ОТКРЫТЬ ДУШУ КАЖДОГО НАРОДА (ЧАСТЬ 2)

Рубрика в газете: Жизнь национальностей: в поисках гармонии, № 2020 / 6, 20.02.2020, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

Продолжение. Начало в № 5

---

Перехват инициативы  Львом Мехлисом

Стоит отметить, что буревестник революции во все годы был чрезвычайно активен. Идеями он разбрасывался чуть ли не каждый день. Но не всегда было кому их реализовывать.
Не доведя до логического конца свой же проект с изданием альманаха литературных произведений национальных авторов, Горький весной 1935 года выдвинул новую идею – выпустить к 20-летию Октябрьских событий цикл книг под общим названием «Две пятилетки», в которых, по его мнению, следовало представить и творчество всех народов страны, включая частушки, песни, сказки и поговорки.
Отчасти новый проект Горького перекликался с планом по созданию альманаха «Творчество народов СССР». Но если работа над альманахом весной 1935 года резко застопорилась, то новый проект получил «зелёную улицу». Объяснялось это просто. Мотором нового проекта стал редактор газеты «Правда» Лев Мехлис. А этот человек знал, на какие кнопки надо нажимать и как управлять людьми.
Начнём с того, что Мехлис быстро организовал главную редакцию по «Двум пятилеткам». У него сразу появился ответственный за этот проект человек – критик Григорий Корабельников. В рабочую редакцию вошли также заместитель ответственного секретаря «Правды» Н.Мор и заведующий отделом литературы и искусства «Правды» Х.Кантор.
16 марта 1935 года Корабельников представил коллегам подробный доклад о том, как будет выстроена вся работа. Он подтвердил, что один из сборников новой серии «Правда» планируется целиком посвятить рождённому уже в советское время фольклору народов СССР. К слову, научным редактором этого тома предполагалось утвердить 28-летнего многообещавшего фольклориста Владимира Чичерова.
Вскоре эту информацию обнародовали «Известия». 20 апреля 1935 года в этой газете появилось обращение Горького и Щербакова к писателям с призывом включиться в создание многотомника «Две пятилетки».

«Особое внимание, – подчеркнули Горький и Щербаков, – должно быть уделено всеми организациями и членами нашего союза организации сбора нового послеоктябрьского фольклора и экспонатов художественных промыслов, которым в многотомнике будет посвящён специальный том.
Необходимо немедленно организовать сбор этих материалов и специалистами-фольклористами и всеми писателями и направлять их в редакцию «Двух пятилеток» (Москва, ул. Горького, 15), которую следует держать постоянно в курсе всей этой работы» («Известия». 1935. 20 апреля).

Первым на это обращение откликнулся чувашский писатель и историк Дмитрий Петров-Юман. 23 апреля 1935 года он сообщил в редакцию «Двух пятилеток»:

«Прочитав в газетах письмо А.М. Горького и т. Щербакова о подготовке к 20-летию Октября, желая быть полезным участником в этой подготовке, предлагаю Редакции «Двух Пятилеток» услуги в представлении нового советского чувашского фольклора в переводе на русский язык. В моём распоряжении имеется свыше 1500 песенных куплетов и частушек, распеваемых ныне в чувашских колхозах и собранным специально экспедиционным обследованием Научно-Исследовательского Института Чувашии. Я полагаю, Вам надобно иметь на русском языке десяток-другой наиболее интересных и характерных колхозных песен, которые действительно могли бы быть напечатанными в В/сборнике, но не весь материал, который имеется на местах. Хотел бы знать В/мнение по этому вопросу. Я лично много занимался фольклором, перевёл и «Калевалу» на чувашский язык, участвовал по приглашению карельских организаций на юбилейных торжествах по поводу столетия «Калевалы» и убедился, что север силён не только старым фольклором, но он наиболее силён и новым советским фольклором. Я сейчас проживаю в Чувашии временно, подготовляя антологию художеств. литературы к 15-летию этой республики, которую на днях заканчиваю. Я хотя и чуваш, но знаю русский язык. Я был бы рад если бы редакция меня использовала в деле собирания фольклора в других районах и республиках Сов. Союза. Надеюсь, что Вы дадите ответ» (РГАЛИ, ф. 1521, оп. 3, д. 1, л. 3).

Оставалось найти энтузиастов в других регионах.
Уже 31 мая 1935 года Мехлис доложил Горькому:

«По Средней Азии работает группа людей, но пока они разрознены. А главное – местные люди, националы-писатели не привлечены. Украину, казалось мне, могут поднять сами писатели-украинцы. Надо их только организовать на это дело и помочь.
Просматривая список привлечённых писателей, я убеждаюсь, что главные писательские силы в дело не вовлечены».

В этом же письме Мехлис представил Горькому первый набросок плана тома по народному творчеству.
Спустя две недели, 13 июня Мехлис сообщил Горькому, что полагал бы необходимым форсировать работу над томом о народном творчестве.

«Дать жёсткий срок, – писал он. – В противном случае все, кому не лень, выпустят халтурные сборники на эту тему.
Хорошо бы собрать редакцию и заслушать т. Кантора (организатора этого тома, работника «Правды») и т. Корабельникова».

Чуть позже Мехлис дал указания запросить о проводимой работе по сбору и изданию фольклора все издательства и регионы. Он потребовал отчёта, в частности, от издательства «Academia». Выяснилось, что там уже вышли четыре тома: осетинский эпос, армянские сказки, вогульский (мансийский) эпос и алтайский эпос. Кроме того, ушли в производство сборники с азербайджанскими сказками и бурятским эпосом, а также началась работа над пятью другими рукописями. Но для задуманного Мехлисом тома эти книги не годились. И не только из-за некачественной подготовки текстов. Мехлису нужны были материалы о революции, о гражданской войне, а не седая старина.
В этом плане Мехлису больше понравился отчёт представителя Туркмении Г.Карпова.

«При Туркменском Государственном Научно-Исследовательским Институте, в начале т<екущего> года, – доложил в Москву Карпов, – создана «Фольклорная комиссия», в которую вошли: от Союза писателей TCCР т.т. ЧАРЫШЕВ (Председ.), ТАШ-НАЗАРОВ, КЕР-БАБАЕВ, от ТГНИИ – КАРПОВ, АХУНДОВ, ЛЕБЕДЕВ и ФИТУНИ. Выделен из состава ТГНИИ научно-технический работник для постоянной работы в качестве секретаря фольклорной Комиссии.
За период с марта по сентябрь т.г. комиссией проделана следующая работа:
1. Опубликовано в печати (в центральных и районных газетах) обращение к рабочим, колхозникам и служащим о сборе фольклорного материала.
2. В Вузах среди студентов созданы кружки по сбору фольклорного материала (через отъезжающих на летние каникулы).
3. По радио передано обращение (на туркменском и русском языках) о сборе фольклора.
4. Составлена и разослана на места инструкция о порядке производства записей фольклора.
За пять месяцев, комиссией собрано около 200 печатных листов (до 1000 номеров записей фольклора различных жанров). Преобладают: сказка, стихи, рассказы, девичьи песни, скорбные песни женщин, загадки, желание зла, добрые пожелания, слова плача по умершим и т.д.
Весь поступающий материал написан на туркменском языке. Из собранного материала организован перевод на русский язык (для сборника «Две пятилетки») лучших образцов устного народного творчества туркмен.
Собирателям дано задание об усилении сбора фольклора Советского периода.
В первом квартале 1936 года предполагаем закончить сбор и начать отбор и обработку для редакции «Д.П.»
Туркменскую Комиссию интересует следующий вопрос: в каком виде посылать отобранный материал для сборника «Д.П.». В подлинном или художественно-обработанном?
Комиссия со своей стороны считает целесообразным давать в обработанном виде с приложением оригиналов. Всего, для посылки Вам, предполагается отобрать 20–30 печатных листов.
На месте в Туркмении подготовим к изданию «Сборники» устного народного творчества (для издания в Ашхабаде, на русск. и туркменском языках).
Членам Комиссии предложено обработать и опубликовать в местной печати лучшие образцы устн. н. творчества. Что уже и делается.
Средствами Комиссия обеспечена» (РГАЛИ, ф. 1521, оп. 3, д. 1, лл. 44–45)

Это было уже что-то. Оставалось расшевелить другие республики и регионы.
Кантор и Корабельников решили в ряд районов направить бригады фольклористов. По их просьбе Чичеров разработал для этих бригад подробную инструкцию. В наставлениях Чичерова указывалось:

«Производится регистрация основных видов фольклорного и музыкального материала и учёт его местного и научного значения для данного пункта. Из текстов записываются в первую очередь те, которые отображают классовое расслоение, историю революции и гражданской войны, советскую действительность:
а) песни – партизанские и красноармейские, революционные, массовые, лирические (любовные) с тематикой о новых формах труда, быта и т. д. Новые песни, освоенные у города (как переработанные, так и не переработанные деревней), песни об отдельных местных революционных героях, о вождях революции – тт. Ленине и Сталине;
б) рассказы и сказки о деятелях революции (особенно о Ленине и Сталине), о колхозах, гражданской войне, строительстве, быте, культуре;
в) новые пословицы и поговорки» (РГАЛИ, ф. 1521, оп. 1, д. 14, л. 1).

Однако почти все бригады столкнулись в регионах с одной и той же проблемой: многие люди помнили и охотно рассказывали старинные бывальщины, но не очень хотели касаться воспоминаний о гражданской войне и совсем избегали колхозные темы.
В общем с советским фольклором возникли трудности. Составлять задуманный Мехлисом том оказалось не из чего. Получилось, что Корнелий Зелинский сообщил в последнем за 1935 год номере журнала «Литературный критик» липу (он утверждал, что «Правда» готовит фольклорный том объёмом в 60 печатных листов из новых текстов, воспевавших советский строй).
Столкнувшись с угрозой срыва фольклорного тома, Корабельников предложил Мехлису усилить редакцию «Двух пятилеток». Он хотел вызвать с Урала бывшего руководителя Леопольда Авербаха. Эта идея очень понравилась Горькому. Буревестник революции давно мечтал возобновить работу с Авербахом. По его мнению, Авербах обладал большими организаторскими способностями. Но против выступил Александр Щербаков. По одной версии, Щербаков боялся, что Авербах сомкнётся с троцкистами. А по другой – Щербаков опасался появления сильного конкурента. В сложившейся ситуации Мехлис предпочёл уступить просьбе не Корабельникова, а Щербакова.
Отвергнув Авербаха, Мехлис согласился с другими предложениями Корабельникова. В частности, было решено ответственным секретарём тома «Творчество народов СССР» назначить одного из бывших рапповских генералов Юрия Либединского. Одновременно Мехлис дал указание больше внимания уделять фольклорному тому новому заведующему отделом литературы «Правды» Алексею Назарову. Впоследствии в коллектив «Двух пятилеток» влились также журналист Михаил Цейтлин, имевший до этого немалый опыт работы в редакции «Литературной газеты», и бывший идеолог Пролеткульта Валериан Плетнёв.
29 апреля 1936 года Щербаков вынес вопрос о ходе работы над фольклорным томом на совещание фольклорной секции Союза писателей. Отчёт держал Корабельников.

«В начале, – признался на совещании Корабельников, – мы рассчитывали, что эта работа будет вестись при участии фольклорных сил секции ССП. Но в процессе работы мы обнаружили, что внимание к послеоктябрьскому фольклору чрезвычайно слабое со стороны фольклористов, что по сравнению с фольклором прошлым советский фольклор представлен мало. Поэтому из этого источника [имеется в виду Фольклорная секция. – Ред.] мы получили очень мало материала и тот материал, который мы получили, собран по инициативе мест, благодаря указаниям партийных организаций областей, республик и т.д. Фольклористы в этом деле принимают очень слабое участие. <…> Очень плохо обстоит дело с русским фольклором. По этой линии фольклористы чрезвычайно мало работают. <…> имеется точка зрения у фольклористов, что вообще русского фольклора нет. <…> мы имеем письмо секретаря Обкома Западного райкома партии, что у них много частушек и фольклорного материала. <…> Мы имеем помощь от национальных республик, а с русским фольклором у нас дело обстоит плохо – материала нет» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 19, д. 14, лл. 3–4).

Следующее совещание по фольклорному тому для «Двух пятилеток» 1 июля 1936 года повёл новый руководитель Союза писателей Владимир Ставский. На этот раз речь пошла о том, как переводить собранные в регионах материалы. Учёные настаивали на аутентичных переводах. Но Корабельников предлагал дать переводчикам и редакторам полную свободу.

«Мы, – заявил Корабельников, – считаем, что нисколько не погрешим, если дадим поэту большую творческую свободу с тем, чтобы поэтическая сущность каждого произведения была выражена. Необходимо воссоздать образы и дух этих произведений».

Другими словами, Корабельников подталкивал литераторов и издателей к подлогу, понуждая их самих за сказителей сочинять нужные Мехлису тексты во славу Ленина, Сталина и революции.
Каркас будущего тома вырисовался к осени 1936 года. Все собранные и отчасти уже переведённые материалы редакция «Двух пятилеток» разбила на одиннадцать разделов: «Ленин», «Сталин», «Киров», «Герои революции», «Гражданская война», «Партия. Октябрь. Советы», «Красная армия», «Индустриализация», «Колхозное строительство», «Освобождение женщины. Культура и быт» и «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей» (Сталин)».
Дальше за работу взялся Кантор. Он подробно отрецензировал каждый раздел. Для него главным оказались не личности сказителей и их манеры исполнения текстов, а соответствие фольклорных материалов партийным установкам. Не случайно Кантор набросился на записи Бориса Шергина.

«Отобранное, – подчеркнул он, – надо подвергнуть тщательной и суровой редакции».

Кантор по каждому разделу дал десятки замечаний, посчитав, что все главы нуждались в усилении. Заодно Кантор предложил заказать Мехлису вступительную статью к фольклорному тому. Но ему сразу дали понять, что предисловия к таким трудам правильней помещать за подписью первого лица, то есть Сталина, или делать их от имени редакции.
Конкретно большинство разделов должен был довести до ума бывший идеолог Пролеткульта Валериан Плетнёв. После упразднения Пролеткульта он несколько лет работал в киноглавке, но в 1936 году его убрали в Гослитиздат. Ни черта не разбираясь в фольклоре, Плетнёв начал цепляться в случайно попавшихся ему литераторов и умолять их взяться за советский фольклор. В частности, он сделал ставку на безграмотного, но лёгкого на подъём поэта из Вятки Андрея Алдана.

«Весь упор, – сообщил Плетнёв ему 28 декабря 1936 года, – мы сейчас делаем на сбор и организацию русского советского фольклора. Не поедете ли Вы от нас в срочную командировку, скажем, в Челябинскую обл., или в Оренбургскую, или в Зап. Сибирь. Мы не настаиваем обязательно на этих местах; может быть, Вы сами знаете места, где есть хорошие сказители, песенники. Важно не только записать то, что уже сложено, но и натолкнуть людей на темы, нам нужные, и прежде всего о Ленине и Сталине. Обидно мало наши поэты уделяют русскому фольклору. Пробел, образовавшийся в связи с этим, стал нам особенно ясен, когда мы приступили в окончательной компановке тома.
Командировка, которую мы Вам предлагаем, – срочная и кратковременная. Въехать надо в первых числах января, сроком недели на две. Если Вы согласны телеграфируйте день выезда в Москву и район, куда Вы хотели бы поехать, мы приготовим соглашение, деньги и пр., с тем чтобы не было никакой задержки. Пожалуйста, и не думайте ссылаться на перегрузку и т.п. страшные причины. Надо обязательно поехать!
Об условиях договоримся в Москве. Платим мы хорошо, поэты довольны. В Москве договоримся и о переводах фольклора с других языков.
Итак, ждём телеграммы, а затем и Вас» (РГАЛИ, ф. 1521, оп. 4, д. 4, лл. 3, 3 об.).

Но Алдан подсунул Плетнёву одну муру.
Работа по доводке фольклорного тома затянулась на месяцы. Редакция «Двух пятилеток» попробовала привлечь к записям фольклора донских казаков Михаила Шолохова. Но из этой затеи ничего не получилось.
Новые варианты всех разделов были подготовлены к весне 1937 года. Но и они оказались некачественными. Рецензируя тексты русских песен, Алексей Сурков признал, что всё – плохо.

«Из прочитанного мной, – отметил он 29 марта 1937 года, – наиболее оригинален «Донской сказ». Есть в нём то неповторимо особое, что отличает народные произведения этого жанра. Песенный же материал как-то очень обычен.
С точки зренья художественных сторон текста, большинство песен значительно уступают старым народным песням в части естественности и самобытности. На них или следы прямого влияния каких-то не очень высоких литературных образцов, или (как в песне о Чапаеве) влияние только что просмотренного фильма, или наконец есть ряд песен, прямо показывающих, что это какие-то средние стихи, утерявшие имя автора. Из того, что я просмотрел, ни на одно произведение не могу указать как на воспроизводство ранее знакомой мне песни, принадлежащей какому-либо поэту персонально. В целом впечатление моё от этого раздела сборника таково, что на фоне многих, знакомых мне материалов фольклора братских народов, этот раздел будет выглядеть тускловато» (РГАЛИ, ф. 1521, оп. 3, д. 1, л. 169).

Исправить ситуацию должен был Корабельников. Но тут началась страшная свистопляска вокруг Леопольда Авербаха. А Корабельников одно время ходил в соратниках Авербаха. Понятно, что Корабельникову стало не до фольклора. Он не знал, как свою шкуру спасти.
Одновременно стало лихорадить и всю редакцию «Двух пятилеток». Многие привлечённые к работе над фольклорным томом литераторы стали писать друг на друга доносы.
Тут ещё Сталин вызывал Мехлиса из «Правды», назначив его заведующим отделом печати и издательств ЦК ВКП(б). На какое-то время курирование фольклорного тома перешло к критику Исайе Лежневу, который занял в «Правде» пост заведующего отделом литературы. Но что Лежнев против Мехлиса?! Мехлис был вхож во все кабинеты и с ним все в стране вынуждены были считаться. А что Лежнев? У него хорошо получалось лишь сеять интриги среди художников. Он стал одних отодвигать от фольклорного тома, других приближать… Это вызвало у многих недовольство. В частности, сильно рассержена была поэт Аделина Адалис.

 

«Я, – сообщила она уже в марте 1938 года секретарю ЦК ВКП(б) Андрею Андрееву, – работала в «Правде» также в качестве обработчика и одного из литературных редакторов книги «Творчество народов СССР». В то время, как работа в «Творчестве народов», под непосредственным руководством т. Мехлиса, оставила у меня самое светлое, радостное и благодарное воспоминание – воспоминание о подлинном руководстве сверху и о дружбе с сотрудниками по работе, – деятельность литературного отдела вызывала растерянное недоумение. Стихи, которые сами же сотрудники лит. отдела называли слабыми и дурными, регулярно появлялись в печати; стихи, которые хвалили, не видели света. Выходило, что таков вкус Мехлиса. Но я по своей другой работе отлично знаю, что вкус Мехлиса отнюдь не таков и не может быть таким!
Однажды ночью меня просили по телефону помочь выправить «плохие стихи, которые необходимо напечатать» – чьи мне не сказали, но туманно дали понять, что стихи присланы рабочим с завода. Я не сумела помочь их выправить. Они появились в «Правде» на следующий день и оказались… стихами Алексея Суркова.
Просили меня уже более откровенно, и тоже ночью и тоже за два-три часа, выправить «плохую, сумбурную статью» того же Суркова, – а ведь, несомненно, на ту же тему «Правда» могла иметь хорошие статьи. Но литературный отдел «Правды» не доверяет свежим людям и не догадывается, что их можно проверить.
Нелепое впечатление производила правка стихов. Никогда не говорилось о расширении и углублении содержания (я могу основываться только на личном опыте); никогда не предлагалась автору серьёзная, удачная мысль, не обсуждалась идея. Правка шла крохоборчески, несправедливо, нарочито нелепо по отдельным выражениям, которые могли нравиться или не нравиться зав. отделом. «Бдительность» его, хотя и жестока, но, увы, ограничивается убеждением, что «опасная мысль может пролезть сквозь знаки препинания и расстановку слов – (подлинное выражение), а как звучит произведение в целом – этого-то он и не слышит!
Может быть, мне товарищ Андреев, следовало бы рассказать о многих «странностях» работы этого отдела, но не думаю, чтобы это нужно было сейчас, во время широкого совещания. Довольно и того, что Вы видите сами, читая «Правду» – безвкусицу, скуку, серость, плоскость этих стихов. Беда в том, что эта «поэзия», печатающаяся в «Правде» – поэзия законодательная; она как бы декретирует, предначертывает «государственный» стиль советской поэзии. Теперь «Правда» специализировалась на фальсификации Джамбула, – это заметно самому рядовому читателю, это неприлично, это подрывает у читателя доверие» (РГАСПИ, ф. 17, оп. 120, д. 304, лл. 120–121).

Вспоминая своё участие в работе над фольклорным томом, Адалис отметила:

«Газеты, журналы пропагандируют поэзию серую и пустозвонную. Неправда, что другой у нас нет. Другая могла бы быть, если бы на неё не навешивали одиозных ярлыков «академизма», «акмеизма», «классицизма», «футуризма», «сельвинизма» и т.д. и т.д. Нет свободы технической мысли: направление, технически не родственное вкусу редакционных авторитетов, может быть сочтено чуть ли не политической ошибкой. Работникам «Правды» и то приходилось выдерживать сражения с апостолом серого стиля Сурковым, который обвинял «Творчество народов» в …цветистости, дискредитировал работу отдела, и уверял, что, в действительности, народ сер. Так и уверял, такими именно словами.
Надеюсь, бывшая редакция отдела не откажется подтвердить» (РГАСПИ, ф. 17, оп. 120, д. 304, л. 124).

Первое издание фольклорного тома «Творчество народов СССР» вышло в декабре 1937 года.

«Для книги, – отмечалось во вступлении, – собрано свыше 600 печатных листов советского фольклора, отобрано же и печатается лишь немногим больше 30 листов. Размеры книги не позволили редакции поместить больше 250 произведений; редакция руководствовалась принципом –дать в книге «Творчество народов СССР» только лучшие, типичные произведения советского фольклора».

На титуле книги издатели указали, что сборник вышел под редакцией А.М. Горького и Л.З. Мехлиса. Но Горький был уже мёртв. А Мехлиса Сталин к тому времени перебросил в Наркомат обороны.
Продолжить книжную серию «Две пятилетки» мог бы руководитель Агитпропа ЦК Алексей Стецкий или новый заведующий отделом печати и издательств ЦК Александр Никитин. Но они, видимо, посчитали, что этот проект утратил свою актуальность. Так что полностью идея Горького и Мехлиса до ума доведена не была.

 

Удручающая картина

Вернусь к другому проекту Горького – к альманаху, посвящённому национальным литературам. Его старт тоже сильно задержался.
В какой-то момент руководивший Союзом писателей Александр Щербаков в этом вопросе доверился своему коллеге по секретариату Союза иранскому поэту Абольгасему Лахути. Но коллега оказался барчуком. Он хорош был в застольях, но абсолютно не имел никакой организаторской жилки. Все вопросы по альманаху Лахути спихнул на Гослитиздат.
А что издатели? В конце 1935 года они создали редакцию по выпуску альманахов национальных литератур. Но первый заведующий этой редакцией Е.Кантор все хорошие помыслы быстро утопил в словоблудии. Потом Кантора сменил Асадулаев. Однако нового заведующего вскоре зачислили во враги народа и бросили в тюрьму. А следующий заведующий – В.Мусаэлян – оказался вопиющим невеждой.
Это уже летом 1938 года отметил в своей записке белорусский поэт и переводчик Евгений Мозольков.

«Руководители Гослитиздата, – констатировал он, – недооценивают значение, важность редакции «Творчество народов СССР». Это подтверждается тем, как подбираются кадры работников редакции. В конце 1935 года во главе редакции был поставлен Е.Кантор, человек который понятия не имеет о нац. литературах, о специфике худ. литературы. Когда под давлением общественного мнения руководители были вынуждены снять Кантора, вместо него был назначен Асадулаев – абсолютно неграмотный и невежественный человек, оказавшийся врагом народа. После ареста Асадулаева во главе редакции был поставлен В.Мусаэлян, такой же невежественный, как и его предшественники» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 6, д. 360, л. 42).

За первую половину 1936 года издатели и литфункционеры согласовали лишь название будущего издания: «Творчество народов СССР».

«Долгий период, – признал 8 июля 1936 года на президиуме Союза советских писателей директор Гослитиздата Николай Накоряков, – не было редактора. Наконец шесть месяцев тому назад этот редактор появился в лице тов. Болотникова [после ухода из «Литгазеты». – В.О.]. За эти шесть м<еся>цев редакция пережила внутреннюю историю – в ней был один ответственный секретарь, другой и третий. В общем внутренние кадры этого альманаха на настоящее время остаются ещё не организованными.
По существу там есть ответственный редактор, хотя он сейчас болеет. В последние дни мы наметили заместителя заведующего редакцией тов. Мусаэляна» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 15, д. 69, л. 43).

Накоряков доложил президиуму Союза писателей, что издатели наконец составили два номера альманаха. По его словам, все отобранные из союзных республик материалы для первого номера, написанные на национальных языках, уже были переведены на русский язык.
Открыть первый номер издатели хотели передовой статьёй, написать которую они попросили бывшего главного редактора «Литературной газеты» Алексея Болотникова.

«Тезисы её были набросаны, – сообщил Накоряков, – но они остались не согласованными с А.М. [Горьким. – В.О.] – это речь Постышева о путях советско-украинской литературы» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 15, д. 69, л. 44).

Ведший заседание президиума Союза писателей Владимир Ставский выразил недоумение, ибо Постышев свою речь произнёс ещё в 1934 году.

«Но это пожелание А.М. [Горького. – В.О.], – уточнил Накоряков. – Он считает, что речь эта настолько чётко сформулировала партийный взгляд на национальную литературу, что это следует напечатать».

Из других проблем Накоряков отметил языковые вопросы и качество переводов. Дело в том, что в своё время Горький поставил цель издавать альманах сразу на десяти языках. Но это оказалось непосильной задачей.
Возникли сложности и с качеством переводов рукописей на русский язык. Редакция получила много посредственных переложений.
Сообщение Накорякова произвело на весь президиум Союза советских писателей очень удручающее впечатление. Известный военачальник Роберт Эйдеман, который после ухода из армии совмещал посты председателя Осоавиахима и руководителя латвийской секции Союза писателей, прямо сказал, что первые номера альманаха в том виде, в каком их обрисовал Накоряков, не соответствовали тем целям, которые в своё время обозначил Горький. Всё в этих номерах – от эпоса и до произведений современных авторов – носило, по мнению Эйдемана, случайный и непонятный характер.
Содержание первых номеров вызвало недоумение и у Петра Павленко. У него возникли вопросы, в частности, по грузинской части альманаха. Издатели первого номера предлагали заверстать двух грузинских авторов: Гамсахурдиа и Чавчавадзе.

«Гамсахурдиа, – заметил Павленко, – бывший фашист, сидевший 10 лет в Соловках, носящий чёрную черкеску до сих пор в знак траура по свободной Грузии, а затем покойник Чавчавадзе. <…> Гамсахурдиа они [грузины. – В.О.] считают опытным мыслителем, потому что он окончил Гейдельбергский университет и носит белые перчатки. Пишет он плохо» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 15, д. 69, л. 47).

Павленко недоумевал: почему в планы первых номеров не вошли Галактион Табидзе и Пшавела.
Возмутили Павленко и подготовленные для первых номеров альманаха переводы грузинских авторов.

«Даны переводы в этот альманах Бродского и Казакова, – заметил он, – в то время, как Грузия премировала Пастернака и Антокольского» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 15, д. 69, л. 48).

Вывод Павленко был категоричен:
«Случайные писатели и случайные переводчики».
Такого же мнения оказался и Борис Пильняк.

«Этот альманах, – отметил он, – неудовлетворителен. Выпустить его – это значит опозориться Союзу писателей и Гослитиздату и сделать бестактную вещь по отношению к целому ряду союзных литератур» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 15, д. 69, л. 49).

Пильняк подтвердил вывод Павленко, что включить в альманах Гамсахурдиа нельзя.

«Я живых грузин знаю, – добавил Пильняк, – и ухитриться нужно было, чтобы дать милейшего человека Гамсахурдиа, который ходит или в белых перчатках и смокингах в 40-градусную жару, или в черкеске. Два вида для него приемлемые. Он вообще говорит только о литературе XVII века» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 15, д. 69, л. 49).

Тут Пильняка вынужден был поправить критик Владимир Ермилов. Он уточнил, что вообще-то альманах собирался печатать роман Гамсахурдиа о колхозах, другое дело, что исторические сцены в этом сочинении занимали больше места, чем сами колхозы.
После этого возникли вопросы, почему же в альманах попало много случайных вещей, кто занимался отбором произведений и почему республики не предложили интересные рукописи. Ответ дал руководитель Союза писателей Белоруссии Михась Климкович.

«Все местные союзы, – сообщил он, – начиная с белорусского и кончая грузинским, признали, что они не придали этому делу того значения, которого оно заслуживает. Мы выделили редакции, которые должны были бы подобрать материал и организовать его, но центральная редакция не проявила никаких признаков жизни, никакой связи, никакого напоминания о том, что жив альманах творчества народов СССР. Никаких планов редакторских на местах нет» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 15, д. 69, л. 51).

Оправдываясь за плохо составленный первый номер, сотрудница Гослитиздата Колчина заявила, что редакция хотела представить в новом издании как можно больше народов, и поэтому вместо альманаха получилась хрестоматия. Но её объяснения никого не устроили. Пильняк, резко оборвав Колчину, оценил альманах как лоскутное никому не нужное одеяло.
Выслушав все претензии, Накоряков в свою очередь потребовал от литначальства чётко сформулировать новые требования к редакции. Особенно его волновало, надо ли было совсем отказываться в новом издании от фольклора и чему следовало отдать приоритет. Литфункционеры выступили за то, чтобы редакция сосредоточилась прежде всего на современном материале.

Другой вопрос был таким: кто после смерти Горького мог бы возглавить альманах. Но готовых кандидатур у литначальства не нашлось. А тот же Болотников вскоре по разным причинам отошёл в сторону. Как говорили, курировавший в Гослитиздате альманах Иван Луппол практически во всём доверился В.Мусаэляну.
Но что это был за человек? Уже летом 1938 года Евгений Мозольков назвал его невеждой.

«Когда к Мусаэляну, – писал он, – приходит такой писатель, как Я.Купала, Мусаэлян начинает расспрашивать кто он такой, на каком языке пишет, поэт или прозаик. Теперь он напуган критикой. Стоит лишь посетителю назвать свою фамилию, как Мусаэлян восклицает: «А знаю, знаю, читал», хотя бы этот посетитель нигде не печатался. За два года работы я не знаю случая, чтобы Мусаэлян внёс хотя бы одну редакционную поправку в книги. Когда Мусаэлян пришёл на работу, меня встретил Большеминников; «Знаете, – сказал он, – у вас новый зав. Я его знаю по КОГИЗ-у. Он парень вроде ничего, но только мировая ж… Таким образом нельзя сказать, что руководители Из-ва не знали кого берут. И всё-таки. О ляпсусах и глупостях Мусаэляна рассказывают анекдоты и даже руководители И-ва хихикают в рукав над его благоглупостями» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 6, д. 360, л. 42).

Как потом выяснилось, Мусаэлян большую часть вопросов по альманаху переложил на плечи своего приятеля из аппарата Союза советских писателей Аршурани. По словам Евгения Мозолькова, именно Аршурани подготовил для первого номера редакционную статью. А что содержалось в этой статье? Да ничего. Одна трескотня. Уже один этот факт давал основания для того, чтобы засомневаться в качестве всего номера.

 

Первый блин комом

Сам первый номер альманаха был сдан в набор 20 марта 1937 года, а подписан в печать через два с половиной месяца – 5 июня. В выходных данных ответственным редактором издатели указали В.Мусаэляна.
Болотников нигде даже не был упомянут. Но не потому, что уже находился в опале. Арестовали Болотникова чуть позже. Дело в том, что Болотников, когда увидел подходы руководства Гослитиздата к альманаху, предпочёл покинуть этот корабль и сосредоточиться на работе в Институте философии.
Уже летом 1938 года Мусаэлян, держа ответ перед национальной комиссией Союза писателей, сообщил:

«М.Горький наметил выпуск 4-х номеров в год. До моего прихода в изд-во ни одного номера не выпустили. Редколлегии не существует. Правление ССП поручило мне выпустить 1-й номер, каковой и выпущен, но с опозданием, т.к. 12 мес. находился в пр-ве. Программа номера была согласована с т.т. Ставским и Лахути» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 6, д. 360, л. 37).

Но другие редакторы опровергли это заявление Мусаэляна. Мозольков сообщил, что в реальности Мусаэлян своими обязанностями манкировал. Он заявил:

«Как Мусаэлян «редактировал» альманах известно: брал готовые, имеющиеся в редакции или даже залежавшиеся произведения и сдавал в набор. Альманах № 1 составлен целиком из произведений, которые печатались в газетах, в сборниках, или вышли отдельными книжками» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 6, д. 360, л. 42).

Что же вошло в первый номер альманаха. Он состоял из семи разделов. Во вступительной части издатели перепечатали выдержки из доклада Сталина на восьмом Всесоюзном съезде советов, давнюю статью Горького о литературном творчестве народов СССР и как редакционную статью материал «Максим Горький и литература народов СССР». Дальше шёл раздел «Поэты о Сталинской Конституции». Потом издатели представили образцы украинской, белорусской и грузинской литератур. Но никакие новые тексты в эти разделы не попали. Не считать же новинкой классическую поэму Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».
Ключевым в номере получился раздел «Из эпоса народов СССР», в который были включены фрагменты из эпосов казахов, киргизов, калмыков и курдов.
В общем выходило, что весь номер состоял из случайных материалов и современности практически не касался. А альманах задумывался всё-таки не для этого.
Исправить ситуацию мог бы второй номер альманаха. В Гослитиздате его редактирование было поручено Кошеварову. Но он пошёл по старому пути и сосредоточился в основном на фольклорном материале, проигнорировав современную литературу.

«Альманах № 2, – доложил летом 1938 года в инстанции другой редактор Гослитиздата Евгений Мозольков, – сдан в набор год тому назад. Сейчас получена последняя корректура (сверка). В № 2 альманаха так же, как и в № 1, помещены произведения, которые печатались в газетах, журналах или давно вышли отдельной книжкой. Материал печатается в неотредактированном виде. Новый сотрудник редакции Юткевич отказывается подписывать номер к печати, справедливо считая, что печатать его в таком виде нельзя.
Всю редакционную работу фактически выполнял Кошеваров (редактор альманаха). Между тем за «редактирование» альманаха Мусаэлян получал кроме специального жалованья ещё особые суммы. В общей сложности за редактирование 3-х книжек альманаха, составленных из готовых вещей, Мусаэлян получил около 15 тысяч рублей» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 6, д. 360, л. 43).

 

Продолжение следует