ДРАКОН
Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2018 / 12, 30.03.2018, автор: Евгений МОРОЗОВ
Евгений Морозов родился в Нижнекамске. Закончил Елабужский государственный педагогический институт. Публиковался в журналах «Дети Ра», «Стороны Света», «Футурум АРТ», «Артикль», «Новая реальность», альманахах – «Белый ворон», «Среда», газетах «Поэтоград», «Литературные известия», на порталах «Сетевая словесность», «Textura.club» и другие. Член «Союза писателей XXI века». Автор книг стихов «Классический жёлтый песок»(2014), «Кормить птиц»(2016).
Евгений МОРОЗОВ
* * *
Морозный, трезвый, горний,
тот воздух поутру,
где снег да редкий дворник
скребётся по двору –
за свежесть без причины,
за – из кручины – крик
рассерженной машины
заводит маховик.
Сегодня вместо слова
лишь небо таково,
что ты любил бы снова
горячий звук его
и словно видишь в оба
дневного хора взрыв,
и словно бы особо
от радости чуть жив.
Понятный, будто детство,
молчок подснежных трав –
последнее, но средство
ответить, не соврав;
средь холода, где нету
ни речи, ни пути,
возможность – радость эту
за пазуху спасти.
Ещё прилежно ранит,
ещё внутри – согрет –
в крови, в груди, в гортани
невысказанный свет.
За причинённый воздух,
где звёзды пролегли, –
следы ночных полозьев
над трубами вдали.
За то, что это значит,
как не остынет тишь
и новый день так начат,
что чуешь и молчишь…
* * *
У звезды в реке, у стыда в груди,
у столба прохожего на пути,
у крыла, скребущего в небеси, –
попроси отчаянья, попроси.
Не словами-пряниками – плетьми
человека выучи, но возьми;
человека, шаткого до родни,
обмани, зверёныша, обмани.
А когда ершист и присушен – что ж:
пусть увидит он, как пропащий – вхож,
как рядят, о том да о сём дрожа,
два ежа раскрывшихся, два ножа.
И за то, что он из приезжих мест
и незряч окрест, и здорово ест,
в порошковой кровушке да в ночи
замочи, сухарика, замочи.
В мускулистой памяти, где звонки
причащённой совести и тоски,
наобум, нашиворот, как-нибудь –
погуби, родимого, позабудь.
Не смотри, что мучиться день-деньской
и что был он жив и один такой:
в этом разе ты, как во мгле людской,
не один такой, не один такой,
лишь у детства, смерти, творца всего,
у чего угодно – не у него –
у того, что «господи, пронеси»,
попроси прощения, попроси.
* * *
Я вернулся домой, когда стемнело,
затекло луною, офонарело,
запустило звёздами за окном.
Я хотел какое-то сделать дело,
но сперва прилёг. И забылся сном.
Я не помню всё или помню туго,
что во сне мерещилось круг за кругом,
что творилось в лунной белиберде,
но когда проснулся, то был напуган
и не сразу понял, кто я и где.
Словно вдруг в лесу оказавшись где-то,
узнавал часы я и все предметы,
озирал по-дикому вкривь и вкось,
но привыкнул к телу быстрее ветра
и пропах домашней землёй насквозь.
И за явь, за страхи лесные эти
поутру – рассудок да взрыв из меди,
да осталось всего страшней во сне –
как забыл я напрочь, что жил на свете,
и при этом было не больно мне.
* * *
Спешный космос, собранный тобой
из попыток речи, – сам собой
продохнул и стал скрипичным звоном.
Я оглох от дома, как любой,
кто не разговаривал с драконом.
Вспоминал, как небо голубо,
приозёрно, смежно и его
жернова подсвеченные грубы,
и следил сквозь пропасть, где всего –
многозвездья хвост и зубы, зубы…
Смерть назад, за воздух не виня,
глиносвод, надтреснут от огня,
от неотдыхающей работы,
так же стыл, сквозь сон себя стремя,
и ещё отваживал кого-то.
За сурьму во взгляде, за провал
млечной зги, где вечно и здорово,
из беды, из гула – я позвал
на извод рассыпанное слово,
за живую прорезь в черноте,
сквозь какую видно много резче,
как уже другие, как не те –
на свету затеянные вещи.
Даже если в пристальной гурьбе
не в подвохе дело, не в обидах –
честное, простое, о тебе
чувство одиночества на выдох,
что и самый взгляд твой – ночь в реке,
сутки-прочь с луною налегке,
где искал ты с жадностью и где бы
мог читать на диком языке
туловище с крыльями в полнеба…
* * *
На краю слова,
на заре кровянистой пашни,
где осыпается чуемый окоём,
а ручные часы приходят в негодность,
я удачно ходил по неприбранным дорогам,
встречал тебя, воскрешал из памяти,
брал с собою на тряское сухопутье,
утешал в осеннее безрадостное поле.
Вольный свидетель распаляемых ветром волос,
твоих улыбок, хихиканья, ласковой кожи,
я видел зовущие ясли в недетском взгляде,
я лишался речи, боясь прикоснуться.
Но занималась весна, и мы жили с тобой,
жили, как крик на разрыв, жили и так и эдак:
на речном песке, в заснеженном проезжем стогу –
я, мутнея, не замечал твою жадную силу.
У нас были дети, мы строили неуютный дом,
растили заботы, ходили на строгую службу,
отпускали потомство в летящую дальше жизнь,
ругаясь – старели, радуясь – умирали.
Я провожал тебя – ты провожала меня,
мы жалели друга друга на обрамлённых камнях,
не понимали, поминали полынью и яблочком,
молчали о прежнем по разные стороны света.
Знал ли я раньше, что это уже судьба –
в тебе, прохожей и словно бы ни о ком,
оказавшейся родною прямо из ничего
за укус-любовь, за зловонье пристойной старости…
Звезда Арракис смотрела из глубины,
прощающая земля вздыхала из червоточины,
растерзанный горизонт болел тишиной и небом,
тесно и неудобно катилась махина времени.
Как подарила того, кто теперь я есть,
сквозь пепел живучих богов пропадала где-то,
на задворках, что платье, тихо меняла лица,
кормила последним светом в упрямой дали…
И я чуял –
словно в подстроенном кем-то тумане –
стоишь с ночной повязкой на честных глазах,
улыбаешься, узнаёшь меня сквозь невозможность,
сквозь расстояния, сквозь пустоту и холод
и так просто произносишь: «Ты…»
* * *
За рассудок непониманья,
за в неясную даль бросок –
это вмёрзшее в землю зданье,
это небо тебе в висок.
За надрыв, из какого станешь,
как струна у разбитых клавиш
да гремящий рояль его –
пониманье того, что знаешь
всё на свете и ничего.
«Я тебя…» – и забьются веки,
словно крылышки в первом снеге,
словно флаги по кораблю,
на нечаянном человеке,
говорящем своё «люблю».
Человеку, ему накладно,
человеку – стыднеть в журьбе
от того, как он непонятно
происходит в самом себе.
От того, что его зевоту
разогнало, и потому
не обходится без кого-то,
без кого-то никак ему…
Разве, сядет за стол, напишет
на конторском каком листе:
«За молчанье про всё и свыше,
за дрожание в темноте,
за когда-то признанье, где ты
возмутясь, как с плеча рубя,
не простишь, не поймёшь всё это –
я живу. Я люблю тебя».
г. НИЖНЕКАМСК
Добавить комментарий