ПОГУБИВШИЙ СЕБЯ НАРКОТИКАМИ
№ 2022 / 15, 22.04.2022, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
В 70-е годы прошлого века Виль Липатов был очень популярен. Его романы были у всех на слуху. Он писал о современности. Вопросы, которые писатель поднимал, касались всех: карьеризм, порядочность, человечность… И ситуации, приводимые им, были вроде не придуманными. Но прошло несколько десятилетий и почти все романы Липатова позабылись. Вопросы и ситуации никуда не делись. Почему же всё кануло? Люди, что ли, стали другими? Или Липатов мог только фотографировать, делать мгновенные слепки эпохи, а на большее не тянул?
Виль Владимирович Липатов родился 10 апреля 1927 года в Чите. Его отец – Владимир Николаевич Липатов – ещё в гражданскую войну примкнул к новой власти, входил в различные ревкомы и советы. После окончания в 1921 году уездной политшколы он стал инструктором Читинского губкома партии. Позже способного молодого человека утвердили завотделом партийной жизни в газете «Забайкальский рабочий».
Когда родился сын, Владимир Липатов настоял на том, чтоб его назвали в честь Ленина – Вилем (по первым буквам имени, отчества и фамилии вождя пролетариата). Кстати, вскоре после рождения сына он уехал учиться в Москву в Коммунистический институт журналистики. В Читу бывший ревкомец уже не вернулся, продолжив занятия журналистикой на европейском Севере. А в 1949 году он из Архангельска перебрался в Ульяновск. Не стало его в 1971 году.
Мать же Липатова – Сарра Иосифовна Садович – долго преподавала в школах. После развода с мужем она увезла сына сначала на Дальний Восток. В 1937 году состоялся новый переезд: уже в Новосибирск. А потом начальство командировало её в глухую тайгу, в Колпашевский район, в село Тогур. Там Сарра Садович стала директором начальной школы.
В 1944 году Липатов поступил в Новосибирский институт военных инженеров транспорта. Но ни военным, ни инженером он так и не стал. Говорили, что отчислили его якобы из-за плохого здоровья. Липатов вернулся в своё село Тогур, а в 1946 году заново подал документы в Колпашевский учительский институт на отделение физики и математики. Потом он год проучительствовал в родном селе под началом своей матушки, а затем уехал в Томск, став студентом истфака пединститута. Однако на третьем курсе стало ясно: учитель из него вряд ли выйдет. Ему интересней оказалось заниматься журналистикой. Тем более, томская газета «Красное знамя» предложила талантливому студенту штатную работу. Липатов перевёлся на заочное отделение (диплом он получил уже в 1952 году).
Первый раз Липатов женился ещё студентом. Его избранница по имени Александра – она потом стала хирургом – родила ему в июле 1952 года дочь Татьяну, из которой впоследствии получился неплохой художник-график и создатель кукол. Однако в Томске у Липатова не всё складывалось просто.
«Было их трое, неразлучных друзей-собутыльников, журналистов газеты «Красное знамя»: Борис Бережков, Борис Ярин и Виль Липатов, – рассказывал томский журналист Виктор Лойша. – Поколение 1925–1927 годов рождения, потенциальные смертники Второй мировой войны, чудом не попавшие в её жернова.
Липатова не призвали как спецпоселенца именно «из ленинцев» – кулаков-то как раз брали на фронт, Бережков же прослужил в Иркутске, охраняя армейский склад, расположенный в бывшем кафедральном соборе. (Деталь, не относящаяся к теме, но важная как для меня, так и для покойного Бориса Ростиславовича: на фоне именно этого сооружения был изображён легионер с винтовкой на почтовой марке № 1 Чехословацкой Республики, 1918 год. Как известно, мы чехам отомстили ровно через пятьдесят лет.)
Ещё к этой троице примыкал Володя Коган, так что получалась натуральная банда четырёх. Вот их-то всех, весёлых, талантливых, умных, одним приказом выгнал из «Красного знамени» редактор Владимир Кузьмичёв – не за ум выгнал, не за таланты, а за неумеренное как раз веселье. Иными словами, за пьянку.
Сам большой интеллектуал (первый в Советском Союзе социолог печати), сам испытавший унижения и гонения (и в тюрьмах при Сталине сиживал, и в лагерях, и в Томске не по собственной воле оказался), Владимир Александрович Кузьмичёв, говорят, от себя отрывал эту четвёрку, от собственного тела, с болью и кровью. Но, видать, нашкодили ребята несколько больше положенного…
Как же сложились судьбы изгнанников? Ярин бросил пить, зато начал ширяться (наркомания в те времена была делом редким), потом каким-то чудом вылечился и работал на телевидении. Бережков ушёл в многотиражку «Лес – стройкам!» (о боже, какая только херня не становилась названиями газет …), чтобы лет через сколько-то вернуться в то же «Знамя», где прослыл королём репортажа. Коган, вдохновившись, видимо, биографией гонителя, подался в его науку, в конкретную социологию, в итоге стал доктором философских наук, профессором и завкафедрой Новосибирского института инженеров железнодорожного транспорта в чине генерал-директора тяги. (Элемент сюрреализма? Возможно… Но чему можно удивляться в социалистической действительности, где порою самое невозможное становилось неизбежным?)
К чему пришёл Виль Липатов, мы знаем. Но прежде чем куда-то прийти, нужно что-то пройти. И путь этот, как правило, редко бывает прост.
Липатов опять, как в ссылку, уехал в неприютный районный городишко Асино. Служил в газете «Причулымская правда», пил и дебоширил заметно меньше, чем в Томске. Прослыл тут мастером очерка. Правда, писал портреты современников довольно просто: дозвонившись по телефону до какого-то отдалённого лесопункта, выспрашивал характеристики местного передовика, а потом часа за два охудожествливал его образ до полной неузнаваемости. Оттого журналиста Липатова уважали и побаивались. Созданные им персонажи иногда приезжали познакомиться, угостить стерлядкой и попить водочки, чтобы потом навсегда гордиться общением с таким человеком».
Первые рассказы «Самолётный кочегар» и «Двое в тельняшке» Липатов опубликовал в мае 1956 года в журнале «Юность». Спустя два года он из сибирского городка Асино вернулся на свою историческую родину – в Читу. Там его взяли на работу в газету Забайкальского военного округа «На боевом посту». А потом у него вышла и первая книга – повесть «Шестеро».
Потом началась подготовка к очередному всесоюзному совещанию молодых писателей. В Читу в поисках новых талантов нагрянули Юрий Трифонов и Даниил Данин. Они, как впоследствии рассказывал Николай Евдокимов, «нашли журналиста, который прочитал им свои рассказы и обратил на себя очень большое внимание этих писателей» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3408, л. 76).
В 1959 году Липатов подал заявление в Союз писателей. Рекомендации ему дали читинские классики Илья Лавров, Юрий Гольдман и Василий Никонов. А в Москве первые сочинения молодого автора отрецензировали Евгения Леваковская, Виталий Василевский, Леонид Жариков и Николай Асанов. Выделив повесть «Шестеро», Леваковская заявила:
«Повесть эта очень проста. В ней нет особенно оригинального сюжета. Здесь речь идёт о том, что несколько человек трактористов получили очень сложное задание перегнать трактора по бездорожью к будущему месту работы. На этой довольно избитой канве автору всё-таки удалось написать очень своеобразную, очень живую, непретенциозную повесть. Люди в ней запоминаются, есть характеры, есть очень хороший пейзаж» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3408, л. 76).
В конце 50-х годов Липатов постучался в «Новый мир». Его вещи глянулись заведующему отделом прозы Евгению Герасимову. Тот в течение трёх лет протолкнул сразу три повести читинского автора: «Капитан «Смелого» (1959, № 10), «Глухая Мята» (1960, №№ 5–6) и «Стрежень» (1961, №№ 4–5).
Меньше повезло другому сочинению Липатова – повести «Чёрный яр».
«Дорогой Виль Владимирович! – написал ему 30 мая 1962 года заведующий отделом прозы «Нового мира» Евгений Герасимов. – Вашу новую повесть кроме меня прочли Дементьев и Кондратович. В общем наши мнения о ней сошлись. Изложу основное.
Самое интересное в повести, конечно – двуликий Янус Аленочкин. Но если одно лицо его – лицо руководителя, вполне стоящего на уровне требований современности – мы видим довольно отчётливо, то другое лицо – лицо мещанина – изображено Вами ещё недостаточно убедительно и только через его свояченицу, единственного человека, разглядевшего Аленочкино нутро. А можно ли верить ей? Уж очень блаженная она, далёкая от нашего времени, какая-то дореволюционная курсистка, живущая на хлебах у своих богатых родственников. И бунт её выглядит несерьёзно. По сути дела Аленочкина можно обвинять только в постройке дачи, но ведь этого маловато. Тут Вам необходимо ещё что-то додумать. Думаем, что роль свояченицы, её бунта следует ограничить, притушить. Совершенно не нужен в повести Эдуард, о котором Борис так часто вспоминает. Ну пусть разок вспомнит – большего он не стоит. Слишком размазана и плохо продумана история Емельяна и связанное с ней противопоставление «двух миров». Не в этом же главное. Главное, нам кажется, в конфликте Аленочкина и Максима Ковалёва. А к этому конфликту Вы только подвели читателя, конфликт ещё даже не назрел. Максим Ковалёв должен понять двуликость Аленочкина в каком-то столкновении с ним, которое бы обнаружило истинные устремления этого человека, будто бы отличного руководителя, а на самом деле ловкого приспособленца.
Словом, Вам надо дописать Аленочкина и дать больше активности Максиму. Именно он, и на деле, а не на словах должен уличить Аленочкина.
Может быть в первом варианте последней главы вы были ближе к истине. Жаль, что не прислали этот вариант.
Нужно поработать ещё над Валентиной. Ей пока нечего делать в повести. Фактически она существует для одной банальной любовной сцены.
Итак, по нашему общему мнению, Вам предстоит ещё серьёзная работа над повестью. Не сомневаемся, что Вы с ней справитесь, но только не торопитесь. Будем планировать её на конец нынешнего года» (РГАЛИ, ф. 1702, оп. 8, д. 651, лл. 17–18).
Долго не везло Липатову и на киношном фронте. Весной 1963 года он предложил московской киностудии экранизировать повесть «Стрежень». Вроде бы эта идея понравилась режиссёру Станиславу Ростоцкому. От писателя потребовали сценарий.
1 августа 1963 года Липатов сообщил редактору киностудии Семёну Клебанову:
«Включившись в социалистическое соревнование, неуклонно повышая темпы и борясь за высокое звание, мне удалось усилить успехи и на месяц до срока сдать в эксплуатацию сценарий «Стрежени»: даже в Коктебеле вкалывал.
Судите, рядите, да бог с Вами! Я завсегда к Вашим услугам, что если понадобится.
Значительная работа проведена по упразднению некоторых персонажей, а также по усилению других. Опять же – угожу ли! И опять же – я к Вашим услугам.
Мой горячий привет Ст. Иосифовичу и пожелание успехов Вам и ему. Черкните пару строк – может что изменилось в планах студии? Буду ждать.
Из Москвы я умотался без денежной помощи студии (на билет) по той причине, что меня сделали участником Пленума ЦК КПСС и охотно оплатили обратный проезд из стольного града.
Ваш искренне Виль Липатов
1 августа 1963 года
Посылаю 2 экз. Есть ещё 2!» (РГАЛИ, ф. 2468, оп. 3, д. 350, л. 8).
Но Ростоцкий уже успел охладеть к идее Липатова. Не загорелся экранизацией и другой режиссёр – Гурин.
14 сентября 1963 года Клебанов ответил Липатову:
«Ваши тревоги мне понятны. Моё молчание вызвано отнюдь не тем, что я Вас забыл, а обстоятельствами. Во-первых, я был болен. Во-вторых, Стасик Ростоцкий был в отпуске. Затем он вернулся на короткое время и уехал в Англию и Ирландию. Там он пробудет месяц. Теперь о сценарии. Я его прочёл сразу же как получил. Дал режиссёру Гурину. (Ростоцкого тогда не было). Ему сценарий в этом виде не понравился. Что касается Ростоцкого, то я приведу большую цитату из его письма: «Сценарий в том виде, в котором он сдан, имеет полное право на существование, но должен сказать со всей большевистской прямотой, что картина получится весьма средняя и скучная. Пока что самый живой образ это Истигней, – во всех остальных схема не изничтожилась, а обнажилась. Думаю, что это закономерный процесс, когда писатель, мыслящий романически, начинает переводить свой роман в сценарий, – здесь нужны другие выразительные средства. В сценарии очень многое объясняется словами и, вообще, очень много разговаривают. Лучшие куски находятся в конце, там где появляется драматизм. Сам по себе конфликт между казённым отношением к человеку и душевным, между бюрократизмом и гуманизмом – может быть интересным, но пока что он не выбился за рамки схемы – нужна живая вода действия, в котором проявляются характеры. Человек может сколько угодно убеждать меня, что жить хорошо, а я ему не поверю, потому что вижу, что он в своих действиях глуп. По одной фразе Виктории можно понять, кто она такая, а значит её собеседник глуп, если этого не понимает, и тогда мне неинтересно про него смотреть; если он не понимает, например, потому, что ему очень нравятся её сиськи, то и этого может быть достаточно, но это должно быть проявлено в действии. Одним словом Липатов мне глубоко симпатичен своей жизнью и своими книжками, но ставить сценарий в таком виде я бы, конечно, не согласился. Я бы постарался сам узнать материал и дать более квалифицированные советы. Но, как ты знаешь, я сейчас этого сделать не смогу. Думаю, что ждать меня год с этим сценарием (а фактически два года, так как я его могу снимать только летом 1965 года) – нецелесообразно. Мало ли что произойдёт за эти два года. Мне бы не хотелось терять с Липатовым дружбу. Если кто-нибудь заинтересуется сценарием, ты, пожалуйста, не сообщай моего мнения. Может быть, другой человек увидит в сценарии другое. Либо найдёт быстрый способ вдохнуть в него жизнь. Во всяком случае, так как я занят, – я не имею права считать себя монополистом на этот сценарий, поэтому действуй по своему усмотрению». Такова ситуация, как говорят, на сегодняшний день. Мои предложения? Моё мнение?
Думаю, что раздумья режиссёра по поводу сценария верные. Вряд ли стоит делать «среднюю» картинку. Не тот автор, чтобы идти на это. Нужно Вам, дорогой Виль Владимирович, подумать, как перевести сценарий в более высшую категорию. К сожалению, я сегодня работаю последний день – ухожу в отпуск, а затем ложусь в больницу на операцию. Приду в конце октября. Тогда продолжим разговор. Думаю, что мы Вас вызовем в Москву» (РГАЛИ, ф. 2468, оп. 3, д. 350, лл. 9–10).
Липатов попробовал надавить на киностудию. Но из этого ничего не получилось. Его сценарий в производство так и не был запущен.
Примерно в это же время у Липатова начались проблемы с «Новым миром». Герасимов во многом ещё по инерции протолкнул его повесть «Чужой» (она появилась в мартовском номере 1964 года). Но «новомирцы» уже вовсю давали писателю понять, что им недовольны. Причины? Липатов никак не мог избавиться от журнализмов и пока выезжал в основном за счёт современного материала.
Безусловно, Липатов нуждался и в литературной учёбе, и в расширении круга общения. В Чите ему было уже тесно. Он, конечно, хотел перебраться в Москву. Но всё упёрлось в прописку.
При желании Липатову могли бы помочь руководители Союза писателей СССР и литгенералы из Союза писателей РСФСР. Но литфункционеров смущало тесное сотрудничество читинского автора с крамольным «Новым миром». Второй путь получения московской прописки был возможен через центральную партийную печать. И Липатов пошёл на многоходовку. Он предложил свои услуги газете «Советская Россия», которая являлась органом ЦК КПСС. Руководство этого издания оформило его собственным корреспондентом сначала по Чите, а в 1965 году помогло ему перебраться уже поближе к Москве – в Брянск.
Работа в одной из главных партийных газет страны помогла Липатову навести мосты в Союзе писателей СССР, в издательствах и в других нужных организациях. О нём громко заговорили ведущие критики. В частности, большую статью ему посвятил близкий к литначальству Александр Макаров.
«Разумеется, – писал критик, – нет ничего недопустимого или антихудожественного в том, что писатель выводит фигуры отрицательного плана. Но как-то очень бросается в глаза, что все они принадлежат к среднему поколению и именно через их головы осуществляется рукопожатие дедов и внуков <…> Такая несколько удивляющая расстановка общественных сил, думается, идёт не от жизни, а от литературных увлечений последних лет темой опять насчёт отцов – детей. Повинна в этом отчасти и манера Липатова – резкое, фокусированное распределение света и теней между выводимыми им персонажами. Его манере вообще свойственно подчёркивание как бы жирной чертой. В персонажах второго плана он, не имея возможности объёмно вылепить их, прибегает к нехитрому приёму – снабжает персонажи каким-либо отличительным признаком, который настойчиво навязывает читателю».
Примерно тогда же Липатов познакомился с падчерицей главного редактора журнала «Знамя» Вадима Кожевникова – Ириной Мазурук. Она писала киносценарии. Вся московская тусовка обсуждала её личную жизнь. У Марины Мазурук ведь в молодости был бурный роман с артистом Олегом Ефремовым, а потом она расписалась с кинодраматургом Кимом Бакиш. Мазурук одной из первых оценила написанный Липатовым в Брянске «Деревенский детектив». Её отчим вскоре опубликовал эту повесть в «Знамени». А в 1968 году режиссёр Иван Лукинский снял уже по сценарию Ирины Мазурук просто потрясающий фильм, главную роль в котором исполнил легендарный Михаил Жаров. Кончилось всё тем, что Липатов ушёл из семьи и женился на Мазурук.
Вспоминая одну из встреч в 1969 году, томский журналист Виктор Лойша рассказывал:
«Я познакомился с Липатовым в конце зимы 1969 года. Если не ошибаюсь, это был последний приезд писателя в Томск; к тому времени Виль Владимирович прочно осел в столице, обрёл не только литературное имя, но и довольно прочный общественный статус, став членом редколлегии толстого журнала «Знамя», а также одним из секретарей Союза писателей РСФСР. Не знаю, чувствовал ли он себя корифеем, но то, что выглядел им, совершенно точно. Выступая перед публикой, говорил с некоторой артистической ленцою, на вопросы отвечал толково, но несколько снисходительно. Небрежно отзывался о многих коллегах по писательскому цеху – помню, например, характеристику Василия Аксёнова:
– Талантливый белоручка. Жизни не нюхал…
Подразумевалось: в то время, как мы-то пахали.
Я тогда работал в газете «Молодой ленинец», и мне поручили пригласить знаменитость на встречу с редакционным коллективом. Я перешёл улицу и оказался в гостинице «Сибирь», где остановился герой.
В просторном номере было неубрано и, в общем, неряшливо. Липатов возлежал на диване, а в кресле напротив сутулился неприметного вида мужичок. На столике высились несколько бутылок шампанского.
– Знакомьтесь, – сказал мэтр, – Володя Перемитин, мой земляк. Из Тогура. В одном классе учились. Тоже из ссыльной семьи. Только он из кулаков, а я – из ленинцев.
И захохотал. Володя даже не улыбнулся.
Я объяснил цель своего визита.
– Когда встреча? – спросил Липатов.
– В любое удобное для вас время
– Тогда подлечусь немного, и пойдём. Подождите, дело недолгое…
Он взял открытую бутылку, морщась, налил стакан, выждал, пока осядет пена, долил ещё и залпом выпил. Тут же вскочил и бросился к раковине. Его вырвало.
– Извините, молодой человек… Всё по сценарию. Первая – колом. Ничего, вторая уляжется.
Теперь он наполнил уже три стакана и один пододвинул мне.
– Ну, за здоровьичко…
В этот раз игристый напиток прошёл нормально и, судя по всему, достиг цели. А после следующей порции глаза Липатова заметно повеселели, Володя же оставался невозмутим.
Нервно зазвонил телефон.
– Межгород… Ирка, жена. И знаете, что она будет говорить? «Виленька, я тебя прошу только об одном: ты можешь пить, но, пожалуйста, не опохмеляйся…»
И снял трубку.
И стал другим человеком.
Даром такого мгновенного преображения обладают только артисты. Секунду назад рядом с нами был дружески циничный свой парень, сорокадвухлетний разгильдяй, несколько бравирующий этим своим разгильдяйством, не стесняющийся, а даже как бы гордящийся утренней нечистотой организма после долгой ночной попойки. Теперь же мы увидели безукоризненно любящего мужа, отца семейства, хозяина дома, повелителя женщин и покровителя детей – словом, идеального мужика, каковым он должен быть в видении добропорядочной жены.
– Конечно, конечно, само собой разумеется, – говорил он. – Да, солнышко, вчера посидели немножко с Борькой Бережковым. А сейчас какая, к шутам, похмелка? Ты меня уже на пороге поймала. Тороплюсь на встречу с молодыми дарованиями… Посланец уже копытом бьёт…
Тут он подмигнул мне, а Володе показал рукой: наливай, мол. Ещё минут несколько говорил о чём-то семейном, успев в процессе беседы аккуратно принять стакан. А глаза смеялись.
Чего-чего, а пить он любил. Знал в этом и толк, и пагубу. Маленькая его повесть «Серая мышь», рисующая один-единственный день компании сельских алкашей, достойна войти в антологии абстинентной литературы. Куда там Джеку Лондону с его нудным «Джоном Ячменное Зерно»! Написать такое мог только человек, на собственной шкуре познавший глубины падения».
Женившись на Ирине Мазурук, Липатов стал постоянным автором журнала своего тестя. В конце 60-х – начале 70-х годов именно «Знамя» напечатало такие его вещи, как «Лида Вапаксина», «Серая мышь» и «Ещё до войны». Кожевников даже пытался в 1970 году пробить своему зятю Государственную премию СССР. Но с этим вышла, однако, заминочка.
Мало кто знал, что некоторых героев Липатов списывал с себя. Возьмите хотя бы его повесть «Серая мышь». Липатов ведь тоже страдал алкоголизмом.
Летом 1972 года Липатов вынужден был лечь в больницу имени Соловьёва. Вместе с ним на лечении оказался и поэт Николай Старшинов.
«Я, – вспоминал поэт, – не раз видел, как медсестра давала ему антабус, заглядывая в рот, под язык – проверяла, не запрятал ли он туда таблетку. Удостоверившись в том, что он её проглотил, отпускала. А он летел стрелой в туалет, где у него уже было приготовлено снадобье против антабуса».
Старшинов недоумевал, зачем Липатов травил свой организм. А тот ему отвечал:
«Да меня заставили пройти принудительное лечение. Если бы я отказался от него, меня сняли бы с работы и исключили из партии. А так я как бы пройду курс лечения, получу об этом справку. А употреблять-то всё буду по-прежнему. Без этого у нас не обойдёшься» («Литературная Россия», 1996, 21 июня).
Выписавшись из больницы, Липатов взялся за роман «И это всё о нём». Готовую рукопись он потом предложил своему тестю Вадиму Кожевникову.
«Я бы, – отметил 17 марта 1974 года в своём отзыве критик Александр Дымшиц, – многое мог сказать об этом произведении, которое я читал с необычайным интересом и волнением. Хотелось бы поставить его в ряд произведений писателя, ранее читанных, – и показать то новое, что характеризует это талантливое произведение по сравнению с предшествующими. Хотелось бы подвергнуть новый роман Виля Липатова идейно-эстетическому анализу, определить (или попытаться определить) его место в нашей современной прозе. Словом, многое хотелось бы написать об этом значительном романе… Но ведь не в этом сейчас моя задача, не в критическом разборе, а в ответе на вопрос: надо ли его печатать в журнале «Знамя».
На этот вопрос я хочу ответить совершенно решительно: конечно, надо! Это – сильное, талантливое произведение современной прозы, это – роман о современности, о современных людях и современных проблемах, – роман, именно того типа, который в «профиле» журнала «Знамя».
В романе В.Липатова идёт следствие, – его ведёт капитан милиции Прохоров. Следователь Сорокин, который провалил ведение дела о трагической гибели тракториста, секретаря комсомольской организации Евгения Столетова, отставлен, вместо него – через два месяца после гибели Жени – дело ведёт Прохоров. И вот перед нами встают две фигуры подлинных героев нашего времени – капитана Прохорова и комсомольца Евгения Столетова. (Именно так определяет Прохоров Столетова, стр. 587, – но это определение относится и к нему самому.)
Прохоров всё время перед нами, – только ретроспективные эпизоды проходят без его непосредственного участия. Столетова нет в живых, но автор мастерски «лепит» его образ, который встаёт перед нами и благодаря умелому введению ретроспективны эпизодов, и через свидетельства о нём различных персонажей, и посредством тех писем и телеграмм Столетова к его любимой – Людмиле Гасиловой, которые изучает Прохоров. Столетов – прекрасный молодой человек, идейно цельный, благородный, настоящий молодой коммунист, принципиальный в своих отношениях с людьми, не случайно ненавистный мещанам. Образ Прохорова также привлекает симпатии читателей, – у него есть биография – военная, он великолепно работает как следователь (хотя он и подчёркивает, что в сущности следователем не является, а выступает в качестве оперативного работника). Он действует умело, изобретательно, действует как тонкий психолог, разматывающий сложную «детективную» фабулу. Очень хорошо, что автор не превращает Прохорова в фигуру «аскетическую», – линия Прохоров – Вера существенно обогащает образ капитана Прохорова.
Действие в романе, в основном, происходит в тесной связи с тем «следствием», которое ведёт Прохоров. Но по ходу сюжета автор обращается к ретроспекциям, которые написаны им отлично (сошлюсь хотя бы на сцену деревенского бала-маскарада). Благодаря этим ретроспекциям большинство фигур обретает «глубину», обрастает предысторией, получает большую «объёмность». И обстоятельства, и большинство характеров в романе написаны великолепно.
Виль Липатов – удивительный мастер изображения и глубинного анализа сложных характеров. Я отнёс бы к ним – кроме уже названных Петухова и Столетова – такие характеры, как Людмилы Гасиловой, Анны Лукьянёнок, учителя Родина, бывшего уголовника, тракториста Заварзина, матери и деда Столетова. Есть в романе очень колоритные фигуры, не столь противоречивые, не столь «диалектичные», но весьма выразительно написанные – например, мастер Гасилов и его жена, чета Суворовых, начальник лесопункта Сухов, секретарь Райкома комсомола Бойченко, парторг Голубинь, ребята-комсомольцы из окружения Евгения Столетова. К сожалению, несколько бледно обрисован технорук Петухов – я говорю об этом не столько для того, чтобы посетовать, сколько потому, что полагаю, что автор мог бы (если бы он согласился с этими замечанием) ещё несколько оживить эту фигуру.
Роман В.Липатова глубоко проблемен.
«Уголовник, – говорит Прохоров, – это мещанин, доведённый до абсурда» (стр. 577). И этим сказано многое о проблематике романа «И это всё о нём…». Новый «детектив» В.Липатова повествует не об убийстве, а о том, как человека довели до гибели. В романе нет суда, формально нет частного определения, но по сути дела есть и то, и другое. Есть в нём и сцена «вместо суда» над Гасиловым, Петуховым, Суховым – виновниками гибели Евгения Столетова, есть в нём и «частное определение», произносимое Прохоровым в отношении подлых мещан, сгубивших Евгения. Роман В.Липатова – очень острое в социально-нравственном отношении произведение.
Вместе с тем он – произведение мастера, замечательного повествователя, которое читается неотрывно, которое написано с проникновенным знанием быта, психологии, с резким чувством трагедийности, с тонким чувством юмора. Что ни лицо в романе – каждое отличается своим образом мышления, своим языком (от лирического языка писем Евгения до характерного языка бывшего уголовника у Заварзина).
Роман по объёму велик, но в нём нет ничего лишнего, его нельзя сокращать. То, что кажется быть может «внесюжетным» – скажем, описание трактора Степаниды (по живости и выразительности я бы сравнил его с описанием автомобиля Карл в «Трёх товарищах» Ремарка, – тоже живое лицо) или история с лектором товарищем Реутовым, – на самом деле крепко «впаяно» в развитие действия и никакому сокращению не поддаётся.
Я – за то, чтобы роман печатался в журнале в его полном виде. Убеждён, что это будет на пользу журналу, ибо основа этого романа – героическая и автор по праву посвящает его Ленинскому комсомолу.
Мне думается, что редактура рукописи возможна самая минимальная, идущая по каким-то деталям. На одну из деталей я хочу обратить внимание: полагаю, что на стр. 235 рассуждения Жени о том, что Фадееву в «Молодой Гвардии» не нужно было вводить партийное руководство, вряд ли уместны и несколько нарочиты, надуманны. Советовал бы обойтись без этого.
Кстати, и несколько ранее – стр. 230 – следовало бы как-то «аргументировать» цитату из Бабеля – «Холоднокровней, Женя, вы же не на работе». (Позднее говорится о чтении Бабеля, но здесь это не «подготовлено»).
Такого рода детали могут возникнуть при редактуре (например, о Чапаеве и др.). Но это частности, именно детали.
А в целом я могу сказать, что читал рукопись с радостью. И уверен, что совпаду в этом с читателем самым широким» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 56, лл. 25–27).
Впоследствии по роману «И это всё о нём» был снят шестисерийный телефильм, за который Липатов получил премию Ленинского комсомола. Но, кажется, ещё во время съёмок Липатов развёлся. Как говорили, он купил на Пахре у кого-то из бывших разведчиков дачу и вроде бы вернулся к прежней семье. Одна из соседок по писательскому городку Анна Масс вспоминала:
«Липатов был коренаст, густоволос, мужиковат. Приехал в Москву из Сибири. В широкоскулом лице проглядывали черты бабушки монголки. В узковатых светлых, немного исподлобья, глазах – умная насмешка и сдержанность. Трогательно обожал свою дочку Таню, чертовски хорошенькую, с точёной фигуркой и непредсказуемым характером. Всюду таскал её с собой, гордился дочкой. А она обожала отца. Жена, Александра Владимировна, была хирургом. Скромная, миловидная, приветливая, простоватая. Переехав из Сибири в Москву, стала работать и тут хирургом, пока не вышла на пенсию и не стала вести хозяйство на даче, помогая всем, кто обращался к ней за медицинской помощью. Но это уже после смерти мужа.
А тогда, с появлением новой колоритной фигуры, дамы нашего посёлка возбудились, попробовали писателя приручить, ввести в свой круг, приглашали в гости, желательно без жены, которая была для них слишком провинциальна. Писатель вёл себя с ними без надлежащей галантности, чем приобрёл репутацию «типичного мужлана». Хотя дамы и признавали, что есть в нём обаяние таланта» (А.Масс. Писательские дачи. М., 2012. С. 423).
В 1977 году Липатов напечатал в «Знамени» роман «Игорь Саввович». Пресса устроила широкое обсуждение этой вещи. Дело шло к выдвижению книги на Госпремию. Но тут дали знать о себе последствия частых и страшных загулов.
Умер Липатов 1 мая 1979 года в Москве. Похоронили его на правительственном Кунцевском кладбище.
«Скорая его смерть, – рассказывала соседка писателя по дачному посёлку Анна Масс, – была для всех совершенной неожиданностью. Ему было всего пятьдесят два года. Ну, излишне выпивал, но так быстро сгореть, на пике известности! Закупорка вен, отказали почки, сердце оказалось слабым».
Но Андрей Шарый в своей книге «Знак F» утверждал, что Липатов скончался от передозировки наркотиков. Уже через десять лет после смерти Липатова был опубликован его последний и во многом автобиографический роман «Лев на лужайке».
Sic transit gloria mundi… Печально это, конечно. Известное было имя. Но кто помнит сейчас, например, Владимира Амлинского? Савву Дангулова? Мда…
хоть и был это галимый “соцреализм”, но читать Липатова было интересно. у него был собственный почерк, узнаваемый.