Будем учиться у псковского зоила выстраивать отношения с градоначальниками
Разговор с замечательным критиком Валентином Курбатовым в Бетховенском зале Большого театра
Рубрика в газете: Безжалостный контекст, № 2019 / 39, 24.10.2019, автор: Валентин КУРБАТОВ
Валентина Яковлевича Курбатова в последнее время поймать невозможно. Он нарасхват. Я смог его увидеть лишь на церемонии вручения премии «Ясная Поляна». Разговор состоялся буквально на ходу.
– Первый вопрос: что сейчас читает критик Курбатов?
– Молитвы. От любой книжки сейчас бегу, сломя голову… За лето, работая в жюри премии «Ясная Поляна», я прочёл 120 книг. От этого происходит разрушение сознания. Вы потом не можете собрать мысли. Вы ищите среди этого хаоса чужих звуков самого себя. Пошёл искать себя – пришёл в себя, а себя там нету. Это следствие такой нагрузки. Поэтому сейчас самое время – пойти и – сначала на правый бок, потом на левый и, вспоминая Обломова, кричать: «Захар!» Вот это будет счастье.
– Надеюсь, не Захар Прилепин?
– Не к ночи будет помянут.
– Этой фразой всё сказано… Поскольку вы читали всех финалистов премии «Ясная Поляна», то не удержусь от вопросов: уместна ли аналогия нового лауреата «Ясная Поляна» Сергея Самсонова с лауреатом 2007 года Захаром Прилепиным, уместны ли параллели между романом Самсонова о Донбассе «Держаться за землю» и книгой Прилепина «Письма с Донбасса. Всё, что должно разрешиться…»?
– Думаю, что не очень. К сожалению, несмотря на то, что я чту и уважаю Захара, при этом он всё-таки пишет литературу – прости Захар – рабочего, что ли, свойства, литературу обиходную, повседневную. Писатель оказался в центре истории, на переднем крае – и пишет. Отчёт, репортаж. А Самоснов и его проза – это не репортаж, простите. Это что-то небесное совершенно, не помещающееся в сознание, про Захара он сам, кстати, и не слышал, да и про многих других героев ДНР. Когда я первый раз прочёл Самсонова – сразу позвонил всем своим товарищам, говорю: «Немедленно разыщите, прочтите, сейчас же, бросьте всё!» Они бросили всё, прочитали. И вдруг, мы едем в Ясную поляну, и входит этот человек – в автобус. Все говорят: «Не похож!» Ну, правда, такая проза и вдруг вот это вот – этот постмодернист! А потом я сам догадался и ему сказал: «На самом деле, когда такая книга потребна Отечеству нашему, чтобы оно хоть немного пришло в себя, Господь берёт первого выпускника литинститута: садись, дурачина, вот тебе ручка – пиши! Почему он сегодня и сказал: «Не про меня говорили!» А я ему: «Не ты и написал!» Написал Тот самый. Как и Михаил Александрович написал «Тихий Дон» в 23 года. Александр Исаевич Солженицын поверить не мог: он, такой мудрый и старый Алексан Исаич, а этот сопляк, простите, 23 года, и – «Тихий Дон»! Не может быть! И тут также, говорят: не мог Самсонов это написать. Но в данном случае, опять, слава Богу, вернулось в русскую литературу то самое небесное присутствие. Господь устал от текстов. У нас сегодня не литература, а тексты.
– Я сегодня услышал, как проректор Литинститута, очень уважаемый критик Сергей Дмитренко, в расстроенных чувствах сказал, что присуждение премии Самсонову – это политическая конъюнктура. Я знаю Вас как очень совестливого человека. Есть ли тут какая-то конъюнктура?
– Ни звука конъюнктуры! Самсонов совершенно не знает, что такое политика даже. Он ведать не ведает про это. Эта книга будет ненавистна господину Зеленскому, они будут преследовать его. Да и Путину, вряд ли понравится… Распутится Госдума и Рада, если их заставить прочитать эту книгу! Да и господа президенты могут не решиться вернуться в свои кресла, прочитав «Держаться за землю». Они вдруг поймут, какую обузу они взваливают на себя… Это ведь при них происходит такое чудовищное попрание человеческого облика.
– Лет десять назад Вы на меня очень обиделись из-за книги Романа Сенчина «Елтышевы». Я считал и продолжаю считать эту книгу событием. Но жюри премии «Ясная Поляна» в 2009 году сделало выбор в пользу «Острова» Василия Голованова, который уже мало кто и помнит. А как сейчас Вы оцениваете творчество Сенчина?
– Я считаю, что Роман топчется – марш на месте, простите. И теряет силу. Повторяется. Он пишет правду, конечно. Но правду – такую повседневно-дежурную, обиходную, не преображённую никаким боком, текст не преображается у него. Все последние тексты – безмускульны. Про Париж последнее – просто жалко написано. Сам себя вытоптал уже… «Елтышевы» – его последняя удача.
– Я хочу надеяться, что новый роман Сенчина «Дождь в Париже» – это разминка перед большим прыжком…
– «Елтышевы» был действительно блестящим произведением. Жалко, что мы все как-то его пропустили. Это его лучший пока роман, его лебединая песня. Что будет дальше, я не знаю…
– Повторю: надеюсь, что обязательно последует какой-то рывок и Сенчин ещё всех восхитит.
На этом нашу беседу на короткое время прервала финалист «Ясной Поляны» Александра Николаенко. Она хотела поблагодарить критика за высокую оценку своего романа «Небесный почтальон Федя Булкин».
– Я на секундочку, потому что мы уходим… Мне очень понравилось то, что Вы говорили.
– Вам спасибо за «Федю Булкина».
– Это на самом деле – папе спасибо. Если бы не папа, он бы не появился никогда.
– В особенности, финал, конечно. Я в начале, в середине, грешный человек, чуть-чуть досадовать начал, когда первый раз прочитал.
– И папа говорил: ты переборщишь, ты переборщишь.
– Чо он достаёт этот мальчик, чо он тут умничает передо мной – думал я.
– На самом деле, как сказать, это же образ… Это не мальчик, это мой папа. Это говорил мой папа, а не Федя. Ему было 90.
– Ну мы-то читаем про Федю. Чо ты разумничался тут?
– Мне бы знаете, чего хотелось: что бы эту книжку – люди читали. Это единственное, что важно. Потому что люди, на самом деле, запутались, и в Боге запутались, и во всём. А там даже не о Боге. Там просто они любят друг друга. Она его любит! Вот как сделать, чтобы это читали – понятия не имею…
– Премия отчасти поспособствует. Но и вы тоже – не вешайте нос. Оглашайте! Вы представляйтесь сами, ходите по библиотекам: «Вы читали?»
– Я не такой человек…
– Это не честолюбие в данном случае вами будет двигать, а ответственность перед людьми и перед Господом. Ребят, я сама-то не хочу, я бы на боку валялась, зачем мне тут… Но я хочу, чтоб вы узнали!
– Знаете, такой анекдот есть, очень хороший. Значит, птичка лежит на земле, лапки кверху, в небо будто вцепила, клюв стиснула. «Птичка ты чо лежишь?» Она говорит: «Небо держу» «Птичка, но небо же тяжёлое, как ты его держишь?» «Делаю, что могу». Так и я – я делаю, что могу.
– Спасибо.
– Валентин Яковлевич, вернёмся к нашей беседе. Ещё один вопрос: а что вы думаете о тех гонениях, которые уже четыре года продолжаются на наш еженедельник? Газета должна жить или нет?
– Тут я вам со всем мужеством скажу: отчасти вы и сами виноваты, вы немножко дерзите…
– А надо всех облизывать?
– …Иногда в дерзости нет прямой необходимости. Это уж вы как бы чуть-чуть надевает масочку: «Щас я вам дам, ребята, мало не покажется!» И вот это замечается сразу. Ведь бывает естественный крик и естественное стояние. Либо есть просто: «А вот сейчас я этому засранцу навешаю, а завтра – вот этому. Они у меня узнают!» Надо, чтобы вы вот, правда, попробовали, в собственном, в домашнем существовании, вдруг себе сказать: вот это я сегодня печатать не буду. Вас же начинают ловить на этом господа авторы. Они думают: «Вот только здесь я могу сказать это хамство, эту дерзость – остальные не напечатают, эти говнюки, а отважный Слава!..» Вы эту меру выработайте в себе: отвага как истинная отвага, когда вы за процесс стоите, против гибели, и – другое дело – когда чуть играете, чуть подсвисните этому, укоризненно подмигнёте другому. Там есть это, простите, это ощущается в контексте. Контекст он безжалостен, он выдаёт с головою человека. Поэтому, может быть, скажите в самом тексте: «Извините ребята, я бы не хотел этого печатать…»
– Извините, из-за этого теперь надо закрывать газету? Может быть, легче сменить главного редактора? Сказать: он неугоден, он заигрался. И пригласить…
– Нет, это было уже не один раз. В данном случае, главному редактору нужно вернуть человеческое сердце. Он слишком долго был редактором, он немножко заигрался. И теперь редактор говорит: «Ребята, вы меня извините, я немножко пошёл на поводу у времени, которое озорует, притворяется, играет… И я решил поиграть с вами. И вдруг я смотрю: я уже человек к преклонным годам устремляющийся, думаю, что же я заигрался? И я извиняюсь…»
– Извиняться перед кем: перед Собяниным, Департаментом городского имущества или кем?
– Перед самим собою. Самим собою! Скажите, что я больше не буду играть. Что я, в самом деле, гляжу впервые в зеркало со всей отвагою перед Богом стоящего человека – уже не мальчик… И вот говорю себе: «Ну всё, Слава. Ты прошёл определённый этап житейского пути, и сегодня ты вправе сказать миру только горькую, но сущностную правду. Озоровать и подмигивать этим ребятам, и кому-то подсюсюкивать, извините, против Собянина…» Вас же будут покупать на этом! Против Собянина – сунут одно, против этого – другое. Все будут что-нибудь подсовывать…
– Так газета должна жить или нет?
– Жить должна. Но должна… Это сами напишите – вроде как исповедь редактора. Что, мол, я был дитём этого времени, оно озоровало, вертелось, и я, иногда, чтобы удержать газету позволял себе делать то, чего делать нельзя. И сейчас, когда литература приходит в себя – она перестала уже озоровать, она пытается искать слово… И вы тоже, вместе с ней, скажите: «Я возвращаюсь тоже на пост главного редактора серьёзным, высоким, взвешенным. И пусть никакие господа не думают, что они там что-нибудь сделали со мною, я преодолею всех…»
– Спасибо! Будем учиться у вас, Валентин Яковлевич, осторожности и выстраиванию отношений с начальством. Ничего другого, видимо, уже не остаётся.
Беседу вёл Вячеслав ОГРЫЗКО
Во граде Пскове жил один зоил,
Он москвичей смиренно жить учил.
– Не озоруйте, братцы! – говорил, –
Поберегите ваш бесценный пыл!
И, головы склоняя, москвичи
В ответ шептали: – Ты учи, учи…
Ненависть господина Дмитренко к роману Самсонова о геноциде русских на Донбассе не удивляет.
«Сергей Федорович» – щiрый украинец и тщательно это скрывает. Всегда чувствовалось, что ему трудно изъясняться со студентами на чужом для него языке.
В свое время осенью 1997 года за незнание русского языка, не соблюдение учебной программы и развал преподавательской работы его выперли из Литературного института с позором (оформили по собственному желанию, Есин пожалел). Тогдашний главбух Ира насчитала, вдобавок, липовые часы, которые Дмитренко по факту не отработал как доцент, но нагло указал, как, якобы, проведенные занятия…
Лет пять-шесть назад его таки-затащили в институт обратно, вся эта камарилья постаралась во главе с пресловутым ВП, Юрий Иванович тогда воспротивился, но уже был тогда тяжело болен…
Дебильная интрига, которую ведет визгливый облысевший от порока щiрый украинец, чтобы свалить Варламова и пролезть в ректоры либо хотя бы затесаться в «дом национальных литератур», всем известна. По «тайным» указивкам минкультуры, которые он безропотно исполняет, с его подачи этим летом и осенью были разорваны, якобы, по причине истечения срока срочные трудовые контракты со многими авторитетными преподавателями института: Можаровой, Саленко и другими. Олег Павлов умер, не выдержало сердце. Введены другие, близкие к окружению Криистины Трубиновой проходимцы, какая-то пентелеева из ижевска и прочие заезжие гастролерши.
Мне только одно не понятно, почему Ваш интервьюер называете этого совершенно бездарного, лживого и примитивного зазнавшегося бездаря, комментатора к скабрезным анекдотам, штампуемым в антирусском ЭКСМО, «известным критиком»? Единственное на что годен этот анекдотический персонаж — разъезжать по командировкам по белоруссиям за казенный кошт.
И это – критик? Похож на служку церковного, типа господи помилуй. Так и тянет пятак в кружку кинуть… на развитие литературного процесса )
1. кое-чему у меня научился…