После апгрейда

№ 2013 / 26, 23.02.2015

Лауреат Всероссийской Астафьевской премии-2012 писательница Мария Ряховская только что издала книгу «Записки одной курёхи». Лев Аннинский уже назвал поколение «выпуска середины 70-х» поколением «курёх».

Лауреат Всероссийской Астафьевской премии-2012 писательница Мария Ряховская только что издала книгу «Записки одной курёхи». Лев Аннинский уже назвал поколение «выпуска середины 70-х» поколением «курёх». Какими чертами обладает это поколение и какие вызовы и преимущества таит в себе средний возраст, к которому подходят «курёхи», мы спросили у Марии Ряховской.

Мария РЯХОВСКАЯ

– Мария, вы, кажется, начали писать и публиковаться очень рано?

– Да, мой первый очерк был опубликован в «МК» в 1990 году, когда мне было 15 лет. Я ездила в Питер к могиле Цоя и описала свои впечатления. Я росла в писательской семье, и отец-литератор с параноидальной настойчивостью желал сделать меня своим продолжением. «Не поступишь в Литинститут – будешь работать на почте!» Ему почему-то до сих пор кажется, что это худшее, что может произойти с человеком в жизни.

– Как будто потом выпускники Литинститута на почте не работали…

– Именно! Но со мной всё обстояло тогда более чем благополучно: я написала свою первую повесть в 18 лет, как Француаза Саган, получила за неё премию журнала «Юность». И замолчала. Говорят, первую книгу писателю написать очень легко. А вот дальше оказалось, что я ничего не знаю о жизни…

– …и писать не о чем?

– Да. Вообще-то: о чём может писать двадцатилетняя девочка, живущая со стерегущими каждый её шаг родителями? В небогатой, но вполне благополучной семье? Хоть я и работала – с 19 лет делала передачи для радио «Свобода», которые повторяются по 15 лет с тех пор, как вышли. И Людмила Улицкая мне говорила: Маша, да в вашей каждой передаче по пять рассказов! Пишите! Под микрофон я разговаривала с музыкантами, революционерами, модельерами, садо-мазохистами, крестьянами, экономистами, экстрасенсами… Шикарно, да? Но в жизнь их ты всё равно проникнуть не можешь, – а для писателя существует только то, что он сам познал. И этот опыт, как правило, опыт страдания. Думаете, почему американское искусство часто такое посредственное, неглубокое? И потому тоже, что этот народ жил относительно благополучно. Была война за независимость – возникли «Унесённые ветром» Митчелл. Была великая депрессия – появились «Гроздья гнева» Стейнбека. Был «Вьетнам» – Паркер снял «Птаху».

– Так вы ушли из литературы в журналистику? Обычно бывает наоборот.

– Да, но это не рассматривалось мной тогда как потеря. Я была успешной журналисткой, да и журналистику мою можно было назвать скорей эссеистикой – мой редактор объявлял мои передачи так: «радиопроза Маши Ряховской». Потом я ещё удачно поработала в хорошей газете. Но потом вдруг – неожиданно для себя и провиденциальных сил, – отказалась от судьбы: бросила радио, подала на развод. Чувствовала необходимость перемен. И наверху сказали: ах так?! Чего-то другого захотела? На тебе!.. Потому что, когда ты такое делаешь, обстоятельства уже не помогают тебе и ответственность – только твоя. И свалилось на меня одиночество и болезнь тяжёлая. Как будто бы меня одеялом сырым накрыли с головой: темно, одиноко, холодно, как в могиле, и постоянный озноб. Мир шумел, выпивал и любился где-то рядом. Я слышала его… Это длилось несколько лет! Случилось обрушение всех моих представлений о жизни и утрата всех иллюзий. Потому что даже близкие и друзья были равнодушны ко мне. Я открыла, что родители – такие же люди, как и все, и они также бьют лежачего, даже если это их дочь. И было такое страшное зависание между прошлым и будущим, когда неизвестно, появится ли это будущее вообще. Это была нулевая точка. Когда у тебя совсем ничего нет! И прежде всего понимания, кто ты такая. И в этой нулевой точке возникает громадная энергия, – потому что ты рождаешься как бы заново. Как вот ребёнку даётся при рождении некая сила – так и тут, только меньшая и покровительства меньше. И тут я снова стала писать. Начала сразу с романа… (смеётся). Он, конечно, не удался. Тогда я стала писать рассказы, очерки и повести. И всё пошло…

– Сколько вам было лет, когда вы зависли между землёй и небом?

– Когда я в эпицентре нуля жила, уже возрождаясь изнутри – чуть за тридцать… И сейчас я понимаю, что это я подсознательно себе такой «апгрейд» устроила. Сейчас мне 38 исполнилось. В этом возрасте появляется, наконец, понимание людей, себя, понимание жизни. Но, знаете, я бы предпочла всему этому – хоть на день! – то солнечное подростковое состояние полной веры в Бога, в людей, в мир, наивности – как будто бы мир создан лишь затем, чтоб тебя радовать и смешить. Вот на этой, кстати, ноте и написан роман «Записки одной курёхи» – потому что в основу легла интонация моей той первой юношеской повести. Там на исходе советских времён одна нелепая семья строит дом, наняли в строители двух колхозных алкашей, один из которых ещё и сидел. И эта семья, которой едва хватает оплатить труд этих полубомжей, и сами эти работяги – и вся деревня живёт верой в то, что за лесом захоронен клад самого Наполеона! И они ищут этот клад и мечтают разбогатеть… В романе есть и другая линия, которой не было в повести: жизнь моей бабушки, которая пять раз выходила за моего деда, и городская, социальная линия. Героиня знакомится с московскими хиппи, – у тех тоже ожидания полного счастья в стиле анекдота: «и придут к власти хиппи, и можно будет пить пиво на бульваре, и волосы длинные носить, и петь, что хочешь». Героиня влюблена в Цоя, а он, зараза, разбивается! Как ей теперь жить?! Взрослые тогда верили Ельцину, – недолго, правда, – а у подростков были собственные вожди: Цой, Гребенщиков… Потом моя героиня с подругой едут искать в Питере Борисова (Гребенщикова), чтоб умолить его не увольнять просветлённого виолончелиста группы Лёву Таккеля (Всеволода Гаккеля). Потому что на нём держится группа – а на группе вся советская интеллигентная молодёжь!.. Потом оказывается, что Лёвы не существует. Мистификация ушлых «духовных вождей». Это разрушает дружбу двух девчонок и, как им кажется, их жизнь… Народ искал в те годы всё каких-то вождей – не то духовных, не то политических. Сам не знал. Категории перепутались. И везде были мистификации…

– …вообще, вождей с теократическими функциями. А что означает «курёха»?

– Это мой окказионализм. Но я на днях выяснила, что так травка называется. Я выбрала это самоназвание как-то интуитивно. То ли дурёха, то ли курица – такое в нём звучит. Как одна бабка в романе определяет: «курёха?.. понимаю – метко попадает… ногой в лужу». Эта девица, конечно, нелепая, в бытовом смысле каком-то, наивная не в меру, – но она всегда в отважном поиске и она отстаивает свои убеждения.

– Это и есть характеристика поколения?..

– Наше поколение взрослело в период этой острой фазы религиозно-политических поисков. И они остаются на всю жизнь, у младших такого уж нет. Я помню, как в наш дом в начале 90-х приходили какие-то люди, побросавшие свои квартиры в южных республиках, то ли нормальные, то ли уже сумасшедшие, помню лужи в прихожей от десятка зонтов, пахучие разношенные кроссовки, в каких ходили тогда и мужики, и бабы, и ящики сухого соевого мяса, стоящие рядом, которое надо было как-то варить – потому что настоящего не было. И все эти рассуждения об ангельской иерархии – помесь Дионисия Ареопагита с «Розой мира» – и попытки утащить что-то из нашего холодильника во время того, как в большой комнате шёл «семинар» и бородач из распавшегося НИИ рассуждал о карме. И кто-то жил у нас на кухне из таких. Знаете, вокруг распад атома – а люди рассуждают о небесном устройстве. Недавно я прочла такое же о падении Константинополя: турки лезут на стены – а в императорском дворце идут неспешные беседы о том, имеют ли ангелы пол…

– Но не все же такие! Откуда-то ведь взялись бизнесмены, которые вдруг всё сразу купили?

– Да, технический склад, экономисты, нашли себя в бизнесе и «наследовали это огромное пространство», как пишет Лев Аннинский в предисловии к моей книге. Дескать, ваше поколение – не пойми чего хотят, курёхи этакие, а губа не дура, ухватили все наши богатства… фартовые ребята!.. Но это ведь малый процент! А вот изрядная часть гуманитариев поколения оказалась довольно наивной и беспомощной, нагруженная всеми заблуждениями – и истинами тоже! – отошедшего времени. Как то: искусство должно учить, мужчина должен вести себя героически, государство должно социально защищать своих граждан… Как-то я на крымском пирсе попросила у 25-летнего парня мобильник позвонить и предложила за это денег. Он сказал: бесплатно дам, это выгодно кармически. Я до сих пор пребываю в изумлениии от этого ответа. Дескать, я тебе сейчас дам позвонить, – а потом, когда я сломаю челюсть кому-то – это с меня спишется. Вот такая генерация нас теснит, – они даже благодать с экономической точки зрения просчитывают.

– Государство должно… супруг должен… А оказалось-то – ничего никто не должен. И даже друзья стали скупы на услуги. Артистка Светлана Крючкова сказала: после войны мы были добрее.

– Да, курёхам-гуманитариям пришлось тяжело. Несколько людей на первом-втором курсе института у нас просто сгинуло. Не было денег на жизнь, или пошли бог знает куда зарабатывать. Бросили учиться. Двое таких, уехавших домой, в провинцию, попеременно мне звонили и кричали в трубку: у меня протухли последние яйца в холодильнике! Следующий звонок: кончились деньги на хлеб! И последний: погасла лампочка в комнате, сижу в темноте… (Уже не крики, а слабый шёпот). Но были и единицы, – которые бутылки собирали по утрам, чтоб хлеба на завтрак купить, – а потом за стол садились и писали. И из них вышли личности.

– Для таких «лириков» нет другого пути, кроме искусства. Они всё равно зарабатывать не умеют. Но если способностей нет…

– …катастрофа! Много таких – особенно в городах, кто до сих пор – в сорок лет – что-то там ужасное пишет под Толкиена или рисует дикие абстракции, или «ведическое знание» в каком-то клубе заброшенном преподаёт. Ни денег, ни семьи толком. В 80-е и начале 90-х особенно в молодёжной среде – и в тусовочной особенно – был культ творчества, и эти люди пали его жертвой. Вот ещё одна примета поколения. Потому что в период взросления, пришедшийся на этот этап «взятия Константинополя» – все горели духовными поисками. Ну а если есть способности – то творчество лучше любви… и даже путешествий…

– Впечатлил ваш очерк про Казахстан «Алга!» и документальная повесть про Сербию «Икона и лопата». Вы описываете сербов как целый народ, увязший в этом состоянии «споров о небесной иерархии» среди разрухи…

– Да, многие народы, пережившие распад державы, увязли в этом состоянии. Но сербы – энергичнее нас и коллективнее. Там до сих пор есть обычай дома друг другу строить бесплатно – если человек малоимущий. Моему знакомому поэту, зная о его нищих заработках, совершенно незнакомые люди вешают кур на забор. Да, наивность есть у них: многие всерьёз верят в возрождение Византии на месте Турции, например. Крестьяне… Эти сербские впечатления и путешествие на плато Устюрт с военной автоколонной возвратили мне очарование жизнью, без которого нельзя ничего написать. Увидеть в степи грандиозные сооружения советского ВПК, уходящие под землю – на этажи!… где когда-то были военные объекты, ты входишь туда – а там «Мурзилка» за 1985 год валяется и фантик от лимонной сосалки, как будто его только что кто-то выкинул… и у тебя волосины на руках дыбом. А вдруг спустишься на один этаж – а там вход в 1985 год? Почему-то эти военные объекты, как один, были выстроены в форме вавилонских зиккуратов. Поднимешься на верхний этаж такого «монумента» – глядишь вдаль и видишь: следы от скатов наших танков – на десятки километров. Дождей здесь почти нет, значит, продержатся ещё несколько столетий. Проезжали развалины некогда журчавших фонтанами городов… Коровы топчутся на битом стекле на паркете – первые этажи домов стали хлевами. Писатель может быть свидетелем такого зрелища раз в тысячелетие.

– Вы только что получили Астафьевскую премию за цикл рассказов «Дура фартовая». Рассказы разные – но объединены образом героини. И это, конечно, курёха – только в 2013 году. Как она живёт сейчас?

– Прекрасно – поиски смысла жизни поставлены на профессиональную ногу (смеётся). Хотя местами жуть… как тяжело. Потому что всё, когда тебе 38, переживается острее, все ощущения с перцем: с некоторого возраста человек живёт с ежедневным ощущением конечности жизни.

Беседу вела Любовь ГОРДЕЕВА