«Что-то движется в мире не так…»

Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2023 / 50, 22.12.2023, автор: Константин СМОРОДИН (г. Саранск)

Константин Владимирович Смородин родился в 1961 в г. Первоуральске, Свердловской области в семье музыкантов, раннее детство провёл на Украине, затем семья переехала на родину матери в г. Саранск (Мордовия). Окончил Литературный институт им. Горького. Автор 7 книг стихов, а также 10 книг прозы и публицистики, написанных совместно с безвременно ушедшей супругой Анной Смородиной. По пьесам А. и К. Смородиных поставлено несколько спектаклей. Публиковался в журналах «Москва», «Наш современник», «Юность», «Роман-журнал. ХХI век», Молодёжный журнал «Странник», «Подъём», «Вологодский Лад» и др. Лауреат нескольких всероссийских премий. Член СП СССР/РФ (1989 г.). Народный писатель Республики Мордовия (2014 г.).

---

 

 

* * *

Где-то там, далеко (раньше б я написал – за рекой)

молодые: отец мой сидит, рядом – мать молодая,

между ними бутуз в ползунках, белобрысый такой, –

это я на том фото с надломленным краем.

 

Как-то странно глядят… словно смотрят с другой стороны…

в городке заводском, где родился я, в Первоуральске.

В том году наш Гагарин почти долетел до Луны…

снег пошёл в сентябре и смешались осенние краски.

 

 

* * *

Обычный час обычного же дня.

К нам Новый год приходит ненадолго,

а старый говорит:

– Запомните меня,

я был ещё вчера в камзоле с треуголкой.

– Ты это, Фигаро?

– О! Вы меня узнали?

Всё, что ново – старо.

И нет в этом печали.

 

 

* * *

Люблю огни ночного Ленинграда:

в каналах тёмных плещутся дома,

и первый снег кружит… Дворцов армада.

Как в латах рыцарских – сырая тьма.

В пыли алмазной сада Летнего ограда.

 

А в подворотне пан преследует наяду,

пытается обнять, но – взмах руки,

и, надо ж, экая досада,

на взмах руки вдруг тормозит такси.

Наяда радостно спешит:

– Не провожай, не надо! –

Но на прощание смягчается: – Прости!..

 

Пан раздосадован. Куда идти?

К тому ж – час тридцать. Развели мосты.

 

Снег падает, с дождём перемежаясь.

Кошчонка чёрная дорогу перешла.

Пан скачет, нецензурно выражаясь.

А улица белым становится бела.

 

 

* * *

Помню: платформа,

курящая дама в шубке,

рядом – малыш,

рыдающий не на шутку,

и мать поливает малютку отборным матом,

считая его в чем-то там виноватым.

Мне показалось

в железнодорожном шуме,

что я как будто внезапно умер,

и нахожусь в аду,

на промежуточной станции,

и какая-то тварь

распекает меня

за отсутствие посадочной квитанции.

 

Это было давно. В советской России.

На станции Домодедово я ждал электрички.

Начиналась весна. В луже синей

купались голуби в талой водичке.

 

 

* * *

Мы жили в наивные времена

периода застоя советской страны, –

была неказиста с виду страна,

зато наши девушки были стройны,

 

писатели – талантливы, художники – хороши,

великую музыку писали композиторы наши,

в церквах молились о спасенье души,

а летом были переполнены пляжи.

 

Но умирало русское село.

По мозгу била бетонная архитектура.

И вырождалась, как назло,

обуржуазившаяся номенклатура.

 

На юге уже полыхнул Афган.

У националистов поехала крыша.

Упали цены на нефть – прохудился кафтан.

И Меченый к власти пришёл Миша.

 

А дальше, как говорится, понесло

страну по кочкам к лихим девяностым.

И гипсовая гребчиха в парке, бросив весло,

ушла в челночницы легко и просто.

 

 

* * *

Мост через Днепр. На горизонте – город.

Сосновка. Хаты. Жёлтый храм.

В воспоминаниях я снова молод,

меня встречают и все живы – там.

 

Бульвар Шевченко в праздничных каштанах.

Хмельницкий у фонтана с булавой.

Народу мало – поезд прибыл рано.

И синева звенит над головой.

 

Всё это было. Было ли когда-то?

Могилы близких выстроились в ряд.

Пришли чужие люди в наши хаты

и на чужом наречье говорят.

 

Уходят мёртвые за нами следом

по светлым водам, лёгкие, как дым.

Я никогда здесь, наверно, не был.

Исчезнут вскоре мои следы.

 

Не солнце ль мёртвых шлёт лучи косые,

холодным светом озаряя даль?

И скачут на бульваре бесы злые,

крича нам: «кто не скачет, тот – москаль».

 

 

* * *

Что сказать о гражданской войне,

позабыв – какого та года?

Что она продолжает во мне

рвать снаряды, расстреливать сходу?

 

Что она анакондой вдвойне

давит сердце, впивается в рёбра?

Что сказать о гражданской войне?

Что поднять её можно из гроба?..

 

Революция грёз или роз,

революция слева иль справа,

всё равно – революция слёз,

и с изнанки вновь будет кровавой.

 

В чём же дело? А дело – в цене.

Мы живые иль мёртвые души?

Гибнем мы на гражданской войне,

побеждая в себе равнодушье.

 

 

* * *

Разделить на добро и на зло

невозможно – сокрыто под спудом.

Если ставят клеймо на чело –

кто-то радуется как чуду.

 

«Жизни тёмных тоже важны!

Хватит светлости! На колени!

Были серыми мы до войны,

а теперь мы выходим из тени».

 

Что-то движется в мире не так,

размножается тьма многократно,

и уже не скрывается мрак…

«Будьте к нам, – говорят, – толерантны!»

 

Пёстрой радуги солнечный край.

Чёрный день – в отражении – красный.

Почему так? Поди-ка – узнай.

Потому что опять будет Пасха?..

 

Ну, а если – огонь не сойдёт?

Так случится – его не заслужим.

И поднимется серый восход

над землёй, опрокинутой в ужас.

 

 

* * *

На кладбище – осень. Берёзы роняют листву.

Печальные лица. Кресты якорями в земле.

И мысли простые: живое стремится к Христу.

И неба не видно. А небо в душе, как в дупле.

 

Вон яблоня яблок насыпала – может, возьмёшь?

Вон дождь моросит, оставаясь на чёрном столе.

Вон слезы уткнулись в лицо и бегу, и бегут тихо – сплошь,

бегут по улыбке застывшей…

Берёзе над нами сто лет.

 

Берёзе сто лет, а тебе было бы – шестьдесят.

А ты, неживая, давно уж остыла в земле.

А листья с берёзы летят и летят, шелестя.

А дождь моросит, оставаясь на чёрном столе.

 

 

* * *

Исчезает деревня,

вымирает село.

Я на тракт въехал древний, –

словно душу свело

 

от печального вида

иссякающих сёл.

Кто на гибель их выдал?

Кто до края довёл?

 

Вот ольха да крушина

у притихшей реки.

Но светла здесь кручина,

временам вопреки.

 

За погостом – часовня.

На холме – тёмный лес.

Затаилось всё словно

и утратило вес.

 

Может, жизни вершина

здесь – не вечный покой? –

где ольха да крушина

над притихшей рекой!