым слухом ко всему, что за неимением другого, более точного термина, приходится назвать расплывчатым словом «музыка».

В 2009 году исполняется 140 лет со дня рождения З.Н. Мережковской (Гиппиус). Самое загадочное в её биографии – это её умение быть женой такого человека, как Д.С. Мережковский. Их долгий, 52-летний, брак являлся настоящей загадкой как для современников, так и для всех историков и литературоведов вплоть до наших дней. Сама З.Н. писала, что они за всё это время не расставались ни разу больше чем на несколько часов. Может, здесь и есть доля лукавства, однако историкам литературы не известно ни одного письма З.Н. к супругу и обратно. Необычность этого брака подчёркивается тем, что объединил он людей не просто разных, можно сказать, противоположных по складу личности. Несмотря на то, что З.Н. постоянно носила психологическую маску манерной, изломанной, «эстетной» светской дамы, хозяйки популярных салонов (в старости она, шутя, называла себя «бабушкой русского декадентства»), в ней было много земного, плотского, даже чувственного.

Вяч. Иванов со свойственной ему парадоксальностью говорил, что и в браке «на самом деле она девушка, ибо никогда не могла отдаться мужчине, как бы ни любила его. (…) И в этом для неё – драма, ибо она женщина нежная и страстная. Мать по призванию». Видимо, мэтр русского символизма заглянул в душу З.Н. глубже всех, поскольку нам известны и собственные её признания. В дневниках она не раз пишет о своей неутолённой чувственности, – даже: «О, если б совсем потерять эту возможность сладострастной грязи, которая, знаю, таится во мне, которую я даже не понимаю, ибо я ведь и при сладострастии, при всей чувственности – не хочу определённой формы любви» (Дневники, запись от 24 ноября 1896 года).

Мережковский рядом с ней, в прямом смысле слова, – прирождённый аскет и мистик, человек как бы не от мира сего: «Было в нём, в его душевном составе что-то неуловимо причудливое, почти диковинное, – констатировал Г.Адамович. – А люди они были совсем разные, и, скажу откровенно, её подчинение ему, её полное безоговорочное признание всего, что он делал, часто меня удивляло. Для виду по старой привычке и чуть-чуть для потехи, для «райка», она порой фрондировала и независимость свою подчёркивала». Например, во время выступления Д.С. она могла сказать:

«– Всё это вздор, и я тебе, Дмитрий, об этом уже говорила!

Но в действительности ничего она ему не «говорила». А если и «говорила», то, в конце концов, уступала и сдавалась. Идеологом, законодателем был он, а она ему лишь вторила». Есть и свидетельства самой З.Н.: «По совести должна сказать, что никогда не отрицала я влияния Мережковского на меня уже потому, что сознательно шла этому влиянию навстречу, но совершенно так же, как он шёл навстречу моему. Из этой встречности нередко рождалось новое: мысль или понимание, которое уже не принадлежало ни ему, ни мне, может быть… «нам» («Автобиографические заметки»).

В своей последней мемуарной книге «Дмитрий Мережковский» З.Н. вспоминает, как прошла их первая «брачная» ночь: после венчания (8 января 1889 года) «Д.С. ушёл к себе в гостиницу довольно рано, а я легла спать и забыла, что замужем, да так забыла, что на другое утро едва вспомнила, когда мама через дверь мне крикнула: «Ты ещё спишь, а уж муж пришёл! Вставай!».

Муж? Какое удивленье!».

Но никакого удивленья на самом деле не было, несмотря на всю скоропалительность встречи и знакомства будущих супругов, их брак, как уже говорилось, по своей длительности, прочности и творческой плодотворности среди русских литераторов – явление совершенно беспрецедентное.

Худ. Лев Бакст

Однако их брак был своеобразен и ещё в одном отношении, которое поражало уже современников. Сам фактор пола применительно к З.Н. выглядел порой неустойчивым. Большая часть её стихотворений написана от лица лирического героя – мужчины, свои статьи она подписывала часто многочисленными псевдонимами, как правило, мужскими (самый известный – Антон Крайний, характерен для З.Гиппиус и по смысловому значению имени и фамилии: именно так – против общего тона, и всегда «крайний»). В быту З.Н. не раз появлялась на публике, одетая чрезвычайно экстравагантно, в мужском стиле, что по тем временам было неслыханной дерзостью. Так она изображена и на знаменитом портрете Льва Бакста. Она часто фотографировалась с сигаретой в руках. Курила много и охотно. Наконец, во многом загадочна история их брака «втроём».

В этот период Д.С. пришёл к мысли о необходимости создания на базе «нового религиозного сознания» новой церкви. Эта идея пришлась необычайно по душе З.Н., которая стала рассматривать близкие дружеские отношения своей семьи с Д.Философовым как своего рода начало церкви такого рода. Известно, что они даже совершали как бы богослужения втроём. Д.Философов, будучи человеком более реалистического склада, относился к этому начинанию с известной долей скепсиса. Однако всё же поддерживал эту попытку образовать «церковь Третьего Завета». Их союз длился, хотя и с рядом перерывов, около пятнадцати лет. Окончательно судьбы его участников разошлись только в период эмиграции, когда Мережковские через Польшу уехали в Париж, а Д.Философов остался в Варшаве, неподалёку от которой он и скончался в августе 1940 года. По свидетельству современников, известие о его смерти, которое Мережковские получили с большим опозданием в уже оккупированной немцами Франции, буквально потрясло их.

Всё это несмотря на то, что Д.Философов, судя по всему, обладал гомосексуальными склонностями, что, по-видимому, и привело его к разрыву с Мережковскими в 1920 году. Об этом одно из последних стихотворений З.Гиппиус, посвящённое его памяти:

Когда-то было, меня любила Его Психея, его Любовь. Но он не ведал, что Дух поведал Ему про это – не плоть и кровь. Своим обманом он счёл Психею, Своею правдой лишь плоть и кровь. Пошёл за ними, а не за нею, Надеясь с ними найти Любовь. Но потерял он свою Психею, И то, что было, – не будет вновь. Ушла Психея, и вместе с нею Я потеряла его любовь. (1943 год, Париж)

Секретарь Мережковских послереволюционного периода В.А. Злобин, в чём-то заменивший Д.Философова, в книге «Тяжёлая душа», написанной уже после их смерти, особо подчёркивал, что это единственное стихотворение З.Гиппиус, со всей отчётливостью написанное от лица лирической героини – женщины. Видимо, З.Н. была не чужда увлечению Д.Философовым, однако, видимо, вовсе не как мужчиной.

Несмотря на кажущуюся простоту это стихотворение содержит в себе, в скрытой форме, целую концепцию любви «земной» и любви «небесной». Психея – символ небесной любви – посылается святым Духом, и адресат стихотворения должен был, по мысли автора, это почувствовать, но увлёкся страстями земными – «плотью и кровью», а Психею счёл обманом. Поэтому он её и потерял, а вместе с ней и любовь самой поэтессы – такую же возвышенную и небесную.

«Проблема пола», вопрос о соотношении мужского и женского начал определяли (если не считать сугубо политических выступлений) практически всё творчество З.Гиппиус на протяжении всей её жизни. В теоретическом аспекте наиболее полно, разумеется, понимание этого вопроса раскрыто в её статьях. Но есть и другие свидетельства. Вот один из набросков из воспоминаний Г.Адамовича:

«– Вечер поэтесс? Одни дамы? Нет, избавьте, меня уж когда-то в Петербурге на такой вечер приглашали, Мариэтта Шагинян, кажется. По телефону. Я ей и ответила: «Простите, по половому признаку я не объединяюсь». Поэтессы очень недовольны остались». Сама эта реплика необычайно ярко характеризует мироощущение З.Н., для которой внешние признаки пола представляют собой явление как бы вторичное. Выше уже говорилось, что некоторые мемуаристы видели в ней прежде всего яркую и самобытную женщину, но долгие годы общения с Д.С. Мережковским, насколько можно судить, существенным образом перестроили её личность.

М.Шагинян, в молодости очень близкая к кругу Мережковских, в тот период, когда они жили в знаменитом доме Мурузи, на углу Литейного и Пантелеймоновской, в своих воспоминаниях пишет, что там сложился особый ритуал жизни «втроём». При этом она не забывает упомянуть, что это была не какая-то плотская связь, а чисто духовная склонность. Наряду с уже вышеупомянутым «браком» Мережковских и Д.Философова там же сложился и другой «троичный брак». Его «супругами» стали две младших сестры З.Н. (Татьяна и Наталья, которых по-домашнему звали Тата и Ната) и А.В. Карташов. Увлекающийся Д.С. Мережковский считал, что все эти новые семейные «образования» будут являть собой зародыш «церкви Третьего Завета». Самое оригинальное, что А.В. Карташов впоследствии стал обер-прокурором Священного Синода (последним, уже при Временном правительстве, и министром по делам вероисповеданий), а сама М.Шагинян, – можно сказать, одним из основоположников социалистического реализма и первым крупнейшим биографом В.И. Ленина.

Уместно вспомнить ещё одно замечание Г.Адамовича:

«Каждый раз, как приходится мне говорить или писать о Зинаиде Николаевне Гиппиус, спорить с теми, кто относится к ней отрицательно, – а таких людей немало, – каждый раз я вспоминаю лаконическую запись в одном из дневников Блока, без дальнейших пояснений:

– Единственность Зинаиды Гиппиус.

Да, единственность Зинаиды Гиппиус, есть люди, которые как будто выделаны машиной, на заводе, выпущены на свет Божий целыми однородными сериями, и есть другие, как бы «ручной работы», – и такой была Гиппиус».

Мы говорим об элементах «софианства», которые, вне всякого сомнения, присутствуют и в размышлениях о небесной природе истинной любви у Мережковских. Однако они никогда не принимали тех или иных определённых догматических форм, что отличало эти суждения от концепции Вл. Соловьёва и С.Булгакова. Поэтому Любовь у З.Гиппиус всё же остаётся скорее ёмким поэтическим образом, чем философским или богословским понятием.

Любовь – обречённость, тяжкая ноша, кара и наказание – такое мнение едва ли разделил бы, скажем, А.С. Пушкин. Для З.Гиппиус оно совершенно естественно, так как этой, земной любви она противопоставляет любовь небесную, лишённую страсти и плотских утех, которую в её земном отражении она называет влюблённостью, а мы бы вернее назвали её любованием. Любовь для неё имеет ценность главным образом как эстетическое понятие (но это опять-таки в земном плане, а в небесном – по-другому, но об этом чуть ниже).

С Д.С. Мережковским и Д.В. Философовым

Другие аспекты понимания любви, характерные для З.Н., развиты в статье «О любви» (1925 год). Однако по мере их перехода к идеологии «нового религиозного сознания», когда уже сложился их тройственный брак с Д.Философовым, тема общественности всё больше стала проникать даже в мистические ощущения, наполняя собой и публицистику, и художественное творчество всех троих. В упомянутой статье «О любви» З.Н., как уже говорилось, вслед за Вл. Соловьёвым писала о третьей ступени «восхождения» в развитии «мирового процесса», движимого любовью, как о проблеме «общества».

В.Розанов также видел в любви три аспекта, но третьим он считал плод союза двоих – ребёнка. Семья была для него высшей и глубочайшей ценностью. В том, что вместо конкретного и живого существа, каким явился бы ребёнок, для Мережковских появилось некое абстрактное понятие «общества», ощущается определённый оттенок схоластичности, некий привкус отвлечённого от земных нужд умозрения. Современники это заметили сразу, но для Д.С. и З.Н. такое понимание вопроса представлялось очень важным. Особенно оно укрепилось в годы революции, как первой (1905 – 1907), так и второй, – и в феврале, и в октябре 1917 года. Это же понимание определило всю их позицию в эмигрантский период, до самой смерти. Они ощущали себя как бы некими посланцами свыше, призванными спасти Россию от большевизма.

Мережковские ещё в начале ХХ века обращали самое пристальное внимание на вопросы, связанные с деятельностью сектантов, и даже ездили по России в места, где наблюдалась их наибольшая активность (Белозерье). В их числе, разумеется, были и скопцы, и хлысты. Черты скопческой веры, без сомнения, нашли отражение и в идеологии революции. Об этом же писали А.Белый, А.Ремизов, А.Добролюбов и другие. Всё это накладывает на понятие любви в размышлениях З.Гиппиус совершенно специфический и подчас даже жутковатый оттенок.

И вместе с тем Любовь как Эрос обладает властью не то чтобы объединять людей, но как бы проявляться сквозь них, заставляя людей узнавать друг друга, независимо от того, находятся они рядом или их разделяют отдалённые времена и пространства:

«Действительно происходят встречи между людьми, удивительные тем, что совершенно независимые от времени. Можно встретиться и с современником, и с человеком, жившим несколько столетий тому назад; были, как мы знаем, и встречавшиеся с теми, кто в их времена ещё не родился.

Сущность встречи одна: это узнавание своих же мыслей в мысли другого. Как не только свои, но ставшие с кем-то общими, эти мысли зажигаются новым огнём. Встреченный уже помог мне. Но далее – и я ему помогаю, даже если уста его уже сомкнулись. К его словам (нашим общим) я прибавляю свои (тоже общие), договариваю то, что он не успел договорить». Узнавание произошло. Узнавание – это одна из важнейших категорий нового религиозного сознания. Человек узнаёт себя или рядом, в соприсущем ему человеке, или в строках поэтов и мыслителей отдалённых эпох, или в тех, кто ещё не пришёл на эту землю:

И нет свободы, нет прощенья. Мы все рабами рождены, Мы все на смерть, и на мученья, И на любовь обречены.

Как по-настоящему должны быть связаны мужчина и женщина? Главными примерами положительных отношений любящих стали для З.Гиппиус взаимоотношения великих русских писателей со своими жёнами («О жёнах», 1925). Она задаётся вопросом: «Какой должна быть, в идеале, жена замечательного человека, гениального писателя?». И, отвечая на него, рассматривает судьбы Анны Григорьевны Достоевской и Софьи Андреевны Толстой. «Жизнь Анны Григорьевны при человеке с характером Достоевского была не жизнью, а «житием», – такой вывод под пером З.Н. выглядит глубоко убедительным. Всю свою жизнь А.Г. посвятила личности своего мужа, а после его смерти – его делу, без устали занимаясь издательскими хлопотами. Но З.Н. справедливо задаётся и другим вопросом, а мог ли Достоевский по-настоящему любить преданную ему до последнего дыхания жену, и отвечает однозначно: нет, не мог. Скорее его натуре отвечала такая женщина, как Аполлинария Суслова, ставшая прототипом ряда его «демонических» героинь.

С другой стороны семейственная, глубоко озабоченная своим многочисленным потомством С.А. Толстая, которая даже мужа, когда он задумал лишить своих детей наследства, готова была объявить сумасшедшим. Преданность Л.Толстому была для неё чисто физической. Она, безусловно, видела в нём гениального писателя, но смысл его духовных исканий был для С.А. недоступен. З.Н. приводит слова известного критика того времени Ю.Айхенвальда, который считал, что С.А. Толстая была главным образом «поклонницей гения», и соглашается с ним.

Эти суждения, в общем-то, уже и в то время были распространёнными. Тем парадоксальнее выглядит идея З.Гиппиус о том, что лучший брак среди русских писателей был у другого известного мастера слова. «Есть большой русский писатель, на мой взгляд, – «счастливейший»… Но я едва решаюсь назвать имя, так спорно его «счастье» в глазах большинства. Однако нет сомнения, что никто не переживал любовь-влюблённость к женщине так полно, остро, длительно, и ничьё дарованье не отразило любовь так особенно, с такою своей глубиной и сияньем. А женщина не была из «лучших» жён: она совсем не была женой, потому что и брака, в обыкновенном смысле, не было».

Речь идёт о…Тургеневе и его взаимоотношениях с Полиной Виардо. В них З.Гиппиус видит идеал духовного брака, любви-влюблённости, той самой любви как эстетического «любования», которая казалась З.Н. идеалом взаимоотношений мужчины и женщины. Это при том, что Тургенев не избегал физической близости с другими женщинами и у него имелись внебрачные дети. И у П.Виардо была собственная большая семья. З.Гиппиус делает вывод, что «для него, с его дарованием, такая любовь была воистину счастливейшей. И, пожалуй, его судьба – есть лучшее, что можно пожелать большому писателю». Само собой разумеется, что аллюзия с «тройным» браком Мережковских и Д.Философова напрашивается со всей очевидностью.

Обратим внимание ещё вот на что. В своих автохарактеристиках И.С. Тургенев был к себе очень строг; он с горечью говорил: «я оказался расплывчатым», «содержание без воли». Однако мемуаристы в один голос подчёркивают вопиющее противоречие с внешностью Тургенева, который был широкоплечим гигантом почти двухметрового роста с пышной копной белокурых волос, необычайно величественным и вальяжным во всём своём облике. Правда, отмечают его неожиданно высокий тенор, подчас срывавшийся на фальцет. Мережковскому это дало право сказать: «Душа женщины – в теле мужчины», «Тургеневу не нужно проникать в женщину извне; он видит её изнутри. Это не о женщине – это сама женщина».

В той же статье Д.С. отчётливо формулирует ту мысль, которая впоследствии, в статьях эмигрантского периода, была подхвачена З.Гиппиус: «Кратчайший и высший миг влюблённости есть утверждение абсолютной личности в поле (выше мы уже говорили, что «абсолютная личность» у Мережковских – это часто «индивидуальность», то есть неизменный во времени аспект человеческого духа. – Г.М.). Влюблённость хочет брака, соединения любящих, но иного брака, иного соединения, чем то, которое может дать обладание телесное, и только изнемогая, изменяя себе, падает в брак. (…) Влюблённость есть «нечаянная радость», неземная тайна земли, воспоминание души о том, что было с нею до рождения». А в русской литературе Мережковский считал, что линия такого понимания и изображения любви идёт от Лермонтова к Тургеневу через Тютчева и Некрасова.

На этом можно было бы и остановиться, однако есть ещё один аспект затронутой темы, о котором в литературе нам не удалось найти никаких значительных свидетельств. Одновременно и почти рядом с Тургеневым работал другой известный писатель – Леопольд фон Захер Мазох. У нас это имя ассоциируется в первую очередь с понятием мазохизма. Однако это далеко не всё. Это крупный писатель, автор многочисленных романов, повестей, рассказов, очень популярный в своё время и подметивший многие тонкие стороны человеческой психики. Всю жизнь Захер Мазох преклонялся перед русской литературой, и особенно перед творчеством Тургенева, которого считал своим учителем.

Отказ от физической страсти обладания как проявления «мировой воли» (А.Шопенгауэр), обречённость на удел страдания для Захер Мазоха – смысл понятия любви. При этом он ссылается на И.С. Тургенева, приводя в программном предисловии к повести «Лунная ночь» его слова:

«Жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение… Жизнь – тяжёлый труд. Отречение, отречение постоянное – вот её тайный смысл, её разгадка: не исполнение её любимых мыслей и мечтаний, как бы возвышенны они ни были, – исполнение долга, – вот о чём следует заботиться человеку». Эти убеждения Захер Мазох, сам по крови отчасти немец, отчасти еврей, отчасти славянин, считает, как и многие его герои русского и вообще славянского происхождения, в высшей степени присущими именно русского народу. Наверное, под этими словами могли бы подписаться и Мережковские.

Отдельно, пожалуй, стоит поговорить о поэзии З.Н.. Она не только занимает особое место в её творчестве, но и является по-настоящему глубоким и серьёзным воплощением самой личности автора. Хотя З.Н. в шутку называла себя «поэтихой» или «стихотворицей», но к своим стихам она относилась со всей серьёзностью. В отличие от многих других поэтов Серебряного века она не стремилась печатать стихи отдельными, программными сборниками, каждый из которых знаменовал бы этапы её духовного роста. Она рассматривала свою поэзию скорее как лирический дневник, имеющий начало, но не имеющий ни определённого направления, ни цели. Это придаёт её стихам особое неповторимо-личное обаяние.

Ключевое понятие для поэзии Гиппиус – самопознание. Несмотря на всевозможные «увлечения», её собственный поэтический образ на редкость постоянен. Едва ли можно сказать, что она переживала сколько-нибудь значительную творческую эволюцию. Дело в том, что это самопознание, зафиксированное страницами её поэтического дневника – путь к Богу, к тому самому «неведомому Богу», которого всю свою жизнь искал Д.С. Мережковский. По сути дела, такой Бог практически тождественен самым сокровенным глубинам собственного внутреннего мира самой З.Н., но уж ни в коем случае не отвлечённая абстракция, не понятие, даже не чувство. Он лишь проявляется в отдельных своих творениях.

Внутренний мир героини (героя) З.Гиппиус по отношению к внешнему миру определяется так (это буквально шедевр нашей лирики):

Страшное, грубое, липкое, грязное, Жёстко-тупое, всегда безобразное, Медленно рвущее, мелко-нечестное, Скользкое, стыдное, низкое, тесное, Явно довольное, тайно-блудливое, Плоско-смешное и тошно-трусливое, Вязко, болотно и тинно застойное, Жизни и смерти равно недостойное, Рабское, хамское, гнойное, чёрное, Изредка серое, в сером упорное, Вечно лежачее, дьявольски косное, Глупое, сохлое, сонное, злостное, Трупно-холодное, жалко-ничтожное, Непереносное, ложное, ложное! («Всё кругом», 1904)

Можно сказать, что это поэтический образ той концепции, которая легла в основу знаменитой статьи Д.С. Мережковского «Грядущий Хам». С той поры почти все события общественной жизни расценивались Мережковскими как «новые шаги Грядущего Хама», тем более после октября 1917 года.

Заметим, что, критикуя монархический строй ещё в дореволюционный период, Мережковские видели главное зло самодержавия в «узурпации духовной силы», то есть в пренебрежении свободой веры, свободой совести. Та же отрицательная черта, по их мысли, была присуща и официальному православию, которое они рассматривали как церковь, практически переродившуюся в бюрократическую структуру. В одном из писем уже в эмиграции З.Гиппиус написала по этому поводу так: «Для церковников и прав[ославной] церкви (да и католической), и притом не для мракобесной части её, – «мы» были признанными еретиками, «отпавшими» (…) Церковь (историческая) со всеми её богатствами, с её преданиями и т.д. это параличный старик» (П.Н. Милюкову, 3.1.1923). А узнав о расстреле Николая II, З.Гиппиус делает в дневнике такую запись: «Щупленького офицерика не жаль, конечно (где тут ещё, кого тут ещё «жаль»!), он давно был с мертвечинкой, но отвратительно уродство всего этого – непереносно» (запись 6 июля 1918 года).

Позже она напишет:

Простим и мы, и Бог простит, Но грех прощения не знает, Он для себя – себя хранит, Своею кровью кровь смывает, Себя вовеки не прощает – Хоть мы простим, и Бог простит. («Грех», без даты)

Мы вовсе не ставили своей задачей подвергать критике религиозные и философские представления Д.С. и З.Н. Мережковских с точки зрения православной ортодоксии, которая рассматривалась бы как компендиум земной и небесной мудрости. Бесконечность созидающей мысли подразумевает и бесконечность духовного искания. Наше время как никогда подразумевает многообразие подходов к анализу самых глубинных вопросов бытия. И в этом отношении судьба и творческий образ З.Гиппиус дают нам важный нравственный пример.

Геннадий МУРИКОВ,
г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ