Давит мафия
№ 2010 / 51, 23.02.2015
Аркадий Первенцев всю жизнь боролся. До войны он бился за честь погибшего командира конной бригады Ивана Кочубея, обвинённого троцкистами в измене делу революции и переходе на сторону белой армии.
Аркадий Первенцев всю жизнь боролся. До войны он бился за честь погибшего командира конной бригады Ивана Кочубея, обвинённого троцкистами в измене делу революции и переходе на сторону белой армии. После войны писатель разоблачал безродных космополитов. Потом его мишенью стали сионисты. Первенцев везде и всюду видел засилье мафии. Вот только хорошо писать он, похоже, так и не научился.
 |
| Аркадий ПЕРВЕНЦЕВ |
Аркадий Алексеевич Первенцев родился 13 (по новому стилю 26) января 1905 года в ставропольском селе Набут. Его отец – Алексей Иванович Первенцев был православным священником. Мать – Любовь Андреевна в 1895 году окончила Ставропольское епархиальное училище и потом много лет работала учительницей. К слову, Любовь Андреевна состояла в родстве с семьёй великого поэта Владимира Маяковского (она приходилась двоюродной сестрой матери русского классика).
Детство будущего писателя прошло на Кубани. В гражданскую войну сын священника записался в части военизированной охраны населения и народной собственности. Он потом вспоминал: «Я был причислен к пулемётной тачанке со стоявшими на ней двумя пулемётами «максимами». Тачанку катила четвёрка подобранных под масть вороных коней. В мою обязанность пулемётчика входила не только подача ленты, но и охлаждение стволов, для чего был приспособлен обычный пузатый эмалированный чайник. Наступали белые. И вот от снаряда, разорвавшегося невдалеке от пулемётной тачанки, я был контужен. Чайник мой нашли вдали от тачанки, а сам я лежал заваленный землёй. Одного убило, двоих ранило. Меня, тяжело контуженного, переправили в Краснодар (тогда Екатеринодар), везли через станицы Брюховецкую, Новотиторовскую и поместили в войсковую больницу, расположенную на улице Красной. После ликвидации десанта больницу посетили в разное время Ковтюх, Фурманов и Орджоникидзе. Через полтора месяца я, оправившийся от контузии, покинул стены больницы, но стал заикой. Контузия поразила какие-то центры. Это неожиданное несчастье потом на два года вывело меня из нормального состояния».
Когда всё стихло, Первенцев вернулся в кубанскую станицу Новорождественская и устроился в избачи. Но уже в 1926 году его призвали в армию и направили в Ставрополь в кавалерийскую дивизию имени Блинова. Демобилизовался он с должности командира сабельного взвода. Однако дома работы ему не нашлось. Позже сын Первенцева рассказывал, что отец по рекомендации друга из кавдивизии в 1928 году отправился в Нижний Новгород. «Отец, – писал сын романиста, – обошёл все биржи труда, но нигде не был принят, так как ни одной из требуемых профессий он не был обучен. В тот год он живёт на пособие по безработице. В архиве писателя в Краснодаре хранится этот документ советского безработного. Так и не найдя применения своим силам, возвращается в Тихорецк, где друзья по комсомолу, видя его удручённое состояние, решают послать его в Москву».
В Москве Первенцев поступил на вечернее отделение Московского высшего технического училища имени Н.Э. Баумана. Одновременно его взяли начальником секретной части на завод «Динамо». Молодой парень собрался в партию. И тут произошла первая осечка. Секретаря заводского парткома напугала анкета секретчика, а именно связь отца с церковью. Прямо он ничего Первенцеву не сказал, но на собрании отметил слабость его политподготовки. Второй удар случился уже в 1932 году, когда врачи обнаружили у Первенцева открытую форму туберкулёза.
Интерес к жизни Первенцеву вернули молодая жена – Вера Тихонова Труханова и литература. Так, в крымской лечебнице он сделал наброски первой повести «ТБЦ». Потом в другой больнице у него появилась идея романа о кубанских казаках «Девятая колонна». Своим героем Первенцев хотел сделать одного из командиров гражданской войны Якова Балахонова.
«Девятая колонна», – признался позже Первенцев, – давалась мне легко. Я писал её ночами, писал с упоением. Постепенно развивая на бумаге события того времени, я вдруг заметил явление, равное случайному открытию какого-нибудь нейтрона. Неожиданно и вопреки замыслу из второстепенных персонажей, как говорится, набранных петитом, вышел в первый ряд и неудержимо поскакал вперёд, увлекая за собой, яркий, баламутный, поразительно очерченный всадник – казак Иван Кочубей. Я его назад, а он не слушается… Должность поменьше, чем у других, а он верховодит. Стоит мне прикрыть глаза, а он тут как тут. Прослеживаю его судьбу, вижу трагедию личности, вижу его преданную любовь к Ленину, чистоту помыслов. Но сколько же наслоений на этом слитке червонного золота, каких только слухов и нелепостей не нагорожено вокруг него». Особенно сильно возмутил Первенцева роман Артёма Весёлого «Россия кровью умытая», в котором Кочубей был выведен под фамилией Ивана Чернояра и представал в роли чуть ли не бандита.
Прервав работу над романом «Девятая колонна», Первенцев изъял из рукописи почти все эпизоды о Кочубее и на их основе написал две новеллы: «Бессилие смерти» и «Васька Листопад». Обе эти вещи потом, в 1936 году, были удостоены премии издательства художественной литературы на конкурсе рассказов начинающих авторов.
Первый вариант книги о Кочубее Первенцев, подписал псевдонимом Алин, отнёс к руководителю литобъединения при издательстве художественной литературы Николаю Огневу. Приглашение на разбор последовало уже через неделю. «Огнев, – вспоминал писатель, – посоветовал:
– Решительно отмените псевдоним. – Написал на четвертинке бумаги: «Аркадий Первенцев», в центре: «Иван Кочубей», внизу: «Государственное издательство «Художественной литературы». Подумав, исправил название, вычеркнул «Иван». – Нельзя, чтобы автор и герой значились под именами… – Затем Огнев спросил, располагаю ли я материалом на целый роман, наберётся ли примерно листов на двадцать?
Я ответил утвердительно. Сколько угодно наберётся. Огнев умерил мой пыл, посоветовал тщательней отбирать из накопленного, строже подходить к самому себе, не утрачивать стройного развёртывания пружины действия, уже обозначенного, и, если возможно, поторопиться. Огнев рекомендовал сохранить хронологичность повествования, закрепить центральные конфликты, борьбу двух сил – белых и красных – и борьбу двух сил внутри лагеря. Я твёрдо настоял на мученическом венце Кочубея – в несложных коллизиях века наиболее рельефны фигуры героев и мучеников. Наша беседа протекала на равных правах, и Огнев внимательно слушал меня, составлял своё мнение о молодом авторе. «Вы слишком непримиримы. Вам трудно будет жить в нашей среде. Вы не сумеете быть гибки…» Он не хотел меня сделать таким, но предупреждал, и его советы не забыть… В заключение он пообещал сводить меня в журнал «Октябрь» к Панфёрову, который уже проинформирован и заинтересован в рукописи».
Панфёров поставил роман Первенцева на открытие 1937 года, прямо в январский номер. Но сразу после публикации разгорелся скандал. Некоторые военные историки и прежде всего Александров заявили, что писатель исказил факты. Мол, Кочубей был предателем и в своё время добровольно перешёл на сторону белой армии.
Кампания против молодого романиста совпала с арестами его ближайших друзей. Первенцев был подавлен. Уже в 1980 году он в дополнение к своей автобиографии написал, что в его жизни был «чёрный человек, некто Каляджин, сексот, засадивший в тюрьму честного Ваню Макарова и Ивана Васильева, которые пали жертвами подлых доносов». Бывший комиссар кочубеевской бригады – Василий Кандыбин, видя такой расклад, посоветовал Первенцеву пробиться к наркому тяжёлой промышленности Серго Орджоникидзе. Ну а тот в свою очередь напрямую обратился к Сталину. И Первенцев сразу оказался вне критики.
Хотя ругать писателя было за что. Ведь стилист он был никакой. Да и мыслитель из него не получился. Возможно, это оттого, что приличное образование Первенцев так и не получил, на всю жизнь оставшись недоучкой.
Первенцев не понимал, что он глубоко провинциален в худшем смысле этого слова. Скажем, в «Серапионовых братьях» он видел только попутчиков и отказывал им в таланте. 10 декабря 1938 года молодой романист записал в своём дневнике: «Слонимский худенький, тщедушный, с острым, обтекаемым лицом, закуривая папироску, коробку немедленно прячет в карман. Он действительно беден и ему не до юмора. Хвалит Зощенко. Они друзья. Я напоминаю «Голубую книгу», «Возвращённую молодость»… Он находит в них философские мысли. Молчу, или, как пишет К.Гамсун, – пауза». Первенцеву были близки такие же, как и он, босяки, которые никакие стилевые изыски не признавали.
В 1939 году Первенцева наградили орденом «Знак Почёта». Писатель взялся за новый роман о казачестве «Над Кубанью». Крохотная квартира на Соколе его уже не устраивала. Он возмечтал о хоромах и самовольно занял в подмосковном Переделкине часть бывшей дачи своего репрессированного коллеги Бориса Пильняка.
Надо сказать, что дачу очень долго сопровождали одни скандалы. Когда Пильняка арестовали, в неё без всяких на то оснований вселились два заместителя наркома авиационной промышленности. Это возмутило двух других друзей: писателей Павла Нилина и Сергея Диковского. Дождавшись зимы, приятели явочным порядком поменяли на даче замки. Потом началась финская война. Диковский ушёл на фронт и погиб. Первенцев, когда узнал об этом, решил, что он вправе потеснить вдову Диковского. «С его стороны, – писала Валентина Антипина, – это был, скорее, жест отчаяния, так как он и его семья из пяти человек не имели никакой жилплощади. В обход хозяйки дачи писатель испросил разрешение на заселение у А.Фадеева. В.Диковская написала несколько гневных писем в Союз писателей и обратилась в суд, который вынес решение о выселении захватчика. Казалось бы – банальная и вполне предсказуемая ситуация. Но вот реакцию писателей вряд ли кто смог бы предсказать: группа писателей (Ф.Панфёров, Н.Вирта, П.Нилин, В.Лебедев-Кумач, А.Караваева, А.Серафимович, Н.Погодин) обратилась в писательскую организацию с письмом в защиту А.Первенцева. В нём говорилось о том, что писатель был больным человеком и ему с семьёй негде было жить, в то же время как Диковская имела комнату в Москве. К тому же «ей – одинокой ныне женщине вряд ли необходима вся площадь второго этажа этой дачи», поэтому она могла бы «дружески сожительствовать» с А.Первенцевым и его семьёй. Заключили они своё письмо пламенным призывом к руководству Союза писателей: «Мы просим, чтобы Президиум ССП с такой же энергией, какую он проявил в защите якобы попранных прав т. В.Диковской, стал бы на защиту писателя-орденоносца т. Аркадия Первенцева и его семьи…». Сплотив ряды в порыве солидарности, про закон писатели забыли» (В.Антипина. Повседневная жизнь советских писателей. 1930–1950-е годы. М., 2005).
На отбитой у вдовы Диковского даче Первенцев дописал свой второй роман «Над Кубанью» и вчерне закончил пьесу о лётчиках «Крылатое племя». Но тут началась война. Писатель растерялся. Он всерьёз полагал, что его пьеса что-то изменит и что армия без неё никак не обойдётся. В ночь на 15 августа сорок первого года Первенцев, недовольный ходом репетиций в Театре Красной армии, записал в свой дневник: «До чего плохо играют актёры. Дубовые, корявые, плохо наполненные мыслью и хотя бы примитивной психологий образы. Я пришёл в ужас, посмотрев прогон первых картин <…> Сердце кипит. Почему я писал пьесу больной, утомлённый и исстрадавшийся от бессонниц и бомбёжек? Писал же… Почему они не могут понять автора?»
Проблема же была в том, что Первенцев утратил чувство реальности. Немцы уже подходили к Москве, а он хотел, чтоб артисты вытащили на себе его заурядную пьесу. Критик Юзовский честно ему сказал: «Привалов не дан в характере. Нужно было бы пьесу делать из Антошкина. Чтобы он свершил героический поступок и умер».
13 октября Первенцеву предложили в восемь утра следующего дня прибыть на вокзал и с эшелоном Союза писателей отбыть в Казань. Но он опоздал. Писатель думал, что раз он – орденоносец, то все будут ждать, когда он соберёт последние тряпки.
Самое страшное произошло шестнадцатого октября. Москва оказалась без защиты. В городе начались грабежи. Ближе к полудню Первенцев решил, что ждать больше нечего, надо прорываться куда-нибудь на Волгу. Но уже на Шоссе Энтузиастов толпа машину писателя остановила и чуть не устроила над ним и его женой самосуд. Первенцев писал в своём дневнике: «Красноармейцы пытались оттеснить толпу, но ничего не получилось. Толпа кричала, шумела и приготовилась к расправе. Я знаю нашу русскую толпу. Эти люди, подогретые соответствующими лозунгами 1917 года, растащили имения, убили помещиков, бросили фронт, убили офицеров, разгромили винные склады <…> Это повторялась ужасная толпа предместий наших столиц, где наряду с сознательным пролетариатом ютится люмпен-пролетариат, босяки, скрытые эти двадцать лет под фиговым листком профсоюзов и комсомола. Армия, защищавшая шоссе, была беспомощна. Милиция умыла руки. Я видел, как били и грабили машины, и во мне поднялось огромное чувство власти и ненависти к этой стихии, к проявлению этих гнусных чувств в моём народе». В общем, Первенцев еле-еле уволок ноги.
Позже Первенцева эвакуировали на Урал, где он на материале одного из заводов написал роман «Испытание».
Когда писатель оклемался, в газете «Известия» ему предложили командировку на Южный фронт. 2 июля 1942 года он должен был из Краснодара вернуться в Москву. Летел писатель на десантном самолёте Ли-2. Но близ Миллерово советских лётчиков неожиданно атаковали несколько «мессершмиттов». Ли-2, уходя от преследования, потерпел аварию и на бреющем полёте врезался в землю. Почти весь экипаж и несколько пассажиров погибли. Первенцев и ещё несколько военкоров остались живы. Но писатель получил ранения головы, рук, ног и позвоночника. Маршал Будённый, когда узнал о катастрофе, прислал за журналистами новый самолёт.
Уже в конце войны Первенцев о битве за юг издал роман «Огненная земля». Но популярность к писателю вернулась чуть позже. В 1949 году писатели выдвинули на Сталинскую премию очередной его роман «Честь смолоду». Киношники же в свою очередь хотели отметить участие романиста в создании фильма «Третий удар». Поскольку тогда две премии сразу никому не давали, надо было делать выбор. Роль судьи взял на себя лично Сталин. Он спросил: кто это решил, что нельзя в один год присуждать одному человеку две премии. Вердикт вождя был таков: «Первенцев хорошо поработал!»
Получив сразу две премии, Первенцев, чтобы оправдать доверие Сталина, немедленно включился в кампанию по разоблачению в литературе и искусстве безродных космополитов, а затем ещё и вновь попросился в партию. Но теперь уже никто не осмелился попрекнуть его поповским происхождением. Он превратился в верного бойца идеологического фронта. Ему всё равно стало, кого осуждать: бендеровцев, сионистов или идолопоклонников Запада. Видимо, за это писатель по партийной разнарядке в 1951 году стал депутатом Верховного Совета России от Кубани.
Впрочем, после смерти Сталина фортуна от Первенцева отвернулась. В партийном аппарате пришли к выводу, что писатель превратился в одиозную фигуру. В начале 1955 года романисту сообщили, что партия не будет рекомендовать его в депутаты на новый срок. Разобиженный Первенцев поведал в своём дневнике: «Итак, мне осталось ещё один месяц до истечения моих полномочий. Ещё один удар будет нанесён. Пропадут бесследно ночи за письмами избирателей, 2000 волнений, разборов душевных драм, проникновения в судьбы. Ведь ни одного письма я не отдал в чужие руки. Ездил к людям, страдал вместе с ними… добивался улучшения условий жизни своим избирателям. Сколько тревог, болей, несчастий. Депутат, как врач, – к нему так же не ходят хвалиться своим здоровьем и счастьем».
В опале Первенцев пробыл почти десять лет. Но уже в начале 1960-х годов писатель почувствовал закат «оттепели» и долгожданный приход «заморозков». У него словно открылось второе дыхание. В надежде на скорое возвращение сталинских традиций он завершил «производственный» роман «Гамаюн – птица вещая». Однако критика эту книгу не приняла.
Не угадав с романом, Первенцев попробовал включиться в развязанную ближайшим окружением Хрущёва кампанию по любителям западной моды. Он, в частности, обрушился в газете «Советская культура» на молодёжь, которая обвесила себя различными амулетами. В ответ сатирик Владилен Бахнов пустил в народ не совсем приличную пародию на старорежимного романиста:
Девчонки вид ужасно гол, Куда смотрели комсомол И школа, бля, и школа, бля, и школа? Хотя купальник есть на ней, Но под купальником, ей-ей, Всё голо, бля, всё голо, бля, всё голо. Сегодня парень виски пьёт, А завтра планы выдаёт Завода, бля, родного, бля, завода! Сегодня ходит в бороде, А завтра – где? В НКВДе – Свобода, бля, свобода, бля, свобода! |
А вот другой штрих к портрету Первенцева. В 1968 году наши войска вошли в Чехословакию, чтобы не допустить построения социализма с человеческим лицом. Реакция писателя на это событие была просто поразительной. Он в своём кругу заявил, что ещё до Чехословакии следовало бы войска для начала ввести в редакцию журнала «Новый мир». Комментарии, как говорится, излишни.
В конце 1960-х годов Первенцев написал роман «Секретный фронт». Как утверждал в большой энциклопедии русского народа «Святая Русь» Иван Шевцов, в этой книге писатель сорвал «маски с украинских националистов, разных мастей бендеровцев и их банд, действовавших по заданию и при поддержке западных спецслужб. Несмотря на ярко выраженную патриотическую идею, роман долгое время не пускала большевистская цензура, глумилась над ним сионистская критика» (том «Русская литература», М., 2004).
Экземпляры своего романа «Секретный фронт» Первенцев разослал всем членам политбюро компартии. Но ни Брежнев, ни его ближайшие сподвижники писателю даже не ответили. В отчаянии писатель 22 декабря 1974 года записал в свой дневник: «Горько за поругание дел твоих, за их изуверское презрение ко всему, что сделано тобой за 40 лет и больше без минуты покоя. Давит мафия, давит, душит Россию, некогда великую нацию. Исподличались почти все, трудно дышать».
Умел ли Первенцев писать? И да, и нет. Критик Владимир Лакшин вспоминал, как, прочитав в рукописи роман Первенцева о военно-морском флоте, он пришёл в ужас. Тем не менее пара страниц его зацепила. По словам Лакшина, эти две страницы, рассказывавшие о выезде группы офицеров в свой выходной день на берег моря жарить шашлыки, были написаны с вдохновением подлинного таланта.
Умер Первенцев 30 октября 1981 года. Похоронили его на Новокунцевском кладбище.
Вячеслав ОГРЫЗКО
Добавить комментарий