Благоверная княгиня… Татьяна Ларина
Рубрика в газете: Вечные образы, № 2020 / 21, 04.06.2020, автор: Алина ЧАДАЕВА
26 мая по старому летосчислению – день рождения Александра Сергеевича Пушкина.
В 2020-м году исполнился 221 год со дня его рождения – в Вечность.
Памятуя о дате, я написала очерк, в котором пыталась рассмотреть образ Татьяны Лариной – героини романа в стихах «Евгений Онегин» – с христианских позиций.
После окончания романа в стихах «Евгений Онегин» Александр Сергеевич пишет, а затем в 1831 году публикует, в «Литературной газете» статью «Жизнь, стихотворения и мысли Иосифа Делорма» о его книге, «года два тому назад» изданной в Париже.
Цитирую статью: «Никогда, ни на каком языке …заблуждения жалкой молодости, оставленной на произвол страстей, не были высказаны с такой разочарованностью». С холодностью анатома Делорм исследует свои чувства и не находит в себе «никакого священного ужаса; никакого нежного воспоминания». Разгадка исповеди французского автора – в словах: «Если бы я мог молиться! НО НЕТ…»
Не формула ли это и «русской хандры» молодого дворянского поколения 20-х -30-х годов ХIХ столетия в России.
«Но нет», – сказал бы вослед Делорму и герой романа в стихах Пушкина – Евгений Онегин. Вот его характеристика в ранней редакции автора: «Людей он просто не любил / И управлять кормилом мнений / Нужды большой не находил, / Не посвящал друзей в шпионы, / Хоть думал, что добро, законы, / Любовь к отечеству, права – / Одни условные слова».
В книге Делорма героиня – бедная девушка «почтенного рода», но не тоскует о знатности и богатстве. Больная чахоткой, «прядёт, шьёт и ухаживает дома за старым, слепым и безумным отцом». «ЧУВСТВО ДОЛГА РОЖДАЛО В НЕЙ ВАЖНОЕ УСЕРДИЕ» (цитирую статью Пушкина о книге Делорма).
Возникает тема: чувство долга, и вся жизнь девушки укладывается в эти два слова, столь любезные чувству Пушкина, когда он пишет свою «столичную» Татьяну в пору её духовной зрелости. Даже линии судьбы героинь книги Делорма и романа в стихах Пушкина – почти те же. У Делорма, сравните: «Теперь она сама мать и жена. Но это скорее по рассудку, чем по любви. Её мирное счастье умеряется уважением; её муж, уже не молодой, мог бы быть для неё отцом. …она сообразует свою жизнь с новыми обязанностями».
В восьмой главе «Евгения Онегина» Пушкин перебирает увядший гербарий прежних его многоликих Муз. Лицейская – «вакханочкой резвилась». Кавказская – «Ленорой при луне / Со мной скакала на коне». Молдавская – «смиренные шатры / Племён бродячих посещала…».
«Вдруг изменилось всё кругом». Муза «явилась барышней уездной». В ней ещё только предпосылки, намёки, ещё предстоит духовное возрастание от «барышни уездной» до, не побоюсь этого слова – благоверной княгини.
У Пушкина жизнь Татьяны – развёрнутая, глубоко осмысленная тема, названная когда-то в стихотворении «К Чаадаеву»: «И жизнь перенесу стоической душой».
В конце романа дозреет время для воплощения Татьяной этого библейского понимания смысла бытия человека. Нелёгкий путь к нему автор прожил и пережил вместе со своей героиней, и на этом пути был её «ангелом-хранителем»: «Я так люблю Татьяну милую мою…». Здесь возможен процесс обоюдный: Татьяна, чей образ возник из глубин древнего христианского сознания, утвердила позднего Пушкина в его христианской морали.
У читателя очерка, возможно, возникнет недоумение по поводу этого тезиса о древних народных корнях образа Татьяны. Но ещё в начале 20-х годов молодой поэт писал такие строфы, посвящённые Музе:
Наперсница волшебной старины,
Друг вымыслов, игривых и печальных,
Тебя я знал во дни моей весны,
Во дни утех и снов первоначальных.
Я ждал тебя; в вечерней тишине
Являлась ты весёлою старушкой
И надо мной сидела в шушуне,
В больших очках и с резвою гремушкой.
Ты, детскую качая колыбель,
Мой юный слух напевами пленила
И меж пелен оставила свирель,
Которую сама заворожила.
Видно, не один осьмнадцатый век с его столичным классицизмом качал младенческую колыбель Пушкина. Старинная Россия, в том числе, и его няня Арина Родионовна, в залог ребёнку, а потом возмужавшему поэту, оставила мотивы природного, народного пенья, его старинный голос.
Пушкин нянчит, пестует свою Татьяну с самого её детства. Старательно и подробно отмежёвывает её от обычных детей. Ей чужды их привычные забавы: «играть и прыгать не хотела», «куклы, даже в эти годы, Татьяна в руки не брала», «ей скучен был и звонкий смех, / И шум их ветреных утех». Чуть позже, в девичестве, Татьяна «бедным помогала, / Или молитвой услаждала тоску волнуемой души…». Такая природная заданность была присуща и будущим подвижницам благочестия, когда они пребывали в возрасте юной Татьяны.
Казалось бы, прямой путь от предпосылок к достижению идеала, который уже смолоду известен Татьяне: «Была бы верная супруга и добродетельная мать». Да он и не мог не возникнуть в патриархальной среде, где воспитывалась провинциальная дворянка.
Композитор Г.В. Свиридов в размышлениях, опубликованных в «Московском журнале» (№ 1, 1998 год), писал о природе творчества А.С. Пушкина: «Пушкин глубоко чтил и оглядывался, и ориентировался на «преданья старины глубокой». Оглядывался не по-любительски, но сам был подобен Пимену, понимавшему, что труд летописца «завещан от Бога».
По обычаям того времени, выбором суженого невесте занимались их родители. Романтически настроенная Татьяна спрашивает няню:
… – Расскажи мне, няня,Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда?
– И, полно, Таня. В эти лета
Мы не слыхали про любовь…
И далее:
– Да как же ты венчалась,няня?
– Так, видно, Бог велел…Мой Ваня
моложе был меня, мой свет.
А было мне тринадцать лет.
… Я горько плакала от страха…
И провинциальные дворяне, и крестьяне во многом жили ещё по установлениям «Домостроя», книги, известной на Руси с ХV–ХVI столетий, определявшей «како жити христианам» и в чём состоял идеал семейных отношений русских людей. «Следует мужьям воспитывать жён своих с любовью примерным наставлением: жёны мужей вопрошают о всяком порядке, о том, как душу спасти, Богу и мужу угодить и дом свой по добру устроить».
Жизнь самых близких людей, окружавших Татьяну, была построена по этому классическому образцу. Достаточно вспомнить историю замужества матери Татьяны. В девичестве, наслушавшись (но вовсе не «начитавшись») от московской кузины о романтических героях Ричардсона, она избрала себе в «Грандисоны» светского повесу, который был «славный франт, / Игрок и гвардии сержант». Однако родители предпочли «домостроевский» вариант и, «не спросясь её совета, / Девицу повезли к венцу».
Нервические слёзы пылкой девы быстро осушили деревенские заботы по ведению имения и обширного хозяйства, и жизнь обрела патриархальный уклад с «привычками милой старины»: «… солила на зиму грибы», «ходила в баню по субботам», «служанок била, осердясь…».
Но и в провинциальную глушь проникали столичные веяния неспокойного времени. «А всё Кузнецкий мост и вечные французы…» – формула и диагноз заболевания эпохи, определённый А.С. Грибоедовым в комедии «Горе от ума».
Нашествие Наполеона с его амбициями всеевропейского, а то и мирового, владычества, увы, не завершилось блистательным для русского воинства и дипломатии 1814 годом. Русское офицерство, дворянская элита вместе с пьянящим воздухом свободы вдохнули в Париже вирусы «вольтерьянской чумы».
В статье «О ничтожестве литературы русской» (1834 г.) Пушкин анализирует, чем был «начинён Троянский конь ратной победы над Наполеоном».
Но прежде чем развернуть свиток с этим текстом, вспомним категорическое утверждение Александра Сергеевича: «ВЕЛИЧАЙШИЙ ДУХОВНЫЙ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЕРЕВОРОТ НАШЕЙ ПЛАНЕТЫ ЕСТЬ ХРИСТИАНСТВО».
В названной выше статье Пушкин обнажает жало философии вольтерьянства. «Она (философия) была направлена противу господствующей религии…, и любимым орудием её была ирония, холодная и осторожная, и насмешка, бешеная и площадная. …Влияние Вольтера было неимоверно. … Общество созрело для великого разрушения. Смерть Вольтера не останавливает потока. Бомарше влечёт на сцену, раздевает до нага и терзает всё, что ещё почитается неприкосновенным… Древность осмеяна, святыня обоих Заветов обругана,… роман делается … галереею соблазнительных картин…»
В перечне достойных имён среди преподавателей Царскосельского Лицея, Пушкин вспоминает и отнюдь не достойных. Среди них – «Будри, профессор французской словесности, … был родной брат Марату. … Он очень уважал память своего брата…».
«Французик из Бордо», «месье Трике» – «месье I’Abbe» в собирательном смысле – вовсе не были безобидны, равно как и романы Ричардсона.
Тлетворные веяния настигли и Пушкинскую Татьяну. Она «по-русски плохо знала, / Журналов наших не читала, / И выражалася с трудом / На языке своём родном, / И так писала по-французски…». Немудрено: «Ей рано нравились романы; / Они ей заменяли всё; / Она влюблялася в обманы и Ричардсона, и Руссо». Чуть ниже Пушкин повторит это слово «обман», но уже с эпитетом «обольстительный».
Искушение – только ли сентиментальным строем романа Ричардсона «Кларисса Гарлоу»? Или, если глубже, – мировоззрением иной, не свойственной русскому генотипу – культуры? Для Татьяны – «русской душой», натуры цельной, готовой к самопожертвованию, «опасная книга» Ричардсона или роман Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» походили на спичку, поднесённую к стогу сена. Готовилось «разжжение страстей», воспитанное «чужим восторгом», «чужою грустью».
Интервенция французской культуры повсеместна: «…все наши знания, все наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом языке», – писал А.С. Пушкин с грустью и тревогой.
Модель поведения сентиментальной французской девушки чужда старинному русскому идеалу воспитания девицы. «Если дочь у тебя, – предписывал «Домострой», – на неё направь свою строгость, тем сохранишь её от телесных бед; не посрамишь лица своего, если в послушании дочери ходят…».
В четвёртой главе «Евгения Онегина» есть строчка: «Любовью шутит сатана». Это знали и этого пуще огня боялись наши славянские предки. Отсюда бытовой аскетизм русского средневековья. Фразу из письма Татьяны: «по сердцу я нашла бы друга» не приняли бы её отдалённые предки. Бог сводит изначально суженых друг другу людей, собственные поиски и выбор пары лишь умножают роковые ошибки. Определены и границы: «Кто ты: мой ангел ли хранитель,/ Или коварный искуситель?».
Ю.М. Лотман, далёкий от религиозных оценок литературных явлений в годы жёсткой советской цензуры, вынужден говорить опосредованно: о «фольклорной основе сознания героини пушкинского романа». Пушкин же открыто обнажает природу страсти, её инфернальное начало. Недаром сну-наваждению Татьяны поэт предпосылает сцену её святочных гаданий, когда гадающий, по слову Лотмана, непременно вступает в общение с нечистой силой.
Приступая к гаданиям, девушки снимают с себя нательные кресты, пояса, на которых была вышита молитва «Да воскреснет Бог…», уберегающая от нечистой силы. Перед тем, как положить под подушку «девичье зеркало», Татьяна «поясок шелковой сняла»… Гадание – контакт с силами тьмы. И Татьяна увидела их во сне воочию. Привидевшийся «большой взъерошенный медведь» сулит свадьбу. Недаром, по старинному обычаю, молодых на свадьбе сажают на медвежий мех.
А далее вот он – и брачный пир. М.Ю. Лотман комментирует: В этой сцене «сочетание свадебных образов с представлением об изнаночном, вывернутом, дьявольском мире, в котором находится Татьяна во сне». Свадьба – это одновременно и похороны. Свадьба нечистого, ибо весь обряд совершается наоборот, навыворот. В обычной – приезжает жених, он входит в горницу вслед за дружкой. Во сне Татьяны первой прибывает в дом невеста. Вдоль стен на лавках не «гости милосердные», а «лесная нечисть». И предводителем бесовской шайки – Евгений.
Как же толковать «сон Татьяны»? Сонм чудовищ, указующих на Татьяну с криками: «Моё! Моё!» – это образ наваждения её любовной страсти, болезнь души, одержимой «любовью», которой «шутит сатана». Уместно по этому поводу сопоставление строк: «Она сказала: это он». (Татьяна, во сне увидев Евгения). Гоголевский Вий, подняв вежды и увидев трясущегося от страха Хому Брута, молвил: «Вот он». Несопоставимо? Но тот ирреальный Онегин из «сна Татьяны» – тоже «вий»: «И дико он очами бродит», он – среди «шайки домовых» – «хозяин, это ясно». Он требует полной власти над душой трепещущей Татьяны: «Моё! – сказал Евгений грозно», оспаривая добычу у мелких бесов.
Духовная брань за душу Татьяны – вот что такое её «сон». А наяву – катарсис, очищение, процесс для героини нескорый. Она смогла угасить всепожирающий огонь неразделённого чувства, спрятать его от людей, но, главное, – от себя, обрести доброжелательное ко всем, естественное спокойствие: «для бедной Тани все были жребии равны».
В Москве, куда мать везёт Татьяну «на ярмарку невест», на одном из балов, «глаз с неё не сводит / Какой-то важный генерал». Она принимает его выбор. В последнем объяснении с Онегиным в конце романа, перечисляя условия и условности высшего света, куда «являться я ДОЛЖНА», есть строчка: «…муж в сраженьях изувечен». Он – боевой генерал, вероятно, участвовавший в кампании 1812 – 1814 годов. Не в этом ли – обоснование её замужества и основание семейных отношений, воздвигнутых не на любовной страсти, но на глубоком уважении. Она – хранительница чести мужа и не разменяет её на мелкую интрижку, какой ей видятся светские домогательства Евгения.
Вслушайтесь в повтор местоимения «Я» в отповеди Татьяны: в повторе твёрдость, непреложность взглядов «благо-верной княгини» Татьяны Лариной.
В поведении её есть высшее религиозное начало: «самопожертвование, самоотречение героини от возможного счастья», – писал М.М. Дунаев в своей книге «Православие и русская литература» (М., 1996). В этом, прежде всего, и проявляется русскость её души. Да, она прошла через «влияние чужеземного идеологизма» (А.С. Пушкин. «О народном воспитании»), через болезнь «обольстительного романа». Но вышла невредимой – и «из огня, и из полымя».
Какие же силы посылает ей Провидение, вместе с автором романа в стихах, чтобы сохранить в Татьяне «черты провинциальной простоты», спасительные для человека? Её идеал – простая, патриархальная жизнь.
Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедноежилище…
Да за смиренное кладбище,
Где нынче крест и шум ветвей
Над бедной нянею моей…
Ни один персонаж «Евгения Онегина» столь постоянно, столь органично не связан с ПРИРОДОЙ, как Татьяна. Она вписывается в кроткий и тихий или величественный и суровый русский пейзаж, будто составляет незаменимую и неизменную его часть. Ведь и в природе Пушкин живописует те же «черты провинциальной простоты»: «На солнце иней в день морозной», «И сани, и зарёю поздной / Сиянье розовых снегов…». Автор, который столь же любит «русскую зиму», по-детски радостные ощущения первого снега, сердечно, дружески близок своей героине, и взгляд их совместно любуется северным раем.
Удивительно бережно, целомудренно прикасается к картинам природы поэт, точно видит в них процветшую икону «северного письма». В природной России – душевное домостроительство Татьяны. Взаимный портрет в зеркале: «Дика, послушна, молчалива…» природа Руси и природа души Татьяны. «Холмик, ручей, рощи, луга» – давние её друзья. Она прощально беседует с ними, уезжая в столичную жизнь: «Простите, мирные места. Прости, приют уединенный. Увижу ль вас?..».
Пейзаж сменился блистательным интерьером гостиных, будуара, дворцовой залы, но остался прежним пейзаж души Татьяны Лариной, ставшей княгиней.
Сошла ли с жизненной сцены Татьяна Ларина в наши дни? Думаю, да и знаю, что и сейчас есть подобные ей «благоверные княгини», будут на Руси и завтра. Слишком прозорлив был Александр Сергеевич Пушкин, слишком национален, чтобы не знать этого. Неизбывен генотип идеала русской женщины, какое бы «фараноитское воинство» ни пыталось его сокрушить.
Да,да,-Пушкин наше всё…Прекрасный очерк!А я недавно перечитал”Историю Пугачёва” А.С.Пушкина,-весьма полезно…
Анатолий Хомяков
И вот, кстати, в тему – моя публикация в “Русской жизни”. Литературный журнал «Русская жизнь», рубрика «поэзия», 07 июня 2020 года. Алексей Курганов, стихотворение к дню рождения Пушкина «В тени михайловских берёз». Ссылка- https://zen.yandex.ru/media/ruzhizn/v-teni-mihailovskih-berez-5edce41a63e3f13227abc8a1
Алексей Курганов
Bon Anniversaire (бон аниверсэр), Александр Сергеевич!, или В тени михайловских берЕз ( к 6 июня — дню рождения А.С. Пушкина)
Эпиграф:
Из письма (май, 1824) А. С. Пушкина (1799—1837) к его другу поэту Петру Вяземскому: «Твои стихи к Мнимой Красавице (ах, извини: Счастливице) слишком умны. — А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата».
С глуповатостью поэта
И с интимностью поэз
С Таней Лариной гуляю
Средь михайловских берЕз.
Ей в мозги лапшу втираю,
Ей на уХи мысль шепча:
« Миль пардон, мамзель Танюша,
Не сочтите сгоряча
Мой пикант за дерзость духа.
( Не таких я посылал!)
Есть желанье освежиться,
Изопив ситра бокал!».
И в ответ прелестность слышу:
«Силь ву пле. Эксзюзь муа.
От ситра в мине мигрени,
Меланхоль и голова.
Жё компран. Но лучше пива.
Иль портвейну, бон суар.
И скажите вы Параше:
Пусть поставит самовар».
И пошли гулять мы дальше,
Из берёз к дубам вдоль лип.
Где Илья Ильич Обломов
К Анне Керн как клещ прилип.
Пояснения:
Bon Anniversaire (бон аниверсэр)! – в переводе с французского, « с днём рожения!» (дословно — «Доброго дня рождения!»;
«Михайловское» или «Пу́шкинский запове́дник» — музей-заповедник А. С. Пушкина «Михайловское» в Пушкиногорском районе Псковской области Российской Федерации. Объект культурного наследия народов Российской Федерации.[1]
Татья́на Дми́триевна Ла́рина, в замужестве княгиня N (в опере — княгиня Гремина) — главная героиня романа «Евгений Онегин».
Обломов Илья Ильич — главный герой романа «Обломов» писателя И. Гончарова, молодой человек «лет тридцати двух — трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица… мягкость была господствующим и основным выражением, не лица только, а всей души; а душа так открыто и ясно светилась в глазах, в улыбке, в каждом движении головы, руки». Таким читатель застает героя в начале романа, в Петербурге, на Гороховой улице, где он живет со своим слугой Захаром.
Анна Петровна Керн (урождённая Полторацкая, по второму мужу — Маркова-Виноградская; 11 [22] февраля 1800, Орёл — 27 мая [8 июня] 1879, Москва) — русская дворянка, в истории более всего известна ролью, которую она сыграла в жизни Пушкина. Автор мемуаров.
«Миль пардон», «мамзель», «Силь ву пле», «экскьюзь муа», «жё компран», «бон суар» – французские выражения, ничего существенно умного из себя не представляющие;
Параша – дворовая девка. Отличается богатырским здоровьем. Довольно мила;
Ситро — безалкогольный напиток. Сегодня делать разучились;
Портвейн — алкогольный напиток. Сегодня делать тоже разучились. Под этим названием продают такое хавно, от которого тошнота, изжога, вспучивание ливера и громкий рыг.