ПОЕЗДКА В КИРОВ. ЛОВЛЯ ДУШ

№ 2023 / 10, 18.03.2023, автор: Даниил ДУХОВСКОЙ

Даниил Духовской – поэт, кинорежиссёр, фотограф. Родился в Москве в 1974 году. Как журналист публикуется с 1990 года. В 2005-2007 годах учился на Высших курсах сценаристов и кинорежиссёров в мастерской Петра Тодоровского и Наталии Рязанцевой. Известный коллекционер «шерлокианы», увлекается «железом» – силовыми видами спорта.

В декабре 1989 года познакомился с Эдуардом Лимоновым в день его возвращения из эмиграции. С 1994 года тесно сотрудничал с Лимоновым как один из создателей и членов редколлегии газеты «Лимонка» (печатался под псевдонимом «Данила Дубшин»). Входил в «ближний круг» Лимонова на протяжении четверти века. В последние девять лет жизни писателя был его литературным секретарем и редактором, а в книгах «Седого графа сын побочный» и «Партия мёртвых» – удостоился чести выступить соавтором классика.

Публикуемый мемуар – глава из книги субъективных воспоминаний о годах общения с Э. Лимоновым, над которой Духовской работает в настоящее время.

---

 

«Другу моего детства – в одном пионерлагере в г. Вятке.

От соседа по койке. Э. Лимонов»

(автограф на подаренной мне «Книге мёртвых», 2000 г.)

 

 

…итак, Костя Мишин велел перезвонить назавтра. Я перезвонил и Костя продиктовал мне телефон Тараса Адамовича Рабко. И я стал вызванивать Тараса Адамовича, потому что… Вот! Я вспомнил зачем конкретно искал Тараса, а через него – Лимонова.

О, это отдельная история! И придётся её рассказать.

Когда-то давно мне довелось учиться в странном учебном заведении, называвшемся до тоски длинно «Гуманитарно-методологический экспериментальный проектный Колледж, школа №1314».

Это было детище круга методологов, учеников Г.П. Щедровицкого, основателя Московского методологического кружка, главным из которых был Юрий Вячеславович Громыко. Школа была действительно экспериментальной, возникшей на волне педагогических новаций и поисков перестроечных времён.

Придя туда вслед за девочкой Верой М., одноклассницей по старой школе, в которую был влюблён, я обрёл в Колледже очень важных в моей последующей жизни друзей. Однако формально главным – методологической наукой не проникся совершенно, чего не скрывал. Учился у Дмитрия Невелёва практической журналистике (сейчас бы сказали «гонзо-журналистике»), вёл себя свободно и достаточно равнодушно по отношению к учебному процессу, возможно, понемногу хамил.

Кончилось это закономерно – меня с треском выгнали по окончании девятого класса. Одно время даже существовало негласное распоряжение недоброжелателей не пускать меня на порог Колледжа. Отношения же с рядом друзей-учителей и соучеников сохранялись, и я появлялся в бывшей своей школе тайно. Однако к 94 году запрет на моё появление в Колледже пал, и я там денно и нощно, что называется, тусовался.

У методологов практиковалось нечто наподобие выездных семинаров, называвшееся ОДИ – Организационно-деятельностные игры. Летом 1994 такая ОДИ намечалась в окрестностях города Кирова, он же Вятка. Посвящена эта «игра» была теме «Молодёжь и будущее России». Мои приятели, вчерашние выпускники Колледжа? придумывали, кого из ярких персонажей позвать на эту игру в качестве special guests.

Андрей Андрюшков жаждал заполучить Егора Летова, звонил ему в Омск, но Егор, только-только удравший из Москвы в родную нору, не горел желанием вновь ехать куда-либо. Егор заявил, – сейчас поперхнутся рьяные поклонники Летова, – что только что купил себе большой телевизор, и никак не может пропустить трансляцию финала Чемпионата мира по футболу. Какой тут Киров! Бразилия/Италия вышли в финал!

Женя Курнешов пытался завлечь в наши сети Сан Саныча Карелина, великого нашего борца, но не преуспел.

Кому-то пришла в голову странноватая идея позвать Алексея Брумеля, брата олимпийского чемпиона, чудака, именовавшего себя «Регентом Российского Императорского дома». В те годы он был на слуху.

Ну а я носился с идеей затащить в Вятку Эдуарда Лимонова.

Регент Брумель в итоге, кстати, доехал, проявив себя во всей своей комической сущности – он приехал, но опоздал более чем на неделю. Оправдывал это тем, что добираться от Москвы до Кирова ему пришлось на электричках. Прибыл он, злой и уставший, к шапочному разбору, когда игра уже завершилась. Тем не менее, его накормили сытным обедом и наговорили ласковых слов. Регент престола разомлел, расчувствовался и был уже полностью доволен поездкой.

 

* * *

Получив у Мишина телефонный номер «Тараса имени Лимонова» я тотчас по нему позвонил. Не могу вспомнить подробностей переговоров с Тарасом, но очевидно, что нам удалось договориться, потому что уже через пару дней я вместе с Андрюшковым поджидал Тараса и Эдуарда в подземном переходе на выходе из станции метро «Площадь Ильича». В ста метрах от метро, на поверхности в здании сороковых годов располагался на третьем этаже наш Колледж.

Они приехали – один повыше, другой пониже, Лимонов – в своей знаменитой нейлоновой «косухе», Тарас в вылинявшей куртке Народной армии ГДР, радикальные, экзотические и невероятно бодрые.

Мы поднялись на третий этаж и уселись в одной из аудиторий.

Поставили чай.

Лимонов прихлёбывал чай, щедро нагрузив в него сахару, и с любопытством озирался. Мы, волнуясь, но как могли внятно, изложили Эдуарду Вениаминовичу, который сразу настоял на том, чтобы обходиться без отчества, нашу завлекательную идею.

– Так куда едем? – осведомился Эдуард, постукивая пальцами по граням чёрной картонной папки с резинками на уголках.

– В Вятку.

– Куда, не слышу?

– В Вятку.

– Не понял, куда?

– Ну Киров.

– А-а, Киров… а автомат дадите? – произнёс Лимонов и рассмеялся собственной шутке.

Главное ощущение, запомнившееся многим из тех, кому приходилось общаться с Лимоновым в те годы – исключительная лёгкость нрава этого человека. Он легко соглашался на то, что представлялось ему интересным, легко, быстро и необидно отказывал, если интересно ему не было. Был лёгок на подъём и легко сходился с людьми.

Вот так же легко он согласился и на поездку в Киров.

Точнее под Киров; в пятидесяти километрах от города располагался, да и по сию пору благополучно располагается, принадлежавший МПС, то есть железнодорожному ведомству, оздоровительный лагерь «Сосновый бор». Именно там методологи учинили свою ОДИ.

Вот мы в фирменном поезде «Вятка». С Ярославского вокзала «фирменный» везёт нас на север. Лимонова сопровождает неизменный адъютант Тарас. Мы не буржуйствуем – едем по-народному, по-студенчески, в плацкарте. Народ, вот он – рядом, и не забывает напоминать о себе. Лимонов занимает боковое место, он на нижней полке, Тарас – на верхней. Нижняя ещё не разобрана, она в варианте столика. Вежливо спросив, можно ли присесть, подсаживается мужичок в футболке с разноцветной надписью BOSS на груди. Долго смотрит на Эдуарда, разглядывает. Лимонов не выдерживает:

– Чего смотришь?

– Я тебя знаю.

– Ну?

– Знаю. Точно. – Мужичок задумывается. – Ты в футбол играешь! (торжествующе) – Ты футболист!..

 

* * *

Бегут, стучат, бегут колёсики рядком… Ж/д тогда была аховая. Уже вернувшись из Кирова в Москву, через пару месяцев мы с Лимоновым прочитали в газете, как шесть вагонов того самого «фирменного поезда Вятка» сверзились с полотна. Не погиб никто только из-за малой скорости. Причиной аварии газета называла «предельную изношенность рельсов и колесных пар»…

 

* * *

Вокзал в Кирове не запомнился, мы миновали его как-то очень шустро. Затем была какая-то школа, где нас временно разместили прямо в пустующем по случаю каникул классе.

Лимонов, заправский путешественник, тут же прикорнул, улегшись прямо на парту и подложив под голову видавшую виды синюю дорожную сумку.

А потом мы выбрались в город. Совсем как у приличных туристов, у нас было время на осмотр достопримечательностей.

Через двадцать девять лет я открываю чёрную жестяную коробку из-под виски Jack Daniels, там у меня хранятся фотографии того июля. Сверяюсь с фотографиями.

Фотографии говорят, что наша компашка сбилась уже в поезде, сплотилась вокруг Лимонова. И этой компашкой мы откололись от основной массы направлявшихся на методологический семинар, а ехало человек тридцать, не меньше.

Кто в ней, в нашей компании, был? Лимонов плюс Тарас, я, Фил Дмитриев, Женя Курнешов, Кирилл Красильников, также близок к нам был Сергей Леонидович Поляков, один из любимых преподавателей – в Колледже его должность по-кагэбэвски называлась «куратор».

Дальше следуют скриншоты моей памяти, эпизоды той прогулки.

…вот Фил и Эдуард фотографируются у памятника народовольцу и террористу Степану Халтурину. Пассионарный плотник-динамитчик отлит из бетона ещё в начале 20х, памятник и постамент обветшали, и это лишь подчёркивает наивное обаяние этой ранне-революционной скульптуры. Мы и сами выглядим под стать памятнику, пропылённые, в потёртых одеждах. На голове Фила старорежимная фетровая шляпа, такие никто уже не носит в 90-е. Краевед любых краёв, жестикулируя, он что-то объясняет улыбающемуся Эдуарду.

Вот мы на набережной могучей реки Вятка. В центре города есть окультуренный кусок, с балюстрадой, ротондой и лестницами. Основная же часть речного берега в черте города впечатляет прекрасными дикостью и запустением. Для общего фото мы выстраиваемся на фоне уходящей далеко за реку перспективы. Снимаю я, в моём фотоаппарате черно-белая плёнка. Потом меняюсь местами с Кириллом, и он делает цветной кадр на «мыльницу» Тараса Рабко.

Вятский Успенский Трифонов монастырь обширен, мы наведываемся и туда. Блуждаем по территории. У родника, который называется «Святой источник преподобного Трифона» Лимонов испивает водицы:

– Ледяная, аж зубы сводит, – комментирует он.

Не пообедав, мы грузимся в автобус, обыкновенный рейсовый ПАЗик, набитый местными жителями, волокущими за город свои дачные баулы. И далее полсотни кэ-мэ трясёмся по разбитой дороге.

Среди провинциальной публики полуседой короткостриженый Лимонов с серебряными кольцами на тонких пальцах, в своей нейлоновой косухе с широченными плечами смотрится так же, как Дэвид Боуи в жёлтом пластиковом одеянии посреди брежневской Москвы 73-го года. То есть диковато, инородным телом.

Но удивительное дело, наш народ настолько толерантен, что необычный вид чужака не вызывает никаких вопросов. А уж когда Эдуард вступает в коммуникацию с кем-либо, все понимают, что это совсем свой.

«Мужчина, вот вы, в курточке – за проезд передайте. Спасибо». Лимонов сидит рядом со мной и Тарасом на переднем сиденье ПАЗика, поэтому ему то и дело приходится вскакивать к стеклу, отделяющему водительскую кабину от салона и передавать водителю мелочь. Делает это он без малейшего раздражения, и вообще, заметно, что ему страшно нравится участвовать во всём этом бытовом народном мельтешении.

Изголодавшийся по России, достаточно долго с ней разлучённый – он с удовольствием погружается в «русскую жизнь», купается в ней. В этом нет ни малейшей позы. Ему нравятся ландшафты, какие-то своеобразности, нелепости, диалектизмы… Всё это он вбирает в себя, и даже не сильно важно, трансформируется это потом в текст или нет. Это трансформируется в самого Лимонова, он – в своей среде.

 

* * *

В санатории «Сосновый бор» Эдуарду подготовили люкс. С плюшевыми диванами, модными в начале семидесятых креслами, телевизором, полированной «стенкой» и синтетическим ковром на полу. Находилась эта роскошь в так называемом «административном корпусе», отдельно от народных масс.

Сама зам. директора вышла встречать заграничного (тогда Лимонов воспринимался именно так – «наш писатель из Парижа») гостя. Милая крашеная блонд средних лет, несколько более крупная, чем стоило бы быть. Она с интересом рассматривает Эдуарда. Он, вообще, нравится такого типа женщинам, я это замечал много раз. «Эдуард Вениаминович, примите от нас этот символический презент. Это наша местная водка. Очень хорошая». «Водка? Отлично, спасибо! Самый лучший подарок!» – Лимонов источает доброжелательность. «А можно с вами сфотографироваться на память?». И я делаю фото на балкончике корпуса, на фоне сосен: Лимонов с подаренной бутылкой водки в руках и зам. директора санатория, милая крашеная блонд средних лет.

К слову, о водке. Водки в те дни вокруг нас и в нас было много. Мы, пацаны, выпивали, потому что для подростков огненная вода – это и способ самоутверждения, декларация отдельности от детской жизни. И, как бы поточнее сказать – коммуникативный лубрикант, и – всё равно нечто запретное, а потому притягательное. Водку же надо «достать», потом «не спалиться», а потом, когда кончится, снова «достать».

Ну а Лимонов выпивал, потому что он выпивал всегда. Водка многие годы была частью его повседневной диеты. Стоит отметить, что при этом он практически не пьянел сам и терпеть не мог пьяниц, людей, которые оказываются слабее алкоголя, которых «огненная вода» подчиняет себе. В том возрасте, в котором я его застал, он пил легко, регулярно и совершенно беспроблемно.

А от плюшевого люкса Лимонов отказался. Один день он его занимал, принял в нём местного журналиста, первым из вятской пишущей братии добравшегося до «парижского писателя» – в последующие дни интервьюеры возникали регулярно – и съехал. Не факт даже, что Эдуард переночевал в номере. По-моему, он вечером первого же дня попросился «в палату к ребятам». Делалось это всё неофициально, в обмен его место в плюшевом люксе заняли довольные таким оборотом Женя Курнешов и Лёша Парабучев.

«Палатами», по пионерлагерской терминологии, мы называли номера, в которые нас заселили. Они, конечно, не были ни казармой, ни палатами – никаких двухъярусных коек, но кроватей было много, то ли четыре, то ли шесть в каждой комнате. Духу коллективизма в «палатах» жилось, безусловно, вольготней, чем в «люксе».

Вечерами, после пленарных и иных заседаний, после столовских обедов и ужинов с непременным компотом, мы всей компанией набивались в наш номер. Закрывали дверь, ставили одну из коек поперёк двери, забаррикадировав её (интересно, отчего мы так поступали? Не запирались изнутри двери номеров что ли?). Доставали припрятанную водку, разнокалиберные стаканчики, разливали и начинали долгие разговоры. Говорил, разумеется, в основном Лимонов. Мы, по большей части, вставляли какие-либо междометия или оживлялись, слыша знакомое имя. А сколько имён было незнакомых!

Мой друг Фил Дмитриев вспоминает, что именно во время наших вечеряний он впервые услышал из уст Лимонова имя поэта Леонида Губанова. «Я запомнил, как Эдуард говорил, что Губанов был похож на гипсового пионера… Он постоянно рассыпал в речи россыпи своих замечательных выражений, фраз, которые потом становились кусочками его книг. Про Губанова он ведь потом в «Книге мёртвых» написал именно это – про гипсового пионера. То есть, ты слушаешь и видишь, как перед тобой рождается текст» – вспоминает Фил, сидя у меня на кухне через 28 лет.

Здесь я могу только присоединиться к воспоминаниям Филиппа. Так, скажем, книжку «СМРТ» – сборник новелл о приключениях Лимонова на сербских войнах – я, как и вся наша компашка, услышал из уст Эдуарда практически полностью именно тогда, за 14 лет до того, как она была написана и издана.

Он проговаривал свою жизнь, и проговаривал черновики своих книг. Иногда эта черта даже раздражала. Вот услышишь ты что-то интересное в совершенно личной беседе, начинаешь ощущать себя доверителем-конфидентом, ходишь такой, облагороженный тайным знанием, никому не рассказываешь. Но вот проходит год-другой, или десять лет, неважно – и читаешь доверенную тебе историю, изложенную на страницах новой книжки – уже для всех. Возникает ощущение потери. По крайней мере, у меня возникает, я так устроен, в этом отношении я очень жадный.

 

* * *

«Сосновый бор», оправдывая своё название был окружён сосновыми и еловыми чащобами. Уже на второй день кто-то из аборигенов поведал нам о роскошных черничниках, где в этом году будто бы случился небывалый урожай.

Мы не мешкая отправились по ягоды. Выглядел наш отряд экзотичней некуда. Фил в своей старомодной фетровой шляпе и потёртой лётной кожанке. Лимонов в уже многократно упомянутой мною косухе, да ещё он нацепил чёрную кепочку, я в чёрной джинсовой куртке, футболке Whitesnake и войлочной австрийской чёрной же кепке на башке – в просторечии тогда их называли «гансовками». Кирилл с хаером хэви-металлиста, то есть с патлами до задницы. И Женя Курнешов, вырядившийся в кашемировый свитер и белые джинсы. Отряд столичных идиотов.

Оценить сказочную чернику мы в полной мере не сумели, ибо вначале нам пришлось оценить размеры и свирепость местных комаров. Они не церемонясь облепляли тушку, и что из одежд могли прокусить, то и прокусывали. Спасаясь от них, мы заматывали физиономии любыми кусками материи, у кого что было. У предусмотрительного Лимонова оказался крупный платок, а Фил единственный из нас, казалось, был нечувствителен к комариным атакам. Именно эти двое и добрались до черничника, в то время, как наша несчастливая команда отбивалась от самок двухкрылых стражей местного леса.

Фил Дмитриев и Эд Лимонов, команда мечты, они набрали черники! Можно сказать, под огнём противника. Здоровенную стеклянную банку.

Далее я с тоской по упущенным вкусовым ощущениям вспомню, пожалуй, последующую часть черничной истории. У Филиппа возникла идиотская, как впоследствии оказалось, идея настоять имевшуюся в загашнике водку на свежесобранной чернике.

Дадим слово Филу, ниже его прямая речь:

«Девяносто четвёртый, напомню, год. Вы понимаете, какая там была водка – с совершенно экзотическими названиями, в которые иностранные импортёры конвертировали свои знания о «загадочной русской душе» – «Толстобрюхов», «Синебрюхов» … И вот в эту водяру, а горлышко бутылки уже тогда было с сепарационной решёткой (так Филипп обозвал дозатор), мы с Эдуардом Вениаминовичем старательно пропихиваем несчастные черничины. Мы изрядно перемазались в раздавленной чернике, но Лимонов с большим увлечением проделывал этот процесс. Дали ли настояться? Нет, не особо, потому что уже очень выпить хотелось. Понимаешь, свежий воздух… Затолкали мы чернику в водку. Лимонов взял бутыль, налил себе и первым выпил. Поморщился и говорит: «Господи, какая дрянь!» Дрянь получилась действительно невозможная. И самое жуткое, что мы всю ту прекрасную, отборную чернику употребили на производство этой идиотской настойки».

 

Но мы её всё равно допили, эту нелепую чернику на водке. Когда разливали по последней, кто-то, по-моему, это был до сей поры молчавший, а потому отсутствовавший в моём повествовании, Илья Атапин (а может, вовсе и не Илья) заметил: «Что мы всё пьём просто так? Надо произнести тост!».

И Илья (или не Илья) вспомнил какой-то витиеватый грузинский тост, весьма остроумно и извилисто подводящий к финальной фразе: «так выпьем за то, чтоб не было войны!»

Тут взвился Лимонов! Вернее, сперва он спокойно возразил: «Да нет, зачем? Война нужна – она как раз обнажает все пороки, срывает все маски, делает людей честнее…» Произнося это, он на ходу воспламенился, и дальше уже чеканил фразы: «В окопах нет места вранью! Человек там мгновенно становится героем. Или ничтожеством! Выпьем за войну! Да здравствует война!»

 

* * *

Мы бродили холмистыми берегами извилистой речки Ивкинка. Иногда днём, чаще – вечерами. Вода споро бежала своим путём куда-то в вечность. Мы слушали рассказы Лимонова, он выслушивал нас.

Однажды Сергей Леонидович, куратор, сфотографировал нас стоящими на зыбком подвесном мосту через Ивкинку. Жара. Я в тельняшке, напряг бицепс. Фил Дмитриев крепко держится за леерное ограждение. Лимонов в красной маечке без рукавов, стоит, улыбается. И справа самый высокий – Женька Курнешов. А за нами – нависшие над водой ивы и буйная зелень речного берега.

Лимонов лежит в земле на московской окраине уже три года. Мы, парни с фото, пока живы. Один не в стране, двое тут. Видимся редко. Подвесной мост изрядно проржавел, но, я видел недавнее фото, ещё висит, пугая редких туристов своей зыбкостью. Речка Ивкинка так же сосредоточенно несёт воды в вечность. Фотография стоит у меня на книжной полке. На ней, видимо, запечатлено счастье.

 

* * *

Кировская пресса быстро проведала о явлении знаменитости на вятской земле. Надо отдать должное местным журналистам – они не ленились прошкандыбать полсотни километров по плохой дороге, чтобы сделать интервью с Эдуардом Лимоновым. Их было много, каждый день кто-то приезжал. Были телевизионщики, они снимали Лимонова на живописном фоне корабельных сосен. Был уже упомянутый очкастый молодой человек, успевший записать интервью в момент недолгого обитания Лимонова в люксе. Была маленькая и бойкая блондинка с причёской «хвост», помимо самого Лимонова она с энтузиазмом проинтервьюировала и ребят – Кирилла, Женю, меня грешного. Где все эти материалы, съемки, аудиозаписи? Не сотня ведь лет прошла, но время уже надёжно поглотило их.

Впрочем, один материал уцелел, разумеется в моём архиве. Однажды утром в лагере объявился Феликс Семёнович Фридман, корреспондент «Кировской правды». Надо сказать, что Феликс Фридман – это легенда вятской журналистики. В советские годы Феликс Семёнович ведал в «Кировской правде» отделами информации, культуры, партийно-воспитательной и идеологической работы. То есть был человеком проверенным, но, вместе с тем, по отзывам современников, вполне либеральным (в хорошем смысле этого слова). Он жив, если я верно информирован, и по сию пору, ему должно быть уже хорошо за восемьдесят.

Элегантный, как английский аристократ, в светлых брюках и джемпере качественной вязки, Феликс Семёнович разыскал Лимонова и легко получил его согласие на интервью. Я зрительно помню эту картинку: вот они, фигура в чёрном и фигура в светлом, неспешно прохаживаются под соснами по устланными хвойными иглами дорожкам. Находившись, усаживаются на скамейку, симметрично закидывают нога на ногу. Фридман по-старомодному стенографирует ответы собеседника от руки в блокноте. Я фотографирую. Фридман просит фото для газеты, но эпоха-то доцифровая – на флешку не скинешь, по вотсапу не перешлёшь, а в «Сосновом бору», увы, нет возможности проявить плёнку и напечатать фото.

Интервью вышло в «Кировской правде» через несколько дней – аж на первой полосе. Мы ещё успели коротко встретиться с Феликсом Фридманом в Кирове на обратном пути. И Фридман подарил мне и Лимонову по экземпляру газеты с трогательными дарственными надписями. Его интервью с Эдуардом совсем небольшое, но оно любопытно своей непосредственностью. Интервью с Лимоновым в провинциальной прессе было великое множество, но где они все? Так что это уникальный по-своему документ. В книжном издании этих воспоминаний я помещу его в качестве приложения.

 

* * *

Тарас Рабко был с нами, но отчего-то в «Сосновом бору» почти не запомнился. Разве что в столовой, на спартански простых обедах с алюминиевыми мисками, кружками и ложками он точно присутствовал, об этом свидетельствуют фотоснимки.

Лимонов охотно брал на себя обязанности раздатчика порций. После тюрьмы Эдуард бы выразился «баландёра», но до тюрьмы было ещё долгих семь лет. Половником на длиннющей ручке он разливал нам супы и шмякал сгустки каши в миски. В сочетании с бритой башкой Тараса, склонившейся над своей порцией, одна из этих фотографий неизменно производит на несведущих зрителей впечатление как раз тюремной. Даже несмотря на девочку с косичкой, проходящую на заднем плане. Это так, наблюдение за психологией восприятия…

Тарас, я вспомнил, свалил из «Соснового бора» раньше всех. Его подгоняли какие-то студенческие дела или обязательства в университете, и из Кировской области он дня через три отчалил в область Тверскую.

 

* * *

Я, конечно, не удержался от традиционного соблазна всех начинающих писателей, а именно таковым я себя мнил в ту пору. В тайной надежде показать мои опусы классику, я захватил из Москвы листки с машинописью двух рассказов. Собственно, это и было почти всё, что имелось у меня за душой тогда.

Один рассказ, мой хит тех лет, назывался «Убийца, который меня любил», про измайловского бандоса и, по совместительству, мента Толю Широгорова по кличке Шико, с которым я случайно познакомился на морозной вечерней улице. Он сперва пытался вербануть меня в бригаду, а потом долго и нудно изливал мне душу, отягощённую разнообразными грехами.

Второй рассказ был, разумеется, про любовь и, разумеется, про любовь несчастную. Живописал он моё юное чувство к девушке Вере, из-за которой я некогда и очутился в том учебном заведении, которое вывезло нас с Лимоновым в окрестности города Кирова. Страдал я за Верой довольно долго и с переменным успехом. Впоследствии у неё всё сложилось хорошо, вышла замуж за неординарного парня, быстро заработавшего первый миллион нерублей, родила от него четверых детей, развелась и теперь живёт в Англии в симпатичном собственном особняке. Мы до сих пор дружим. Правда, с её бывшим мужем более тесно, я числю его среди немногих моих по-настоящему близких друзей, и он меня, если не ошибаюсь, тоже.

Листки с машинописью этих рассказиков я всучил-таки Лимонову. Выбрал момент, когда никого рядом не было, и, нарочито небрежно, попросил прочесть. Лимонов охотно взял листки, улёгся на застеленную койку в нашей палате, заложил правую руку за голову – я отчётливо помню эту сцену – и погрузился в чтение. Я деликатно вышел в коридор и притворил за собой дверь.

Минут через сорок я вновь появился перед очкастыми очами классика и осведомился:

– Ну что, прочитали?

– Да-да, прочитал – бодро отвечал Лимонов.

– Ну и как?

– Страшная жизнь, страшная… – отвечал Эдуард Вениаминович загадочно. – А написано очень неплохо, молодец.

Вечером того же дня, или на следующий день, или через день – уж не буду привирать ради красивой хронологии, Эдуард предложил мне стать членом редколлегии только-только задуманной тогда газеты «Лимонка», готовить первый её номер. Что я вскоре и сделал, но об этом – в другой главе.

 

* * *

Повесть о земле Вятской, чувствую я, затянулась, но это была важнейшая точка установления доверительных отношений с Лимоновым, поэтому я вспоминаю подробно, увеличивая детали. Именно тогда мы разглядели друг друга и, видимо, прониклись обоюдной симпатией, обеспечившей следующие четверть века общения, вплоть до смети Эдуарда в марте 2020-го.

 

* * *

Там же, под этими высоченными северными соснами у Эдуарда Лимонова случилась ещё одна встреча. Встреча эта не имела долгосрочных или фактически важных последствий, но стала своего рода литературным фактом, и в создании этого факта участвовать случилось и мне.

Существует фотография моей работы: Лимонов в футболке без рукавов, с блокнотом и авторучкой в руках, стоит и оживлённо беседует с молодым, но представительным (не в смысле толстым, а в смысле – значительной внешности) батюшкой. Батюшка безбород, на фотоснимке он левой рукой держится за наперсный крест, словно ища опоры в споре с еретиком Лимоновым.

Снимок довольно известен, публиковался он множество раз, а первая публикация была в альбоме «Лимонов в фотографиях», который коллекционным тиражом 300 экземпляров издал художник Борис Гусев ещё в 1996-м.

Кадр отличный, в нём есть и сюжет, и эмоция.

Для гусевского альбома Лимонов собственноручно сделал подписи к изображениям, воспроизводились они факсимильно.

Под фото со священником Эдуард написал: «С отцом Владимиром в молодёжном лагере в 35 км от города Вятка. Спор».

Фото кочует по сети, часто появляется в фотоподборках, посвящённых Эдуарду Лимонову. Оно обросло множеством народных объяснений, людям хочется придумывать этому снимку историю. Загадочному «отцу Владимиру» сочиняют судьбу, придумывают о чём он спорил с Лимоновым «в лагере под Вяткой» …

Но штука в том, что лимоновская подпись под фото обманывает. Батюшку звали не Владимиром, но Александром!

Теперь уже можно признаться, готовя фотографии для альбома, мы с Эдуардом решили изменить имя героя снимка, чтобы не навредить священнической карьере симпатичного человека. В 1996 это было актуальное опасение.

На самом же деле, на фото вместе с Лимоновым запечатлён будущий протоиерей отец Александр Перминов. В тот год, если верно помню, он был только-только рукоположен, а сейчас, насколько я знаю, уже ушёл из служения.

Кто такой отец Александр? О, это весьма известная личность, и известность его простирается шире границ Вятской епархии. Самый простой способ узнать о нём подробнее – ввести в поисковый запрос словосочетание «байкер-батюшка». Помимо информации о том, что батюшка – основатель мотоклуба «Орден Преображения», выпадет много разного, и хорошего, и – не очень хорошего. Неоднозначен в глазах современников отец Александр. Я запомнил батюшку человеком живым и страстным, поэтому неудивительно, что у него существует много друзей, и, видимо, не меньше врагов.

О чём они спорили? А никакого спора и не было. Лимонов делился своими планами переустройства мира, отец Александр делился планами спасения душ.

Им было интересно друг с другом, батюшка Александр был, пожалуй, самым артистичным человеком, из всех, кто собрался тогда в «Сосновом бору». Помню, что, рассказывая о своём прошлом, он упомянул, что учился на филологическом, и одно время ему случилось быть актёром. А Лимонов рассказывал о будущей небывалой партии, которой суждено изменить судьбу России. Делал он это так заразительно, что всем нравилось. Даже о название «национал-большевистская» никто не спотыкался. Выслушав Эдуарда, отец Александр заявил, что такой партии-ордену непременно нужен будет полковой священник или капеллан. И что он не прочь им стать.

 

* * *

Бегут-стучат, бегут колёсики рядком… Мы снова в плацкарте фирменного поезда «Вятка», возвращаемся в Москву. Отчего-то возникла накладка с билетами, и один из наших, длинноволосый металлист Кирилл Красильников оказался без проездного документа. Но мы своих не бросаем. Упаковываем Кирилла в багажный рундук под нижней полкой. Отверстия для вентиляции есть, не задохнётся. Сверху устраивается Эдуард Вениаминович Лимонов, обладатель наиболее степенной внешности и солидного французского паспорта. Вскоре мы освобождаем Кирилла из рундука – билеты проверены, а пересчитывать по головам нашу шумную компанию вряд ли у кого-то возникнет желание. Лимонову, однако, этот эпизод запомнился, и даже лет двадцать спустя он оживлённо вспоминал историю с «тем парнем, которого мы спрятали в рундуке».

Весь обратный путь мы разговариваем о будущей газете «Лимонка». Эдуард агитирует пацанов принять участие в газете: «Вы талантливые ребята, надо писать!».

– Ну как, Эдуард, довольны поездкой? Не зря съездили? – спрашиваю я.

– Абсолютно. Я ведь ездил ловить души, и, по-моему, наловил немало. Вполне эффективно сработал.

 

Из всех ребят, составлявших нашу тогдашнюю расчудесную компанию, ему удалось прочно зацепить в свои сети лишь мою душу. Всем остальным Лимонов, да, понравился, они до сих пор с удовольствием вспоминают ту неделю общения под северными соснами. Но никто не пожелал долгосрочно вписываться в его начинания, не увидел в них ничего для себя интересного.

Один лишь я.

Впрочем, этого было вполне достаточно.