Колымско-чукотское вольнодумство под надзором КПСС и КГБ

Почему легенда магаданской богемы 1960–1990-х годов Нина КОШЕЛЕВА до сих пор поднимает на щит рассказы Олега Куваева, но осуждает роман «Территория»

Рубрика в газете: Вечные кочевники, № 2021 / 17, 06.05.2021, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

Нина Кошелева последние лет восемнадцать живёт на своей исторической родине – в Санкт-Петербурге. Но журналисты до сих пор донимают её звонками с просьбами вспомнить легендарного актёра Владимира Высоцкого и великого певца Вадима Козина. А что рассказывать? Высоцкий прилетел весной 1968 года в Магадан не к ней, а к другу своего детства – Игорю Кохановскому. Но у давнего приятеля в столице Колымы своего жилья не было, и Высоцкого на ночь приютили супруги Кошелевы. А Козин очень долго работал с Кошелевой в областной библиотеке.
Но в Магадане в разные годы гремели и другие имена. Вспомним, к примеру, писателя Олега Куваева, академика Николая Шило, археолога Николая Дикова, геолога и краеведа Эдуарда Гунченко, диссидента Андрея Амальрика, психиатра Мирона Этлиса… Почему бы не поговорить о них?
С кого начнём? Да хотя бы с мужа моей героини – замечательного художника Виктора Кошелева, чьи офорты в своё время приобрёл Русский музей.


Разве для художника это преступление – любить красивых женщин?!

Итак, март 2021 года, первый после многолетнего перерыва звонок Нине Львовне Кошелевой в Петербург. Сначала мы перебрали много знакомых имён, а потом подошли к главному – к первой встрече с её будущим избранником, когда она ещё носила фамилию Ловыгина.
– Я, – рассказывает моя собеседница, – уже как несколько месяцев жила в Магадане и работала в областной библиотеке. Шёл 62-й год. Мне не надо было искать новых подруг. С библиографами Лией Спасской и Ириной Золотухиной я раньше училась в Ленинградском библиотечном институте. У нас ещё с Ленинграда было немало общих интересов. Встретившись вновь все вместе на Колыме, мы стали одной компанией ходить даже на обед. У нас появилось любимое место – ресторан «Магадан», который располагался в главной гостинице города. Туда на перекус ходила почти вся журналистская братия Магадана.
– Но ведь это, наверное, было безумно дорого?
– Да вроде не очень. Нам же всем платили ещё северные коэффициенты и надбавки. На нормальные обеды денег нам точно хватало.
– Кошелева вы встретили в ресторане?
– Нет. Мы с подругами уже пообедали и вышли на улицу, а он спускался по главной улице Магадана – проспекту Ленина в нашу сторону. Шёл высокий красивый молодой мужчина. Не обратить на него внимание было невозможно. Я спросила у подруги, кто это. Она назвала: «Виктор Кошелев. Художник». Правда, подруга тут же спохватилась и предупредила: «Избавь тебя бог иметь с ним дело». Почему? «У него дурная репутация». Как оказалось, Кошелев обожал красивых женщин. Но разве это преступление?
Вскоре молодая библиотекарь навела справки о случайно встреченном по дороге из ресторана молодом человеке. В отличие от неё, он считался уже бывалым северянином.
Первый раз Виктора Кошелева на Север занесло мальчишкой в конце войны. Его отец служил на военном катере, который сопровождал из Магадана до Аляски наши транспортники с золотом. Эти рейсы начались почти сразу после поездки на Колыму американского вице-президента. Американец лично убедился в наличии на колымских приисках больших запасов драгоценного металла и в возможностях нашей страны расплачиваться за поставки по ленд-лизу американской техники. А семья Витиного отца только-только вырвалась из эвакуации во Владивосток.
В Ташкенте она хлебнула через край. Это ведь лишь в сказках Ташкент назывался хлебным городом. В войну же там голодали тысячи людей. Виктор вместе с девятилетним братишкой подбирал на улицах щепки – чтобы совсем не свалиться. Первой умерла их полуторагодовалая сестрёнка. Потом скончалась самая младшенькая – ей было всего восемь месяцев. Мать тяжело болела и не могла подняться. Ребята сами колотили гробики и хоронили сестёр.
Когда очередной выход транспортника в море затянулся, отец Кошелева попросил начальника Дальстроя генерала Никишова разрешить ему хотя бы на короткое время вызвать в Магадан из Владивостока родных. Генерал послал в Хабаровск за семьёй военного моряка свой самолёт.
Вторая встреча с Севером у Виктора Кошелева состоялась уже в заочной форме. После войны его отец был направлен в Порт-Артур. Мальчишку отдали в русскую школу. А там директорствовал Николай Максимов. Как выяснилось, до войны этот Максимов работал на Чукотке, а потом втихомолку взялся за роман о Севере «Поиски счастья». Его рассказы о Чукотке тоже оказали сильное влияние на сына военного моряка.
А третья встреча Виктора Кошелева с Севером состоялась в 1959 году. За это следовало поблагодарить (или отругать) его киевских приятелей. Скажем, у Вячеслава Глушко были очень известные родичи (в частности, отец у него в войну командовал крупным партизанским отрядом на Украине и входил в Киеве во все высокие кабинеты). Парень из-за этого долго комплексовал, а потом сорвался на Чукотку, в Анюйск, в редакцию районной газеты. Его примеру последовал другой выпускник журфака Киевского университета – Альберт Мифтахутдинов. Он тоже устал в Киеве от звёздных родственников (его тесть был Героем Советского Союза) и получил вызов от редактора «Советской Чукотки» Бориса Рубина в Анадырь. А потом настала очередь студента худграфа из полиграфического Кошелева. Хотя у него тоже в Киеве всё имелось и родня долго не могла понять, чего ему не хватало.
И в самом деле – чего? После школы Виктор Кошелев поступил в элитное военное училище, куда брали парней ростом не ниже метра восьмидесяти сантиметров и с безупречной анкетой. Говорили, будто оно готовило разведчиков лично для Берии. Но в пятьдесят третьем году Берию вдруг расстреляли, училище расформировали, а несостоявшегося офицера собирались направить солдатом в танковые войска. Но перед этим Виктор повёл свою девушку на каток. Возвращаясь домой, он наткнулся на трёх бугаёв. Завязалась драка. Один выродок ударил Виктора коньком по голове. У парня оказалось сотрясение мозга. Девушка очень трогательно за ним ухаживала. Молодые поженились, и потом Виктор ушёл в армию. А когда вернулся, прежние чувства исчезли. Почти как у его отца к матери. Старший Кошелев ведь вскоре после войны, встретив другую женщину, ушёл из дома. Мать Виктора поначалу пыталась вернуть мужа, она даже заставила дочь написать на отца в инстанции (из-за этого военный моряк не получил адмиральское звание), но удержать отца своих детей ей так и не удалось. Уехав с Дальнего Востока, Витин отец взялся за строительство в Киеве трёхэтажного шикарного дома, благо денег накопилось много. Но его дети с мачехой так и не поладили. Витин брат потом ушёл из отцовского дома на шахту (его вскоре убили бандиты). А сам Виктор намылился на Чукотку.
Вызов Кошелеву оформил Глушко. Вслед за ним в Анюйск полетела и его новая муза. Правда, газету в Анюйске вскоре закрыли. Глушко перевёлся в Певек, а Кошелев улетел в Анадырь, откуда его весной 1961 года пригласил фотографом в «Магаданский комсомолец» молодой рассказчик Владимир Новиков.
Выяснив место работы случайно встреченного красивого мужчины, Нина Ловыгина задумалась, как же с ним познакомиться. Свою помощь предложила студенческая подруга Лия Спасская. Она регулярно готовила для «Магаданского комсомольца» обзоры поступавших в областную библиотеку книжных новинок и поэтому очень хорошо знала многих сотрудников «Магаданского комсомольца», а в одного из них – Юрия Дорохова – даже была влюблена.

Нина Кошелева

Спасская разработала целый сценарий. По её плану, Дорохов должен был как бы ненароком затащить Кошелева в библиотеку и представить его девчатам. Но в это время понравившийся Ловыгиной художник взял отпуск и улетел во Владивосток искать брошенную отцом мать. Так что первую встречу нового библиографа областной библиотеки с оформителем «Магаданского комсомольца» Дорохов смог организовать лишь летом 62-го года.
– Потом у нас с Виктором, – уточняет Нина Львовна, – состоялись ещё две встречи. Затем мы поженились, и вскоре родилась наша дочь Яна. А в 65-м году мы вместе собрались в отпуск в Ленинград. Мама, когда я ей рассказала историю своего замужества, только всплеснула руками. В её голове не укладывалось, как после третьей встречи можно было идти под венец.
Именно через своего будущего мужа молодой библиограф областной библиотеки узнала почти всех магаданских молодых художников, литераторов и музыкантов.
– Своё ведь жильё из них тогда ещё никто не имел, – рассказывает она. – А у Вити была в коммуналке своя шикарная, в двадцать квадратных метров комната. Вот к нему каждый вечер и сходилась вся бездомная богема. Кто только у него не жил! Витя потом меня со всеми перезнакомил.
Прибежище для
магаданской богемы
Про комнату Виктора Кошелева стоит рассказать поподробней. Сейчас бы её назвали домашним салоном искусств (не путать с притоном).
Комната находилась почти в центре Магадана. В конце 30-х годов заключённые собрали на Советской улице из щитовых конструкций несколько двухэтажных восьмиквартирных домов. В одном из них поселили и прилетевшего из Анадыря с очередной женой Кошелева.
Комнату ему дали в трёхкомнатной квартире на первом этаже. Хозяйственники из упразднённого Дальстроя выделили молодой семье кожаный диван, книжную полку, скрипучий шкаф, письменный стол и пару стульев. Но в Магадане у молодых что-то не заладилось. Очень скоро они разбежались в разные стороны. Об этом быстро прознал весь Магадан. И все газетчики, художники, артисты, не имевшие своего жилья, стали напрашиваться к Кошелеву в гости. А он никому не отказывал. Так его просторная комната на Советской превратилась в прибежище для всей магаданской бездомной богемы.
– Я потом узнала, – рассказывает Кошелева, – что там многие дни и ночи проводили Толя Лебедев, Гера Павлов, Жора Радченко… Бедные соседи. Как они мучились. Ведь в квартиру могли проникнуть все кому не лень. Витя всегда оставлял форточку в свою комнату открытой и там, за окном, хранил ключи от входной двери в квартиру. А собственную комнату он вообще никогда не запирал. Как соседи обрадовались, узнав о моём появлении. Они решили, что я быстро отважу от Виктора всех его приятелей и больше в их квартире непрошенные гости появляться не будут.
Когда молодой библиограф впервые появилась у Кошелева, то очень удивилась странному дизайну. Она-то привыкла к тому, чтобы все стены в квартирах заставлены какой-нибудь мебелью. А тут большая часть главной стены была расписана красками. Виктор из типографии принёс три ведёрка с зелёной, голубой и красной красками, купил кисти и всем своим гостям предлагал на свой вкус и под стать своему настроению разрисовать небольшой кусочек стены.
– Я стала рассматривать все росписи, – вспоминает Кошелева. – Сразу скажу: никаких скабрёзностей не увидела. Самой непристойной там была такая надпись: «Мне было с тобой хорошо, Лика. Сергей». Кто были эти Лика и Сергей, я не знала. Да, под этой надписью ещё была указана дата. А ниже чёрной краской другой гость добавил: «Мне тоже. Олег». Этим Олегом оказался Куваев. Витя мне рассказал, что из-за этой росписи случился страшный скандал. Когда неизвестный мне Сергей в очередной раз оказался у Виктора в гостях и увидел под своей росписью двусмысленное добавление, то разъярился и хотел тут же разыскать Куваева, чтобы набить ему морду. Но Куваев-то другое имел в виду. Он эту Лику даже в глаза не видел, не то чтобы приятельствовал. Куваев просто пошутил, а шутка оказалась неудачной. И за это ему пришлось долго извиняться.
После переезда к Кошелеву новая муза художника собралась всю комнату привести в божеский вид. Но типографские краски так сильно впитались в стену, что соскоблить их было уже невозможно. Кошелеву пришлось всё закрасить чёрным цветом, и уже на новом фоне он изобразил две берёзки, пририсовав к ним третье деревце после рождения дочери Яны
– Гостей после этого у художника стало меньше?
– Конечно, нет, – признаётся Кошелева.
– Куваев потом приходил?
– Приходил. Правда, в отличие от других знакомых Виктора, может, не так часто и ненадолго.
– А где Куваев сам жил?
– Ему вскоре после того, как мы с Виктором мы стали встречаться, дали комнату по соседству, на Карла Маркса, 27. В том доме раньше находилась роскошная гостиница Дальстроя, куда поселяли важных гостей из Центра и разных знаменитостей. Кстати, в конце войны там останавливался с матерью и братом и Виктор, когда он прилетал к своему отцу.

Куваев – лишний?

А когда Кошелева сама впервые увидела Куваева? Кто её с Куваевым познакомил?
– Как кто? – изумляется Кошелева. – Конечно, Витя. Я только вышла за него замуж. А вскоре он объявился у меня в библиотеке вместе с Куваевым. Было уже часов шесть вечера. Витя и Олег предложили всем отправиться к нашему общему знакомому Юре Дорохову из «Магаданского комсомольца» (он потом из Магадана уехал в Свердловск). Но библиотека закрывалась лишь в десять вечера. Виктор с Олегом хотели, чтобы я отпросилась у начальства и ушла с работы пораньше. Но это было исключено. Виктор тогда остался со мной в библиотеке, а Олег ушёл.
А другая встреча с Куваевым состоялась уже осенью 1964 года.
– Я, – вспоминает Кошелева, – с Виктором возвращалась после работы из библиотеки. Было уже поздно, кажется, полодиннадцатого вечера, если не больше. Но холода на улице ещё не чувствовалось. Я заметила, что в комнате нашего друга Эдуарда Ахназарова горел свет и предложила Виктору заглянуть к нему. А у Эдика уже сидел Олег Куваев (он с Эдиком был соседом по дому: Эдик жил в коммуналке на третьем этаже, а Олегу дали комнату на четвёртом этаже).

Олег Куваев

Здесь надо хотя бы кратко представить Ахназарова. По рождению он был одесситом. Его отец в середине 30-х годов занимал большую должность в Одесском обкоме комсомола, но в разгар репрессий был арестован и сослан на Север. Почему, за что, Ахназаров этого долго не знал. Мама, спасая себя и сына, быстро расторгла прежний брак, покинула Одессу, вышла в Киеве замуж во второй раз и сменила ребёнку фамилию и отчество. А Эдуард, когда вырос, поступил в горный институт. Потом пришла хрущёвская оттепель. И Эдуард узнал, что его настоящий отец выжил. Отец рассказал, что срок отбывал вблизи Певека на шахте, где таскал тачки. Эдуард решил разыскать эту шахту. Но его после института направили не в Певек, а на Колыму, на прииск Бурхала. Правда, горным инженером он проработал всего несколько лет. Очень скоро у него появилось другое увлечение – экономика. За это его перевели в Магадан в СВКНИИ.
Сейчас уже никто и не может вспомнить, когда и где Куваев и Ахназаров познакомились. Одни говорят, что впервые они встретились в Певеке. Куваев там после института работал в геофизической партии. А Ахназаров прилетал в Певек, чтобы спуститься в ту шахту, где во время северной ссылки таскал тачки его отец. Другие утверждают, что Куваев и Ахназаров нашли друг друга уже в СВКНИИ (Куваев в этом институте работал с лета 1962 года).
Осенью 1963 года Куваев и Ахназаров поселились в одном доме и, оказавшись соседями, часто стали ходить друг к другу в гости. Они оба были яркими личностями. Но один страшно любил компании. Ахназаров, как рассказывали, всегда блистал в товарищеских застольях. В отличие от него, Куваев был менее раскован и избегал большого скопления народа.
Куваев, когда увидел гостей, засмущался и сразу стал собираться к себе. Но Ахназаров своего соседа остановил и чуть ли не силой заставил его подарить и подписать супруге Кошелева недавно вышедшую в Магадане свою первую книгу «Зажгите костры в океане».
– И что он написал?
– Могу прочитать: «Ниночке Кошёлочке от затравленного автора».

Кто и почему затравил Куваева

Неприятности сопровождали Куваева почти всё время. Начались они, кажется, сразу после переезда в 1960 году из Певека в Магадан. На работе в Северо-Восточном геологическом управлении у него, похоже, не сложились отношения с главным начальником – с Драбкиным, который признавал только своё мнение и редко когда считался с другими суждениями. И хотя Куваев вскоре ушёл из СВГУ, Драбкин ничего не забыл и не упускал ни одной возможности пройтись по своему бывшему сотруднику.
Были у Куваева проблемы и с издателями. Одно время его буквально третировал Кирилл Николаев. Как все магаданские литераторы обрадовались, когда Николаев перешёл из издательства в радиокомитет! Но он ведь начал пакостить писателям и на радио.
А осенью 1964 года Куваеву сильно подсуропила его новая возлюбленная – Алла Федотова. Ей что-то втемяшилось, и она чуть не наложила на себя руки. Об этом прознали в соответствующих службах. У Федотовой побывали чекисты. Они обнаружили любовные письма Куваева. И вскоре имя писателя стали склонять на разных собраниях. Особенно усердствовал в гонениях на Куваева секретарь Магаданского горкома КПСС Крюков.
Помнит ли это Кошелева?
– В общих чертах, – признаётся она. – Алла всегда была женщиной яркой, эффектной. А в начале 60-х годов тем более. Темноволосая, миниатюрная, прямо статуэточка. Первый её муж был человеком незаурядным. Он был умный, знал несколько иностранных языков, хорошо разбирался в искусстве. У него всегда водились большие деньги. Алла могла на несколько дней улететь к нему в Москву, чтобы посидеть в лучших ресторанах. Но потом оказалось, что он валютчик. Его арестовали. По тем временем ему грозила смертная казнь. Алла была очень напугана. У неё на руках уже был маленький сын. Она сразу оформила развод. Может, поэтому её взяли помощником режиссёра на магаданское телевидение (кстати, отбывать срок первого мужа Федотовой отправили в колымский посёлок горняков Сусуман, а потом на Талую. Уже выйдя на свободу, он приходил к нам в библиотеку и рассказывал, как на Талой за неимением учителей преподавал в школе детишкам английский язык). А потом Алла встретила Куваева.
Любила ли Федотова Куваева? Точного ответа теперь уже никто и не даст. Наверное, да. А может, она просто придумала большую любовь, которой в реальности не было. Уже осенью 1964 года Федотова зачем-то устроила, по мнению Кошелевой, инсценировку суицида. А отдуваться за всё пришлось Куваеву. Его буквально затаскали по инстанциям.
– Ахназаров рассказывал мне, – вспоминает Кошелева, – что горком партии пытался надавить на директора СВКНИИ Шило. В институте созвали собрание. Все думали, что на нём будет разбираться персональное дело Куваева. Но Шило сразу пресёк все попытки устроить над Куваевым судилище. Открыв собрание, он заявил, что рассматриваться и обсуждаться будет только научная работа сотрудников, и в ничью личную жизнь вмешиваться он никому не позволит. Горкомовцы попробовали возразить. Но Шило лишь ещё раз цыкнул на них. Что они могли сделать против авторитета Шило? Ничего.
Однако Куваев, несмотря на защиту директора института, всей этой травли не выдержал и вскоре из Магадана уехал. А Федотова? Она очень быстро нашла нового мужа и уехала с ним на Чукотку. Правда, новый брак оказался недолгим. А дальше Федотова, похоже, начала коллекционировать людей искусства. В её мужьях побывали телевизионщик, художник Юрий Коровкин, журналист областной партийной газеты Олег Онищенко…
Интересуюсь у Кошелевой: не Федотова ли в 80-е годы за подписью Алла Бершачевская публиковала в московской прессе письма Куваева магаданским писателям? И услышал: возможно, и она.
– Но запомнить всех её мужей, – признаётся Кошелева, – я так и не смогла. Помню лишь, что между браками, когда она была свободна, то всем представлялась бывшей женой Олега Куваева. Последний же её супруг, кажется, занимался бизнесом. Уже в середине «нулевых» годов они уехали из Магадана, как я слышала, в Вязьму.

Вера в каждое слово Куваева

Прочитала ли Кошелева подаренную ей Куваевым книгу «Зажгите костры в океане»?
– Ну а как же!
– Зацепила она вас или нет?
– Конечно, зацепила. Я ведь тогда была очень впечатлительной. Что я раньше видела? Да почти ничего! Я ведь выросла в очень строгой семье. Родители очень долго требовали, чтобы я уже в десять вечера была дома и никуда не отлучалась. Правда, в середине 50-х годов отец получил назначение в Германию и меня с сестрой передали бабушке. И три года была вольница. Я могла, например, всю ночь простоять за билетами на фестиваль итальянских фильмов. Но когда родители вернулись из Германии, вся эта вольница сразу закончилась. И вот я получила диплом и уехала в Иркутск. Почему не махнула сразу в Магадан? Моя мама этого бы не пережила. А в Магадане Витя, мой будущий муж, познакомил меня со своими друзьями: Ахназаровым, Куваевым, Мифтахутдиновым… В отличие от меня все они уже многое видели. А я кто? Комсомолка, неудачная спортсменка…
– Я, – продолжает Кошелева, – сразу влюбилась в рассказы и Олега Куваева, и Альберта Мифтахутдинова, и Эдика Ахназарова, и Эдика Гунченко. Они полностью перевернули моё сознание, моё мировоззрение. Я верила в то, что они писали.
– А сейчас?
– Уже не всем и не всему.
Я это и сам понял ещё в лихие 90-е годы. Помню, как однажды очень поразило меня одно признание Кошелевой, что она в своё время пыталась фактически запретить проведение в областной библиотеке читательских конференций по роману Куваева «Территория». Почему?
– Нельзя добиваться победы любой ценой и ради достижения пусть и высокой цели перешагивать через людские судьбы. А у героев «Территории» цель оправдывала средства. Моя собственная жизнь подтвердила, что Куваев был не прав. Я тоже слишком много времени отдавала работе, а не семье. А это было неправильно. Нельзя быть столь безрассудным, как Чинков в романе Куваева. Я и сейчас считаю главную идею «Территории» вредной.
Но Нина Кошелева никогда не отрицала, что Куваев – это большой талант. А Мифтахутдинов? Как я понял, Мифтахутдинов, в отличие от Куваева, не оправдал надежд своих знакомых, быстро стал в своих повестях повторяться, а потом и вовсе скатился на дешёвую экзотику. Не случайно в начале 80-х годов Виктор Кошелев отказался иллюстрировать его очередную книгу.
Тут возникает вопрос: а почему Кошелев никогда не иллюстрировал Куваева? Неужели он был равнодушен к творчеству Куваева? Дело оказалась в другом.
– Почти все заказы на оформление книг магаданские издатели, – поясняет Кошелева, – согласовывало с местным отделением Союза художников. А тогда этим отделением руководила Лариса Тимашёва. Она была очень толковым человеком, но у неё имелись и свои слабости – по очереди выходить замуж за художников. В начале 60-х годов наступила очередь Лёвы Серкова. Ему издатели и отдали на оформление первую книжку Куваева. А кем тогда для номенклатуры был Виктор? Он даже в Союзе художников ещё не состоял. Первые заказы от издательства ему поступили лишь в году шестьдесят седьмом.
Значит ли, что Кошелев вообще никогда к куваевской теме не прикасался? Нет. Он не раз обращался к образу Куваева. Кошелева рассказывает, что муж в разные годы делал карандашные зарисовки своих товарищей, в частности, Ахназарова, Куваева, других магаданцев.
– В году шестьдесят восьмом, – вспоминает Кошелева, – несколько портретов работы Вити были отобраны для какой-то московской выставки. Но назад в Магадан они не вернулись. Я попыталась их разыскать. В одну из командировок в Москву я явилась в Союз художников России. Кураторша Дальнего Востока отправила меня в район станции метро «Динамо». Я нашла какой-то ангар. По одну сторону прохода там штабелями лежали картины, а по другую – стояли ящики с графикой. Найти там что-либо было невозможно. Как пояснили мне сторожа, эти ящики скопились за много лет после выставок, и никто их никогда и не собирался разбирать. Всё, видимо, кануло в вечность.

 

Другая энергетика, другие эмоции

А как сам Куваев относился к живописи? Насколько глубоко он вникал в вопросы живописи? Кого ценил?
Кошелева уточняет, что я имею в виду: классическое искусство или магаданских художников?
– Мне, признаётся она, – трудно судить, насколько хорошо Куваев разбирался в классике. Я же с ним не ходила ни в Эрмитаж, ни в Русский музей. Но я видела его на всех выставках, которые проходили в 1962–1965 годах в Магадане. Он знал всех магаданских художников и со всеми с ними общался. Выделял ли Куваев кого-то особенно? Я тогда это не почувствовала. Для меня и моих ленинградских подруг все всех работы Гриценко, Брюханова были открытием. Они несли другую информацию, которая раньше нам была недоступна. От них исходила другая энергетика. Они ведь сидели в лагерях и уже поэтому знали больше нашего. Но они не были словоохотливы. Они не говорили, во всяком случае я нашем присутствии, о пытках. Это потом я узнала, что многие из них в стоявшем напротив Дома культуры профсоюзов, где устраивались выставки, бараке подвергались пыткам (в том бараке работали, кажется, прокуроры). Правда, однажды разговорился Брюханов. Он вспомнил, как весной 44-го года на Колыму приезжал американский вице-президент. Начальство заранее заключённых ни о чём не оповещало. Все новости доходили до лагерей по сарафанному радио. Брюханов думал, что в честь американского гостя будет помилование. Вокруг лагерей в спешном порядке снимали вышки. Везде срочно обновляли декорации. Но американец уехал, и всё вернулось в прежнюю колею.
Куваев потом близко сошёлся с Иваном Гриценко, который после освобождения из лагерей остался в Сеймчане. А первым его иллюстратором был художник из совсем другого поколения – Лёва Серков.
– Лёва, – рассказывает Кошелева, – тоже, как и мы, многое в Магадане открывал для себя впервые. Но сдружился ли он с Куваевым? Не знаю. Лёва, кстати, уже тогда души не чаял в песнях Окуджавы. Но Куваев эти песни, кажется, не принимал. А в 65-м году они оба – Куваев и Серков – Магадан покинули. Один уехал в Подмосковье, а другой улетел в Новосибирск. И оба умерли ещё молодыми.

Украденные у Вадима Козина книги

А помнит ли Кошелева Вадима Козина?
– Ну а как же! Я несколько лет работала в одной с ним связке. Мы оба помогали читателям делать заказы по межбиблиотечному абонементу (МБА). Я отрабатывала библиографическую часть, выясняла источники, делала библиографические описания заказанных книг и оформляла заявки. А Вадим Алексеевич относил эти заказы на почту, а потом получал и приносил в библиотеку в своей авоське посылки с нужными книгами из других регионов.
Елена Сергеевна Малаховская, начальница библиотеки (у неё Кошелева в своё время училась в институте) дважды принимала Козина на работу и дважды по настоянию горкома партии его увольняла. Правда, первый раз это было года за полтора до того, как Кошелева прилетела в Магадан.
Спрашиваю у Кошелевой:
– Говорили, что ко второму аресту у Козина в Магадане сложилась очень ценная библиотека. Её что – тоже конфисковали?
– Нет. Её украли.
– Как?
– Козин в конце 50-х жил в коммуналке на Портовой в доме, который построили японские военнопленные. У него была небольшая комната на втором этаже. Многие книги ему достались от заключённых. А что-то ему подарили приезжавшие на Колыму из Москвы и Ленинграда молодые специалисты. Когда его взяли второй раз в 60-м году, никто из следователей про книги и не вспомнил. Этим воспользовалась тогдашний директор нашей библиотеки Щеглова. У неё был запасной ключ от комнаты Козина, и она потихоньку перетащила к себе многие книги.
– И когда это вскрылось?
– Уже после выхода Козина на свободу.
– А почему воришка-директор украденные книги не вернула?
– Она уже была далеко от Магадана. Сначала ведь вскрылось, что Щеглова не имела высшего образования. Диплом у неё оказался фальшивым. И помог ей в этом муж, который служил в органах госбезопасности. Их обоих – и жену, и мужа – кажется, сразу погнали из партии. Но уголовного дела заводить не стали. Начальство позволило им выехать из Магадана. А уже потом обнаружилась пропажа библиотеки Козина.
– Козин в узком кругу пел? Вы слышали?
– Однажды он составил компанию нашему директору Елене Сергеевне Малаховской, которая сменила воришку Щеглову. У Елены Сергеевны ведь тоже был чудесный голос. Она вообще была очень яркой личностью. Многие мужчины сходили с ума от её толстой, громадной русой косы. Так вот, она вместе с Козиным пела и даже записала кассету. Я жалею, что не переписала для себя эту кассету.
Куваев ходил на концерты Козина?
– Нет. Тут он был полностью солидарен с моим мужем и Ахназаровым. Они Козина не признавали. Козин одно время часть приглашал меня с мужем к себе. «Приходите, – говорил он, – попьём чаю, я попою для вас». Но муж и слушать не хотел. Все открытки к праздникам, которые приходили от Козина, он сначала мне показывал, а потом рвал на мелкие клочки. Только когда я родила сына, Витя принёс мне в больницу и отдал поздравление от Козина. А так он был непримирим. Куваев, я думаю, тоже Козина не переносил.

 

Опасная игра в преферанс

Из уже опубликованных разными людьми воспоминаний о Куваеве вырисовывается следующий круг магаданских знакомых писателя: литераторы Ольга Гуссаковская, Юрий Васильев, Альберт Адамов, Олег Онищенко телевизионщица Алла Федотова, издатели Виктория Геллерштейн, Людмила Юрченко, Майя Фролова, Семён Лившиц, геологи Виль Якупов, Альберт Калинин, Игорь Шабарин, Эдуард Гунченко, бродяга-фотограф Борис Ильинский, врач-психиатр Мирон Этлис, художник Лев Серков, радиожурналистка Сания Давлекамова… Нина Кошелева убеждена, что в этот список обязательно следует включить и Ахназарова.
Я уже приводил рассказ Кошелевой о том, как она и её муж однажды в доме Ахназарова встретили Куваева. Но Куваев весной 1965 года уехал из Магадана. А Ахназаров?
– Эдик, – рассказывал Кошелева, – остался в СВКНИИ. Его все считали гением.
– Он был экономистом?
– Да, но не по образованию. По первому образованию Эдик был, кажется, маркшейдером. Но кроме горного института он успел окончить четыре курса Киевского института кинематографии. Эдик как-то рассказывал, как директор СВКНИИ Шило предложил ему лабораторию экономики. Перед этим кадровики составили на Эдика объективку. Шило, на глазах Эдика посмотрев принесённые бумаги, недовольно заметил, что кадровики вновь что-то напутали, указав неверные сведения. В объективке значилось, что Эдик получил не экономическое, а горное образование. Но никакой ошибки не было. Шило очень удивился. Оторвав от бумаг глаза, он признался, что всегда считал Эдика экономистом, а оказалось, что единственный в институте грамотный экономист и тот по образованию горняк. Позже Шило сказал, что Эдик мог достичь в науке больших высот, но его погубили женщины. Эдик действительно был очень влюбчив. Но под монастырь подвели его не женщины, а преферанс. Ахназаров часто играл в преферанс на деньги и неплохо на этом зарабатывал. Это стало известно инстанциям. Против учёного даже хотели возбудить уголовное дело. От тюрьмы его спас академик Шило.
Мало кто знал, что Ахназаров много лет писал стихи и фантастику. Но в Магаданской писательской организации к его литературным опытам долго относились весьма прохладно. Хотя Ахназаров был на голову выше всех местных литфункционеров.
Ещё в 70-е годы Ахназаров вчерне написал большую философскую работу «Контуры эволюции». Об этом стало известно в областном управлении КГБ. Неслучайно за ним был установлен полный контроль.
В какой-то момент у Эдика, – продолжает рассказ Кошелева, – появилась навязчивая идея познакомить со своей рукописью академика Сахарова. Знакомые связали его с Роем Медведевым, который согласился передать «Контуры эволюции» опальному академику. Но в канун назначенной встречи с Медведевым Ахназаров занервничал. Ему показалось, что за ним установили слежку. И он в последний момент на встречу с Медведевым не явился. Мой муж, когда узнал об этом, назвал Ахназарова трусом. Но я считала, что он был не прав. Нельзя так категорично осуждать других.
Когда встреча с Роем Медведевым сорвалась, Ахназаров стал искать контакты Льва Гумилёва. Но в Ленинграде ни в одном справочном бюро телефонов учёного не оказалось. Ахназаров решил, что Гумилёва засекретили чекисты. Но он ошибался. Просто Гумилёв много лет жил в коммуналке, где телефон был записан на соседей, а не на него лично.
Гумилёва Ахназаров нашёл на кафедре географии в Ленинградском университете. Пролистав «Контуры эволюции», учёный заметил, что «у нас такое напечатать невозможно». Когда же магаданский гость поинтересовался, кому бы стоило эту рукопись передать за границу, Гумилёв только всплеснул руками. Он предупредил, чтобы северянин из своих рук этот труд больше не выпускал. «Иначе, – заявил Гумилёв, – вас быстро посадят».
Вернувшись из Ленинграда в Магадан, Ахназаров позвал к себе домой несколько человек, чтобы почитать им пару глав из своей работы.
– Я тоже тогда была приглашена, – вспоминает Кошелева. – Хорошо помню слова нашего знаменитого археолога Николая Дикова. «Пройдут годы, – заявил Диков, – и мы всем будем с гордостью рассказывать, что были первыми слушателям этой книги». Диков считал, что «Контуры эволюции» Ахназарова намечали пути возможного развития нашей страны на много лет вперёд.

 

Появление Владимира Высоцкого

С Ахназаровым отчасти связана ещё одна крайне интересная история. Это ведь он 24 марта 1968 года дал Владимиру Высоцкому в Магадане телефон Нины Кошелевой.
– Эдик, – рассказывает Кошелева, – в тот день принимал зачёты по политэкономии в нашем магаданском филиале Всесоюзного юридического заочного института. Когда Высоцкий зашёл в аудиторию, он принял его за студента. Но тот вместо того, чтобы взять со стола преподавателя билет, стал спрашивать, как ему найти Игоря Кохановского. Эдик сначала не понял, какое отношение Кохановский имел к политэкономии. Да, он знал Кохановского, тот работал в редакции газеты «Магаданский комсомолец», которая размещалась в том же здании, что и филиал института. Но политэкономию должен ведь был сдавать не Кохановский. Высоцкому пришлось представиться и объяснить, что Кохановский – друг его московского детства и что он специально к нему прилетел из Москвы. А у Кохановского тогда своего жилья в Магадане ещё не было. Он каждый вечер приходит ночевать к разным знакомым. А всех этих знакомых знала, пожалуй, одна я. И Эдик дал Высоцкому мой телефон. На звонок ответил мой муж. Когда Высоцкий назвался, муж не поверил, подумал, что это розыгрыш, и бросил трубку. Потом я подошла к телефону. Голос спросил: «Ну ты-то меня узнала, это правда – я. Мы же с тобой встречались в 1967 году».
Переспрашиваю: «Правда ли это?»
– Да.
Но что это была за встреча с Высоцким в 67-м году?
– Меня послали в Москву в командировку, – вспоминает Кошелева. – Обычно нас поселяли в каком-то минкультовском общежитии у кольцевой дороги. А Кохановский, когда узнал о моей намечавшейся поездке, предложил остановиться у его мамы, которая жила в самом центре Москвы, на Горького напротив ресторана «Арагви». На второй день командировки я отправилась в министерство на совещание, а когда возвратилась, мне мама Игоря сообщила, что звонил Володя Высоцкий и сказал, что завтра будет ждать меня у служебного входа в театр на Таганке за 20 минут до начала спектакля «Емельян Пугачёв». Оказалось, это Игорь позвонил ему из Магадана и попросил Высоцкого устроить мне поход в театр. Но я тогда Москву ещё плохо знала и перепутала станцию метро Таганскую-кольцевую с радиальной и из-за этого вечером следующего дня опоздала. А служебный вход уже вовсю штурмовали поклонники. Дежурная сказала, что Высоцкий уже несколько раз выходил и спрашивал меня. В третий раз он вышел уже босиком в костюме Хлопуши. «Нина?» «Да». Высоцкий тут же взял меня за руку и чуть ли не бегом повёл в зал, где передал меня одной из билетёрш со словами: «Это моя гостья, посади её так, чтоб она видела только меня». Наконец, в зале погас свет. Билетёрша тут же откуда-то принесла табуреточку и приставила её к краю четвёртого ряда. Рядом со мной оказался Константин Симонов. Он совсем недавно прилетал к нам в Магадан, и я на нашем телевидении вместе с Петром Нефёдовым делала с ним передачу. Он со мной, как вежливый человек, поздоровался, но вряд ли меня узнал. Смотрю: с другого края табуреточку в четвёртом ряду занял Юрий Любимов. Представляете: главный режиссёр не мог в своём же театре выбрать удобное ему место. Да, Высоцкий, когда уже убегал за кулисы, попросил после спектакля дождаться его. Он сказал, что куда-нибудь сводит меня. Но когда спектакль закончился, я быстро оделась и ушла, попросив билетёршу передать Высоцкому, чтобы он меня не ждал. Я ведь видела, как Высоцкий весь выложился в спектакле и страшно устал, и не захотела, чтобы он ещё и на меня тратил своё время.
Утром двадцать пятого марта про приезд в Магадан Высоцкого уже знала вся областная библиотека. Все, конечно, сразу захотели увидеть и услышать автора знаменитых песен. Но уже вечером Высоцкий собирался вылететь в Москву.
– Денег на билет у него не было, – вспоминает Кошелева. – Но мы нашли. В пять вечера я вернулась домой. Вскоре подтянулись и наши приятели.
Среди гостей Кошелевой оказались главный редактор Магаданского издательства Семён Лившиц и его муза редактор Людмила Юрченко, редактировавшая первый сборник стихов Кохановского.

Игорь Кохановский и Владимир Высоцкий

Много лет спустя Лившиц вспоминал:

«…Высоцкий остановился на квартире художника Кошелева. Там мы появились после рабочего дня, ближе к вечеру. Познакомились. Высоцкий был приветлив, благодарил за доброе отношение к Гарику [Кохановскому. – В.О.], с которым дружил ещё со школьных лет. Разумеется, мы с Людмилой рассчитывали услышать его песни, но петь он наотрез отказался. И, как полагаю, не только потому, что уже изрядно устал, а что устал, для нас было несомненно. Весь день его окружало многолюдье, весь день звучали тосты и откупоривались бутылки, Владимир Семёнович пел и пил, а через несколько часов ему предстояло лететь обратно… Извинившись за утрату «формы», он сказал, что охотно споёт для нас в Москве, пригласил в театр, а чтобы мы без труда могли его отыскать, дал свой телефон» (С.Лившиц. Интервью с самим собой. Магадан, 2004. С. 80).

Но всё было несколько иначе. Песни всё-таки были. Но все только слушали. Высоцкий сначала даже удивился: неужели и впрямь его никто не записывал на магнитофон. А потом он, обрадовавшись тому, что его не записывали, исполнил и несколько очень сокровенных песен.
Но пел Высоцкий недолго. Надо было уже ехать в аэропорт. Перед отъездом он действительно дал мужу Кошелевой свой телефон. Провожать его отправился со своей музой Светланой Русановой Кохановский. Остальные остались у Кошелевой. Когда Высоцкий уже вышел из дома, муж Кошелевой телефон порвал. Видимо, чтобы не порушить красивую сказку.
От пребывания Высоцкого в Магадане остались гитара и книжка стихов Кохановского с автографами артиста. Гитара хранилась в мастерской мужа Кошелевой. Но через несколько лет её украли.

Кому Николай Рубцов угрожал по пьяни ножичком

В круг магаданских приятелей Олега Куваева одно время входил поэт Альберт Адамов. Кажется, он был единственным из магаданских писателей, летавший на похороны Куваева. Но я никак не могу понять, почему его перестали упоминать даже в магаданской печати. Поэт-то он ведь был хороший. Да, не первого ряда. Но и не последнего. В чём всё-таки дело? Неужели Адамову так и не смогли простить пьяные драки, которые происходили с его участием в Литинституте в середине 60-х годов и, в частности, стычку по пьяни с Николаем Рубцовым? Кстати, в Литинституте Адамов буйствовал не один. Часто ему компании составлял другой студент из Магаданской области – Анатолий Пчёлкин. Пчёлкина тоже за дебоши не раз из института отчисляли. Но потом Пчёлкин прогнулся, его везде и всюду восстановили, издали в Москве и приняли в Союз писателей. А Адамову на всю оставшуюся жизнь перекрыли кислород во всех столичных издательствах. Не пустили его и в Союз писателей.
К слову, Куваев тоже не был ангелом. Он тоже порой по-чёрному пил. Правда, ножичком будущим классикам не угрожал. Он-то из-за чего после 1964 года охладел к Адамову? Может, тут была замешана женщина? Скажем, Алла Федотова – эта роковая для многих магаданских писателей дама? Но тут Кошелева мне помогла мало.
– Я, – признаётся она, – Альберта не забыла. Я же, когда в декабре 61-го года прилетела в Магадан, чуть было не стала его соседкой. Одна из моих подруг – заведующая читальным залом областной библиотеки Нирса Дубинина – привела меня на Гагарина, 17. Там был построен двухэтажный дом для работников культуры. Моя подруга жила на втором этаже. У неё в этой коммуналке была самая большая комната – почти шестнадцать квадратных метров. Нирса была очень красива, всегда весела и очень позитивно настроена, хотя отец у неё в своё время подвергался репрессиям. У Нирсы никогда не закрывались двери. Гости от неё не уходили. У неё постоянно пропадало всё магаданское радио: Игорь Колмановский, Юрий Пологонкин, другие ребята. Вторую, очень маленькую комнату – в восемь квадратных метров, вход в неё был с кухни – занимала Соня Давлекамова. Она уже работала тогда на радио. А в третью комнату вселился преподаватель из музыкального училища. Так вот в эту квартиру часто в гости приходил и Адамов, он тоже жил в коммуналке, но в соседнем доме.
– Альберт был, конечно, очень своеобразный человек, – уточняет Кошелева. – Мрачноватый, угловатый, неожиданный… Но лично у меня отношения с ним так и не сложились. Олег Куваев, он, да, с Альбертом общался. Но на какой почве? Сложно сказать.
– А Куваев в этот дом на Гагарина заходил к кому-нибудь в гости?
– При мне нет. Хотя он и Нирсу Дубинину знал (она потом ушла на телевидение и вышла замуж за бывшего редактора газеты «Советская Чукотка» Бориса Рубина), и с Давлекамовой много общался (она впоследствии перебралась в Москву и стала звездой в редакции литдрамы на всесоюзном радио). Да и я там не задержалась, вскоре перебравшись к Виктору Кошелеву.

Двуличие местных критиков

До сих пор мне не ясно, почему в Магадане о Куваеве при его жизни писали очень и очень мало. Вроде в творческих кругах на Колыме все Куваева знали. Все понимали, что он – безусловный талант. А глубоких статей о его рассказах тем не менее не было. Может, в Магадане все только монументальные полотна создавали и никто не занимался литературной критикой? Да нет. В Магадане имелись и свои критики. Ладно там Кирилл Николаев, который всегда держал нос по ветру. А как быть с Ириной Осмоловской? Она всегда очень тонко чувствовала литературу. Правда, Осмоловская во второй половине 60-х годов дружила с Федотовой, а Федотова однажды попросила Осмоловскую во время отпуска заглянуть к Куваеву в подмосковное Болшево и разведать, продолжал ли писатель жить в одиночестве или кого-то завёл. Куваев, когда увидел на пороге магаданскую гостью, сразу обо всём догадался и написал Федотовой, чтобы та больше шпионок к нему не подсылала. Но если убрать в сторону шпионские страсти, критиком-то Осмоловская была серьёзным. Так почему же она ни разу не сделала обстоятельный разбор ранних рассказов Куваева? Или проза Куваева ей всегда была далека?
– Ира, – уточняет Кошелева, – была очень своеобразным человеком. Когда я с ней познакомилась – а это была середина 60-х годов, – это был один человек. Она уже стала редактором газеты «Магаданский комсомолец». Каждое утро Ира приглашала к себе в кабинет всю редакцию и всех поила кофе. Тогда она была рьяная либералка. Но потом её взяли инструктором в обком партии и поручили курировать культуру. Ирина сразу превратилась в официальное лицо. Помню, как она, глядя мне в глаза, возмущалась одним человеком, заявив, что с ним коммунизма не построишь. Это двуличие меня поразило, и я надолго прекратила с ней все личные отношения. Потом Ира на несколько лет уезжала в Москву, училась в Академии общественных наук и писала диссертацию по Юрию Трифонову. А про Куваева она, вы правы, так ничего не написала. Хотя могла. Впоследствии Ира окончательно перебралась в Москву, и она вновь вернулась на нашу волну. Но это уже другая история.

 

Ищем режиссёра травли Куваева в партаппарате

Я уже рассказывал о том, как травили Олега Куваева. Не давали в Магадане долго хода и другим талантливым людям.
В последнее время стали ходить разговоры, что власть преследовала в том числе и одного из приятелей Куваева – Альберта Мифтахутдинова. Однако лично мне трудно представить, чтобы целый секретарь Магаданского обкома КПСС по пропаганде Иван Каштанов годами на пушечный выстрел не подпускал бы к Магаданскому издательству Мифтахутдинова. И за что? Якобы за то, что Мифтахутдинов не захотел продолжить работу на местном телевидении.
Кошелева соглашается с тем, что далеко не все легенды соответствуют фактам. Она подтверждает, что на Мифтахутдинова, в отличие от Куваева, Магаданский обком никогда никаких гонений не устраивал.
– Для Каштанова вопрос об издании первой книги Мифтахутдинова, – говорит Кошелева, – был мелок. Это входило в компетенцию прежде всего заведующего сектором печати обкома партии Ивана Гарающенко. А тот много лет не просто Мифтахутдинову покровительствовал. Он одно время дружил с ним. Когда Мифтахутдинов прилетал с Чукотки, он в Магадане первым делом шёл домой к Гарающенко и мог у него засидеться допоздна. Иногда к ним присоединялся и мой муж. Я помню, как однажды мне уже чуть ли не ночью позвонила жена Гарающенко и предупредила, чтобы я не ждала Виктора: мол, он с Мифтахутдиновым застрял у них, оба уже были хороши, и что она уже приготовила гостям постели в коридоре.
Охлаждение в отношениях Гарающенко и Мифтахутдинова произошло уже где-то в середине 70-х годов. Почему? Наверно, свою роль сыграла жена Гарающенко – Генриетта (а для близких Гелла) Мартюшёва.
– Это была звезда магаданского телевидения, – рассказывает Кошелева. – Умница, очень начитанная, красавица. На работе она вела себя чрезвычайно деликатно и никогда не кичилась своим положением жены работника обкома партии. Но её очень коробила бесцеремонность местных художников в быту. Гелла не любила, когда к её мужу по вечерам домой вваливались писатели или артисты, да ещё в подпитии. Она считала, что это могло повредить карьере мужа. Гарающенко какое-то время не считался с мнением жены и всех по вечерам впускал в свой дом. Но потом он сдался. И со временем явиться без звонка, просто так к нему на квартиру мало кто решался.
Но если Гарающенко какое-то время приятельствовал с Мифтахутдиновым, то по логике он должен был помогать и другу Мифтахутдинова – Олегу Куваеву?
– Нет, – категорично отрезает Кошелева. – С Олегом Куваевым Гарающенко всегда держал дистанцию. Он, как я понимаю, опасался его фрондёрства. Вот Куваева, действительно, власти одно время травили. Гарающенко это знал и, может, поэтому не хотел лишний раз заступаться за него или выгораживать из неприятных ситуаций. Правда, и непосредственное участие в гонениях на Куваева он, по моим сведениям, не принимал. Во всяком случае гневных обличительных речей против Куваева он на публике (в отличие от начальника Северо-Восточного геологического управления Драбкина) никогда не произносил.
Поймите, Гарающенко в 64-м году сам находился в опасности. Он только-только выпустил документальную повесть о судьбе репрессированного человека «Прописан на Колыме», а тут из Центра последовало негласное указание тему репрессий, как бы это поточней сказать, приглушить. Гарающенко тогда с трудом удержался в обкоме. Может, поэтому он за Куваева открыто бороться не стал, не знаю…
По Кошелевой получается, что первые атаки на Куваева были предприняты ещё до Гарающенко. Но до осени 1963 года сектором печати в Магаданском обкоме КПСС заведовал Владимир Севрук. Неужели это он дирижировал травлей Куваева? Однако Кошелева убеждена, что и Севрук вряд ли был причастен к организации гонений на писателя.
– Я же помню те времена, – рассказывает Кошелева. – Севрук, когда жил в Магадане, был очень демократичен. В редакции «Магаданского комсомольца» его тогда считали своим парнем (его преемник в секторе печати обкома Гарающенко уже такой широтой не отличался). Все журналисты всегда запросто могли заглянуть к нему не только в обком, но даже домой. Он всех выслушивал и многим помогал. Очень общительной, весёлой, коммуникабельной была и его жена Нина (она работала в газете «Магаданская правда»), у моего мужа Виктора, к слову, с ней в ту пору были очень хорошие, почти дружеские отношения.
Уже в начале «нулевых» годов схожие оценки Севруку дал и один из зачинателей «исповедальной» прозы Анатолий Гладилин. В своих мемуарах он рассказал, как в конце 50-х годов летал через Магадан на Чукотку на первый прииск по добыче золота «Комсомольский». В Магадане его опекал Севрук, редактировавший тогда молодёжную газету «Магаданский комсомолец». По словам Гладилина, у Севрука отсутствовал какой-либо снобизм. Обычный был мужик. Мог и выпить, и по душам поговорить. И никаких нотаций он не читал. Что потом, добавлю от себя, не помешало Севруку подготовить разгромную справку о появившейся в журнале «Молодая гвардия» повести Гладилина «Песни золотого прииска» (как говорили, эта повесть вызвала гнев у тогдашнего первого секретаря Магаданского обкома КПСС Афанасьева).
К слову: в середине 60-х годов Нина Кошелева подружилась с семьёй сестры Севрука (второй муж сестры работал главным врачом больницы в колымском посёлке Талон).
– Вилора, – вспоминает Кошелева, – очень много мне рассказывала о её и Володином партизанском детстве. Их мать была связана с партизанами, а они, дети, выполняли роль связных. Лора, видимо, и в войну отличалась красотой. Она была маленького роста, голубоглазая, с золотыми волосами, выглядела, как ангелочек. Все донесения Лора прятала на ноге, которую заматывала необычными чулочками. А Володя страховал сестру. Потом немцы что-то прознали про их мать. Командование успело перед облавой переправить её вместе с детьми из Минска в партизанский отряд.
Судя по сохранившимся подшивкам магаданских изданий, Севрук, когда работал в Магаданском обкоме, занимался также литературной критикой, что помогло ему осенью 1963 года поступить в Академию общественных наук на кафедру теории литературы. В Магадане от него не ускользала ни одна публикация колымских и чукотских авторов. А как он относился к первым рассказам Куваева?
– При мне Севрук о Куваеве никогда ничего не говорил. Хотя, конечно, он его рассказы читал.
– Но Севрук помогал или мешал в 1961–1963 годах продвижению Куваева?
– Я хочу думать, что Севрувк тогда как минимум не вредил Куваеву. Хотя занимаемая им в обкоме должность обязывала ко многому…
Когда же Севрук испортился?
– А это произошло уже в Москве, – считает Кошелева. – Помню, как весной 66-го года нас потрясла его статья в «Известиях» с осуждением повести Василя Быкова «Круглянский мост». Все бывшие магаданские приятели Севрука разводили руками. Кажется, Женя Берлинг, работавший раньше с Севруком в «Магаданском комсомольце», сказал, а что вы хотите: человек попал в другую среду, которая потребовала другого поведения и другого круга общения. Севрука ведь сразу после статьи в «Известиях» забрали в аппарат ЦК партии, а там он сделал такую карьеру… Кстати, я ещё какое-то время продолжала с ним встречаться. Его сестра, когда я собиралась в Москву, просила позвонить брату и передать ему то красную икорку, то рыбку. Я звонила ему в ЦК и мы договаривались о встрече у театральных касс (я ведь, приезжая в Москву, всегда хотела попасть на оперу в Большой театр или театр Станиславского).
– Перейдя в аппарат ЦК, Севрук интересовался Куваевым?
– Не думаю. Может, он вспомнил про Куваева, когда появился журнальный вариант романа «Территория». Но не уверена.
– По моему мнению, последним руководителем Магаданской области, который помогал творческим людям, был Павел Афанасьев. Но его в 68-м году убрали, а все последующие руководители Шайдуров, Мальков, Богданов, Михайлов, Цветков, Дудов были страшно далеки от искусства…
– Доля правды в этом есть, – соглашается Кошелева. – Я сама не раз видела Афанасьева в нашей библиотеке. Говорили, что он не пропускал ни одной в Магадане выставки художников. Лариса Тимашёва рассказывала, что только благодаря Афанасьеву в Союз художников собирались принять сразу четырёх репрессированных мастеров: Дмитрия Брюханова, Петра Попова, Ивана Гриценко и Михаила Ракитова… Хотя нет, Попов не сидел, а наоборот, охранял заключённых.
– Но у магаданских литераторов, кажется, всё было по-другому. У них, как говорили, в Союз писателей из репрессированных с трудом пропустили лишь одного Валентина Португалова. И то только потому, что всех достал его бывший сокурсник по Литинституту Константин Симонов, который знал все входы в Кремль и ЦК.
– Но в этом не Афанасьев был виноват, – считает Кошелева. – Других не пускали окололитературные круги. Они регулярно натравливали Афанасьева и на Куваева. Но Афанасьев иногда поступал по-своему. Это же он, как я потом узнала, в году 63-м распорядился наконец дать Куваеву комнату вы коммуналке.
Ну а в партаппарате в первой половине 60-х годов кто всё-таки дирижировал атаками на Куваева? Однозначных ответов пока никто не дал. Но осенью 1964 года некоторые намёки прозвучали в письмах Куваеву журналисту Владимиру Курбатову. Он признался, что после скандальной истории с неудавшимся суицидом Федотовой в Магадане зарубил его вступление в Союз писателей некий Ваня, числившийся тогда в приятелях Курбатова. И кто этот Ваня? Иван Гарающенко – заведующий сектором печати Магаданского обкома КПСС, раньше работавший в «Магаданском комсомольце» у Севрука.

 

Под надзором чекистов

Лет десять назад ко мне в редакцию газеты «Литературная Россия» пришёл новый автор из Магадана Пётр Цыбулькин. Мы разговорились. Выяснилось, что в своё время он служил в органах госбезопасности, а в 90-е годы принимал участие в разборе архивов магаданских чекистов. Я поинтересовался, не попадались ли ему оперативные разработки на Куваева. Цыбулькин сказал, что никаких дел на писателя в его ведомстве не существовало. Но мне трудно предположить, что Куваев и его знакомые из творческих кругов оставались вне поля зрения спецслужб.
– Вы правы, – соглашается со мной Кошелева.
Она утверждает, что ни её муж, ни Олег Куваев никогда диссидентами не были. Но они всегда слишком независимо себя вели и уже только этим представляли властям определённую угрозу.
– Никто из них, – уверяет Кошелева, – язык за зубами не держал. Никто не молчал. И поэтому всех их, а заодно и нас, конечно, «пасли» и ещё как «пасли». На всех собирали материалы. Олега Куваева одно время страшно доставал горком партии, хотя он не был членом партии, а Виктора собирались выгонять из комсомола…
– За что?
– И в истории с Куваевым, и в истории с Кошелевым были замешаны женщины. Виктору прямо говорили: что он слишком много для советского человека имел красивых женщин. В обкоме комсомола готовилось его персональное дело. Но Витя вовремя женился на мне, и это, видимо, и спасло его от расправы.
– А Куваева кто спас?
– За Куваева заступился директор академического института Николай Шило. Но в горкоме партии не унимались. Куваева, по сути, вынудили уехать из Магадана.
– Но, если всё было так, как вы рассказываете, Цыбулькин прав: чекисты тут были ни при чём, гонения исходили от изворотливых партаппаратчиков и комсомольских функционеров.
– Партаппарат, конечно, многим напакостил, – соглашается Кошелева. – Моему мужу он тоже повредил изрядно. В году семьдесят третьем у него Русский музей купил пять работ. Одновременно эти работы заинтересовали Венецию. Мужа хотели на неделю пригласить в Италию. Но приглашение итальянцев от него скрыли. Мы узнали об этом лишь через пару месяцев. Виктор по своим делам был в Москве и зашёл в Союз художников. А там куратор Дальнего Востока устроила ему скандал, мол, почему Витя проигнорировал Венецию. Выяснилось, что приглашение для Кошелева ушло в обком партии. А обком ответил, что Кошелев куда-то пропал, а куда именно, никто не знал.
Но и реалисты в штатском – так этих ребятишек называл Виктор Кошелев – тоже не дремали. Не надо тешить себя иллюзиями.
– Я, – рассказывает Кошелева, – до сих пор помню, как Стас Титовский дал нам на ночь привезённый из Москвы экземпляр «Доктора Живаго». Не могу сказать, что роман меня сильно впечатлил, а вот стихи из книги я для себя переписала. Прошло несколько дней. Вдруг ко мне в библиотеку заявился гость – наш новый куратор из областного управления КГБ. Это был молодой и неплохо образованный человек. Он сразу поинтересовался: кто дал «Доктора Живаго»? Я ответила: никто. Но незваный гость мне не поверил. А через какое-то время он как бы ненароком сообщил, что, по его сведениям, с романом Пастернака успели ознакомиться Стас, его новая жена и ещё пара человек. Другими словами, наш куратор дал понять, что в спецслужбах обо всём в курсе и уже установили имена всех прочитавших «Доктора Живаго».
Тут надо хотя бы кратко сказать о том, кто такой был Титовский. Его отец был крупным адвокатом. Но, кажется, в 37-м году его обвинили в антисоветском заговоре. Якобы по планам заговорщиков он планировался на пост наркома юстиции. Сын, зная о трагическом прошлом отца, сам после института напросился в Магадан. Он оказался блестящим химиком, подготовил кандидатскую диссертацию, но стоило ему влюбиться в молоденькую преподавательницу литературы из музыкального училища и развестись с дочерью председателя Магаданского облисполкома, перед ним сразу захлопнулись все двери. Сначала от него отказался научный руководитель, потом его понизили в должности. С работы выгнали и его музу. Титовский знал, что попал под «колпак» органов, но тем не менее попытался скрытно привезти в Магадан экземпляр «Доктора Живаго».
К слову, когда Советский Союз разрушился, родня предложила Титовскому перебраться в Америку. Однако он в Штатах не прижился и вернулся в Россию. Потом его позвали в Польшу. Но и там он оказался не в своей тарелке и быстро покинул Польшу. Россия осталась для него самым родним домом.
– Другая история, – продолжает Кошелева. – Кажется, это было в самом начале мая 1975 года. Мы с Виктором заглянули в гости к Андрею Амальрику, у которого заканчивался срок магаданской ссылки. Амальрик был уверен, что вся его квартира, включая санузел, была нашпигована «жучками». Мой муж ещё шутя предложил ему снять эти «жучки», но Амальрик отказался. Мы весь вечер проговорили о литературе, культуре, живописи. Ни Амальрик, ни мы с Виктором никого из политиков даже не упоминали. Но уже утром ко мне пришёл куратор из КГБ и стал уточнять, о чём же мы весь вечер беседовали с Амальриком, а потом стал просить, чтобы я подробно написала об этой встрече. Об этом инциденте я рассказала мужу. Он спросил: согласилась ли я дать письменный отчёт. Я призналась, что изложила на бумаге наши разговоры о литературе. Муж в ответ назвал меня дурой. А через день позвонили уже Виктору в мастерскую и сообщили, что хотели бы с ним встретиться. Виктор ответил очень резко: мол, если вам надо, то сами и приходите. Тут что ещё надо сказать! Окна Витиной мастерской выходили на окна управления КГБ, и Виктор считал, что «реалисты в штатском» имели возможность наблюдать за ним и днём, и ночью. А потом к Виктору пришёл всё тот же куратор. Но он повёл себя по-умному. Он ничего от Виктора не допытывался, ни к чему не понуждал, а просто поинтересовался мнением моего мужа о современной живописи, а потом попросил показать ему Витины работы. Кстати, Амальрик, когда уезжал из Магадана, оставил нам свою коллекцию пластинок. Но как только Амальрик улетел, тут же раздался звонок нашего куратора. «Я, – сообщил он, – в аэропорту и только что проводил до трапа вашего друга».
– В другой раз, – не останавливается Кошелева, – я оказалась в командировке в Москве. На Кузнецком мосту я спросила у перекупщиков книги Стругацких. Тут же один из торговцев отвёл меня в сторонку и, кроме Стругацких, показал «Двадцать писем другу» Светланы Аллилуевой. Но на Аллилуеву денег у меня уже не хватило. Вернувшись в Магадан, я нескольким сотрудницам призналась, что в Москве можно достать, по сути, любую запрещённую книгу, были бы только деньги. А уже на следующий день ко мне подошла секретарь партбюро нашей библиотеки и предупредила, чтобы я была поосторожней и не болтала на работе лишнего. Так что «реалисты в штатском» всегда всех нас очень плотно опекали и за всем тщательно следили.
Но вот перед самыми майскими праздниками 2021 года я вновь увидел в Москве Цыбулькина. Как оказалось, он занялся историей органов госбезопасности на Колыме. В его родном ведомстве ему показали отчёты за 1959 год. И в них промелькнуло имя Куваева. Для Цыбулькина это было очень неожиданно. Но я думаю, он ещё сам расскажет о своём открытии и пояснит, с чего это в магаданском управлении КГБ в 1959 году заинтересовались Куваевым.

 

Вопреки мужской логике

Многие до сих пор удивляются, как Кошелеву в 1974 году утвердили директором Магаданской областной библиотеки. Ведь она не состояла в партии. А беспартийных в советское время к управлению ведущими идеологическими учреждениями не допускали. Почему тут система дала сбой?
– Когда в 74-м году Елена Сергеевна Малаховская собралась возвращаться в Ленинград, – рассказывает Кошелева, – она предложила на своё место меня. Но я и слушать об этом не хотела. Елена Сергеевна попробовала действовать через моего мужа. Но этого оказалось недостаточно. Директор обязательно должен был иметь партбилет. Малаховская выхлопотала в горкоме специально для меня квоту. Но если я кое-как согласилась с тем, чтобы меня выдвинули в директоры, то вступать в партию я категорически отказалась. В инстанциях были удивлены. К тому же там не знали, как распорядиться выделенной квотой. Я посоветовала начальству вместо меня принять в парию жену Игоря Кохановского – Свету Русанову (она работала у нас завметодотделом). В это время в Магадан с Чукотки перевели Каирова. Его назначили новым начальником областного управления культуры. Он поверил Малаховской и убедил завотделом пропаганды обкома партии не возражать против моей кандидатуры. А потом я полетела в Москву. Моё назначение директором должно было подтвердить Министерство культуры. Наш московский куратор ходил вокруг меня несколько дней. Он пытался понять, кто за мной стоял, ведь тогда на весь Советский Союз, кроме меня только в двух региональных библиотеках директора были беспартийными: кажется, в Киргизии и Осетии. Он прямо спрашивал: с кем я переспала. Это типичная мужская логика думать, что все назначения у нас проходили через постель. Но у меня был замечательный муж – Виктор Кошелев.
К слову, через пять лет Кошелеву заставили заново пройти процедуру утверждения директором библиотеки. Её вызвали на бюро Магаданского обкома партии.
– Вёл бюро, – рассказывает Кошелева, – новый первый секретарь обкома партии Мальков. Я зашла в зал заседаний. По обе стороны длинного стола сидели человек двенадцать. Во главе стола восседал Мальков. А в конце стола стоял свободный стул. Зайдя в зал, я сразу села на этот стул. Мне все зашептали, чтобы я немедленно поднялась. Оказывается, в обкоме существовало такое правило – приглашённый на бюро садился только после того, как соответствующее разрешение давал первый секретарь. Но я-то этого не знала. Я зашла в зал, увидела сидящих мужиков и решила, что тоже должна присесть, тем более что я женщина. Присутствовавший на том бюро первый зам редактора «Магаданской правды» Сева Богданов (он потом стал председателем Союза журналистов России) рассказывал мне, что все ждали вспышки гнева Малькова. Но Мальков стерпел мою выходку и не стал мучить меня вопросами, почти сразу переутвердив меня директором библиотеки.

Зависть  или непонимание?

Куваева, напомню, выдавили из Магадана ещё весной 1965 года. Он переехал в Подмосковье. Его охотно стала издавать столица. А почему в Магадане писателя по-прежнему не спешили печатать? Он ведь со своей темой вполне мог вписаться, к примеру, в газету «Магаданский комсомолец». Тем более что этой газетой рулили не функционеры, а пишущие люди. Кажется, в 67-м году или чуть позже туда вернулся, но уже в качестве главного редактора Александр Бирюков, который вроде бы имел весьма прогрессивные взгляды. Он-то почему не обратился к Куваеву за рассказами о геологах?
У Кошелевой свой взгляд.
– Вы, – охлаждает она меня, – сильно преувеличиваете прогрессивность Бирюкова. Я Сашу очень хорошо знала. Он всегда был крайне осторожным человеком, но ловким администратором. Возможно, рассказы Куваева ему были просто чужды. Но когда Бирюков во второй половине 70-х годов стал главным редактором Магаданского издательства, то он что-то сделал и полезное. Помню, он пришёл ко мне в библиотеку и попросил посоветовать кого-то из старых писателей, чтобы, с одной стороны, потрясти всю страну, а с другой – не платить гонорары. Я вытащила из спецархива дореволюционные издания Леонида Андреева. Саша сразу ухватился. О магаданском сборнике Андреева показала сюжет даже главная телепрограмма страны – «Время». Наверное, этому посодействовала бывшая магаданская журналистка Нина Севрук, чей муж в куваевское время заведовал сектором печати в Магаданском обкоме партии, а потом стал какой-то большой шишкой в ЦК КПСС. Помню ещё, начальник областного управления культуры, когда его вызывали в Министерство культуры, спрашивал, стоило ли везти в качестве подарков для столичных чиновников томики Андреева. Я отвечала, что он будет в Москве с Андреевым как с золотыми слитками. Но тогда же мои знакомые попросили отдать Бирюкову для издания какие-то отвергнутые в Москве рукописи Стругацких. Однако Бирюков опубликовать Стругацких тогда испугался.
Кстати, в конце 90-х годов городские власти собрались снести здание Магаданского издательства. А там одна из кладовок была от пола до потолка заполнена старыми рукописями. Кошелева тут же упросила директора издательства Валерия Фатеева все архивы передать в библиотеку. Она рассчитывала найти рукописи и Куваева, и Стругацких. Но Фатеев её обманул и все бумаги выкинул. Уже на свалке что-то потом отыскали ребята из молодёжной литературной студии. Но ни Куваева, ни Стругацких в спасённых бумагах не оказалось.
Потом у Кошелевой возникла идея создать в областной библиотеке отдел рукописей.
– Я, – рассказывает она, – даже успела собрать для этого отдела первые материалы. Помните, я упоминала женщину, из-за которой осенью 64-го года Магаданский горком партии объявил Куваеву войну? Эту женщину звали Алла Федотова. Она в конце 90-х годов принесла мне свою переписку с Олегом Куваевым. Очень хотел этот новый отдел возглавить магаданский писатель Александр Бирюков.
– И что вас остановило? Радикализм Бирюкова?
– Не только. Хотя в каких-то вещах Бирюков меня уже пугал. Его послушать, ну все, кто прошёл через лагеря, все, без исключения, были стукачами. Варлам Шаламов? По словам Бирюкова, он в лагерях постоянно на всех писал доносы. Помню, мы в 90-е годы проводили в библиотеке конференцию по Шаламову. И тут Бирюков взял слово и такое наговорил… Учителя были возмущены. Потом Бирюков записал в стукачи врача-психиатра Мирона Этлиса, который в 94-м году в магаданском аэропорту встречал возвращавшегося в Союз Солженицына (Этлис сидел с ним в Джезказгане). А что Бирюков выкинул с Сандлером?
– А что?
– Понимаете, у Асира Сандлера в 60-е годы перебывали все магаданские художники и учёные. Мы часами слушали его рассказы про лагеря. Он не раз доставал свой чемоданчик и показывал завязанные нитками сотни узелков. Асир ведь был иранистом и, когда сидел в лагере, изобрёл из ниток узелковое письмо, в котором во всех подробностях отразил многие допросы и лагерный быт. А Саша Бирюков после смерти Сандлера о телевидению заявил, что всё это – чушь. Все мои библиотекари, когда увидели эту передачу, были в шоке. Как же так?! Но Саша Бирюков ссылался на архивы (а он действительно последние годы жизни не вылезал из архивов).

 

Последние встречи
и разговоры с Олегом Куваевым

Когда и где Нина Кошелева последний раз встречалась с Куваевым?
– Точно не вспомню. Вроде в 72-м году. Олег прилетел в Магадан. Он шёл по проспекту Ленина с поэтом Владиленом Кожемякиным. Владилен, я слышала, собирался вернуться, кажется, из Куйбышева в Магадан и прилетел на переговоры. Какие дела были у Олега, не знаю. Олег предложил мне и мужу зайти к нему (я, правда, не помню, у кого он тогда остановился, кажется, у кого-то на Ленина в том же доме, где тогда был книжный магазин «Знамя»). Но мы почему-то отказались. Потом, естественно, об этом жалели.
Виктор Кошелев продолжал упоминать в письмах Куваева и после той случайной встречи в Магадане. Он считал, что только Кошелев ещё мог всех помирить. Ругаясь на одного старого приятеля, Куваев в январе 1974 года сообщил журналисту Вл. Курбатову:

«Семенникова как увидишь, так и бей по скуле. Да ведь он же, гад, издаля улыбаться начнёт. Жалко мне его – совсем мужик от тунеядства задурил и свихнулся. Общаться с ним нормально уж, видно, кроме В.Кошелева, никто не сможет».

А потом у Виктора Кошелева был разговор с Куваевым по телефону прямо за несколько дней до неожиданной смерти писателя. Куваев порадовался за художника, которому жена только-только родила сына.
Нина Львовна рассказывает:
– Вот сейчас дети сообщили, что в интернете появилась информация, будто у Олега Куваева остался сын. Но я никогда об этом ничего не слышала. Знаю, мой муж Виктор успел рассказал Олегу о рождении у нас с Виктором сына. Олег очень порадовался за нас. Но муж уловил в его словах зависть. Если б у него был свой сын, что тогда Олегу было бы завидовать…
Однако в данном случае Кошелева, похоже, ошиблась. У Куваева всё-таки был сын. Но это – другая история.

5 комментариев на «“Колымско-чукотское вольнодумство под надзором КПСС и КГБ”»

  1. Интересно, кто-нибудь помнит журналиста Алексея Мазуренко, работавшего в 1970-х годах в “Магаданской комсомольце” и позднее опубликовавшего в журнале “Дальний Восток” интересную статью о певце Вадиме Козине?

  2. В интернете есть много материалов о Козине авторства А.Мазуренко. Статьи и книга. И других авторов.

  3. Мне говорили, что Мазуренко был неплохим человеком, жаль, так рано ушёл в мир иной. А о певце Козине знаю и по другим источникам, не буду повторять то, что о нем говорили бывшие узники Гулага, скажу лишь, что “жертвой режима” его не считали, так, по “скользкой” статье загремел, а ведь был таким талантливым.

  4. В 3 часа 17-ть минут ночи 18 мая дочитал до “Но это – другая история” и подумал, что возможно я впервые в своей жизни читал такую длинную статью в газете. Если конечно не иметь в виду статьи-отчёты заседаний Партийных съездов. Перебрали много фамилий. Многие мне известны были только на слуху, как Цветков и пара журналистов. Восемь лет работал на Чукотке, но в Билибино! Из названных Мифтахутдинов прислал мне письмо в котором на мой рассказ отреагировал так: “Весь твой рассказ написан на первой странице!” Я уже и не помню, что отправлял, но (а письмо где-то рядом в архиве моём почти огромном – лежит, недавно видел) где-то в голове сидит эта мысль про краткость!
    Живучая мысль, что каждый из нас заслуживает своего признания – не совсем как мне видится верна, хотя бы потому, что во В.С. так и не узнал радости от опубликованной книги. Хотя уж в десятку самых самых по любви точно попадает.
    А Территория моя ещё жива.
    Не под охраной,
    А в душе и в селезёнке,
    И сколько выпито
    И сколько нервотрёпки,
    Но ведь жива ещё,
    Ещё жива.
    Там все друзья и все мои подруги,
    Кто согревал меня
    А я… платил,
    И нет сильнее боли от разлуки,
    Хотя я на земле
    И не остыл.
    И Территорию как флаг я защищаю,
    Нет там ни пошляков,
    Ни гнуси разной.
    А есть такие как Олег.
    Пусть и запойный,
    Но ведь мой, и настоящий.
    Вы присмотритесь – Человек.

    Ал. Зиновьев
    18 мая 21 года.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.