Ноосфера Чингиза

№ 2008 / 25, 23.02.2015

Он приплыл к нам на белом пароходе по горной киргизской речке, где не только пароходу, но и лодочке не проплыть. «Белый пароход» зачитывали до дыр, передавали из рук в руки. Номеров толстого журнала не хватало на всех, кто соскучился по настоящей литературе. Сегодняшним людям очень трудно понять, каким тотальным духовным голодом морила нас власть. Запретно было всё. И мифология народов страны, и правда о нашем или сиротском, или безотцовском детстве. Половина моих сверстников потеряли родителей либо в ГУЛАГе, либо на войне. Киргизский мальчик в далёком киргизском ауле, до которого никому нет дела, кроме дряхлого старика, был так не похож на розовощёкого плакатного пионера, упившегося не то томатным соком, не то кровью. Мы сразу поняли, что это сам Айтматов. Знали, что отца его репрессировали. Знал я и то, что в отличие от многих беспамятных он об отце своём помнил и мстил за него, как мог, тем, кто всеми силами заставлял нас как можно скорее всё забыть. Любое упоминание репрессий было либо нежелательным, либо запретным. Белый пароход в видениях киргизского мальчика плыл явно против течения. Мальчик уплыл за ним, превратившись в рыбу, но никто этого не заметил. А с неба на это с любовью смотрела Рогатая Мать Олениха, заменившая целому поколению сирот их матерей. Мне посчастливилось, я родился не в ауле, у меня были живы и здоровы отец и мать. Но судьбу киргизского мальчика воспринял я как свою, а вместе со мной так восприняла повесть Айтматова вся читающая страна. Если бы ничего не было создано, кроме «Белого парохода», то и тогда он навсегда остался бы в литературе.
Моя первая встреча с ним была неожиданна, как все значительные события жизни. Зимние каникулы я, начинающий старший преподаватель Литературного института, проводил в Переделкино. Здесь сдружились мы с Вилем Липатовым. И, как водится, пили что-то очень крепкое и прозрачное в номере Виля, больше похожем на купе мягкого вагона. Раздался стук в дверь, и вошёл не то мой ровесник, не то лет на десять постарше рыцарь печального образа в джинсовых доспехах. Тогда, в середине 70-х, джинсы в Переделкино выглядели как вызов. Во-первых, где он их достал, а во-вторых, не принято. Свитер, пиджачок, даже халат с кистями, как у лирика Николая Доризо, – это пожалуйста. А вот джинсовая рубаха – явное опережение времени. Для меня же это был знак. В джинсах, значит свой. Айтматов принёс что-то экзотическое, кажется ром «Негро». Я не был членом Союза писателей, но к экзотическому напитку припал. Виль Липатов остался верен нашей сорокаградусной, а мы с Айтматовым налегли на подарок Кастро. Так в то время именовался кубинский ром с изображением пламенной негритянки на этикетке. Я заметил, что негритянка в профиль похожа на Чингиза. Айтматова это сходство развеселило. Виль процитировал любимого им Луговского: «У статуи Родена мы пили спирт-сырец – / художник, два чекиста и я, полумертвец». Айтматов мрачновато покосился по сторонам. «Не бойся, чекистов здесь нет», – сказал Липатов. Странно, но после этого уточнения Айтматов явно повеселел и расслабился.
– Знакомься, это мой коллега по Литинституту, поэт Константин Кедров.
Айтматов после этого уточнения почему-то застегнул одну верхнюю пуговку на джинсовой рубахе, и разговор стал очень даже серьёзным.
– А что, разве сейчас ещё есть поэзия? – спросил он без малейшей иронии и с явным любопытством.
Вот странное свойство человеческой памяти: всё помню, кроме стихов, которые я читал в тот зимний вечер в Переделкино. После этого вечера Айтматов стал для меня не просто крупным писателем и важным чином, имеющим дачу в Переделкино, но ещё и очень ранимым, тонким, затравленным умным человеком. Какой-то даже олень или даже оленёнок, отпрыск звёздной Рогатой Матери Оленихи.
Дело в том, что эта Олениха, она же Большая Медведица, очень нас сблизила. Я рассказал Чингизу, что работаю над звёздным кодом в литературе (тогда я ещё не нашёл для него название «метакод»). Сказал, что его звёздная Олениха мне как нельзя кстати. На небе есть область незаходящих созвездий. Это прежде всего Большая Медведица, она присутствует во всех мифах, а в сибирском фольклоре это повозка мёртвых, увозящая души на небо. Поэтому на картине Сурикова «Утро Стрелецкой казни» свечи в руках стрельцов, едущих в повозке к плахе, повторяют рисунок звёзд Большой Медведицы.
– Но ведь Мать Олениха – это тоже мать всех погибших и казнённых, – оживился Айтматов.
Виль Липатов сел на своего любимого конька – историю Сибири. Достал откуда-то из-под стола редкий труд Миллера. Дальше – больше. Говорили о сосланных и казнённых. Отец Липатова был тоже репрессирован и сослан в Сибирь. Я поведал о чудесах метакода. Вот Маяковский ничего не знал о Большой Медведице – повозке мёртвых, а писал: «Эй, Большая Медведица, требуй, чтоб на небо нас взяли живьём».
– Живьём никого не берут, – с грустью сказал Чингиз.
В свой номер я вернулся лишь на рассвете, хотя зимой светает поздно. Вот так мы с Вилем Липатовым и Чингизом Айтматовым провели эту зимнюю ночь.
И вот на дворе уже XXI век. «Сквозь фортку крикну детворе: / Какое, милые, у нас / тысячелетье на дворе?» – спрашивал когда-то другой переделкинец, Борис Пастернак. А на дворе уже восьмой год третьего тысячелетия… А на экране телевизора Чингиз Айтматов, уже отошедший к Рогатой Матери Оленихе в звёздной повозке Большой Медведицы, даёт своё последнее интервью. И почти слово в слово повторяет ту нашу ночную беседу в Переделкино. Каждый человек – беспредельный космос… Именно об этом мы тогда говорили.
Он, создавший новый великий миф о беспамятных манкуртах, навсегда останется в звёздной мировой памяти. Или в ноосфере, как говорили монах иезуит Тейяр де Шарден и лидер кадетской партии В.Вернадский. Только, по-моему, ноосфера не на Марсе и не на Луне, а прежде всего в литературе. Она и есть ноосфера.

Константин КЕДРОВ

---

ТелеграммаУважаемый Вячеслав Вячеславович!
Прошу вас, если возможно, напечатать в вашей газете моё соболезнование по поводу кончины Чингиза Айтматова.
Горькая скорбная весть пришла сегодня в наши Кавказские горы. Умер Чингиз Айтматов.
Трудно поверить в эти слова. Это был человек такого масштаба, такой величины, такого незыблемого авторитета, что разум отказывается верить в случившееся. Чингиз Айтматов заставил всех нас любить и уважать обычаи, традиции, быт и культуру киргизского народа. Он заставил весь мир смотреть на родную Киргизию его глазами. Он воплощал в себе совесть, честь и доброту человеческую. Он был велик, он был гигант, он был гений.
Выражаю глубокое соболезнование всему киргизскому народу, родным Чингиза Торекуловича, моим коллегам, писателям Киргизии, всем, кому был дорог и близок Чингиз Айтматов.
Саид ЧАХКИЕВ,
народный писатель Чечено-Ингушетии
г. НАЗРАНЬ